4. Неподражаемого мастерства и удивительной правдивости Толстой достигает в описаниях процесса мышления героев. Он вскрывает, насколько он сложен и алогичен. По наблюдению писателя, люди быстрее чувствуют, нежели думают, и потому логическое мышление у человека часто подменяется ассоциативным или же тесно переплетается с ним. И они правы именно тогда, когда они больше доверяют своей интуиции. Так, Толстой изображает, как «Ростов чутьем чувствовал, что, ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно». Более того, оказывается, что этим же самым ощущением прониклись и все его подчиненные: «Не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним». Толстому очень важно подчеркнуть бессознательность, интуитивность правильного решения, приведшего к успешному предприятию (гусары действительно слабыми силами обратили в бегство французов!), и потому он еще раз возвращается к анализу переживаний героя: «Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать». Итак, поступок был вызван целым рядом чувств и внутренних причин: 1) опытом воина, позволившим почувствовать единственную победную минуту; 2) возбуждением и веселостью от опасности, сознанием, что то же настроение переживает весь вверенный ему эскадрон; 3) охотничьим азартом, (Ростов настигает французского офицера «с чувством, с которым он мчался наперерез волку»).
Толстой демонстрирует, из каких разнообразных, часто противоречащих друг другу мотивов слагается мысль героя, и показывает ее нам в становлении и развитии. Именно это и имеют в виду, когда говорят о диалектике души как психологическом методе Толстого. Часто, анализируя переживания героя, писатель «додумывает» то, что «недоосознал» сам герой. Он знает про все его мысли, тайные ощущения и «полуощущения», которые сам герой намеренно хочет забыть, вытеснить из своего сознания.
Продолжим наш пример. Ростов не испытывал собственно никаких жестоких, воинственных чувств, желания кого-то убить, бросившись на неприятеля. Когда он настигает французского офицера, то он рубит его саблей, «сам не зная зачем», но несильно, и берет в плен. В этот момент Николая поражает, что у офицера лицо «белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами» – «не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо». Ростов долго не может прийти в себя от стыда и смущения, что он его ударил, отобрал лошадь и взял в плен, хотя сам он не отдает себе отчета в этих чувствах и никогда бы не сознался в них, – ведь он гусар, боевой офицер, который должен считать за доблесть убивать противников. Его хвалят за удачную и смелую атаку и представляют к ордену Святого Георгия, но в глубине души остается осадок. «Лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да чего, бишь, меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин, нет, он дал. Осрамился я чем-нибудь? Нет. Все не то! – Что-то другое мучило его, как раскаяние. — Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Писатель постоянно разоблачает в своих героях всякую душевную ложь и фальшь, показывает истинную, корыстную подоплеку той или иной красиво звучащей фразы. Показывает, что часто люди оказываются не столь героичны и благородны, как они хотят себя представить или даже невольно кажутся. Николай Ростов, один из любимых героев Толстого, к пустым фразерам и карьеристам не относится (в отличие от Берга, который без стеснения хвастал пустячным ранением в руку, как геройским подвигом, и добился тем самым дальнейшего продвижения по службе). Ростов сам недоумевает, чтó героического в его поступке, и даже досадует, когда его превозносят:
«Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел емуГеоргиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, — и никак не мог понять чего-то. «Так и они еще больше нашего боятся! — думал он. — Так только-то и есть всего то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Ростов честен, прост и прямодушен и пока не знает, что именно так и делается карьера: не столько реальными заслугами, сколько всеми правдами и неправдами приобретенной репутацией. Ему стыдно, что о нем подумали лучше, чем он есть на самом деле, тем более что он сам склонен считать свой поступок скорее низким, нежели благородным: он хотел убить, ударил и оскорбил ни в чем не повинного французского своего сверстника, охотясь на него, как на волка.
Во «вражеском офицере» Ростов неожиданно увидел живого, такого же, как и он, человека (тот испугался плена точно так же, как и когда-то новобранец Ростов в Шенграбенском сражении), и это непосредственное чувство участия и сострадания неожиданно перенесло его в другое измерение, где не было места отвлеченным словам о «долге перед отечеством». Было только естественное в каждом человеке сострадание и отвращение к убийству. Только такое восприятие действительности автор считает истинным, обличая как фальшивые и безнравственные те общественные отношения и идеологию, которые заставляют Ростова видеть в этом незнакомом французском юноше врага. Толстой не признает правды не за какими отвлеченными «государственными соображениями и интересами», видит в них только обман, заставляющий людей убивать друг друга.
5. Для срывания всех и всяческих масок, для разоблачения всякой фальши в делах и словах Толстой прибегает к приему «остранения»[3], который заключается в неожиданном взгляде на некое действие или поступок «со стороны», как будто не понимая их привычного смысла. Все равно, как если бы ребенок неожиданно попал на заседание правительства или за спортивным состязанием стал бы наблюдать человек, не знающий правил игры. Такому взгляду, разумеется, все действие представляется бессмысленным, ему бросается в глаза игровая условность происходящего, его надуманность. Например, когда Наташа едет вместе с Элен Безуховой в оперу, все ей вначале кажется «дико», «вычурно-фальшиво и ненатурально». Реалист Толстой считал оперу ложным искусством, где допускается слишком много нелепостей от неестественного соединения драмы, танца и музыки. При описании оперы он отрешается от красоты музыки и описывает представление как бессмысленное, и даже безнравственное действие – из-за своей ненужной роскоши и соблазнительных нарядов актеров.
«Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей». <...> «В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что-то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем-то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцевать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво».