<…> … “Лолита” — книга о любви, а не о сексе. Каждая ее страница апеллирует к эротическому чувству, рисует недвусмысленно эротическое действие или проявление, и при всем том эта книга — не о сексе», — так охарактеризовал набоковский роман один из рецензентов, Л. Триллинг («Последний любовник (“Лолита” Владимира Набокова) // Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М., 2000. С. 284).
Девочка-подросток Лолита олицетворяет в романе искусительное, демоническое начало. Она соотнесена с демоническим женским существом иудейских преданий — демоном Лилит, первой женой Адама. Напоминает Лолита и искусительницу Еву (мотив «яблочной сладости» в романе). Но одновременно образ Лолиты ассоциируется с детской чистотой и невинностью, с раем, искомым, но так и не обретенным Гумбертом Гумбертом. Набоков выстраивает звуковую ассоциацию: «Лолита» — «лилии» (цветы, символизирующие в Библии эротическую страсть, красоту и вместе с тем чистоту). Страсть главного героя — это попытка воскресить его детскую любовь, девочку по имени Анабеллу Ли, на которую похожа Лолита. Это желание преодолеть, обратить вспять время. Гумберт Гумберт воспринимает мир эстетически, отводя себе в нем роль Режиссера и Автора. Но его страсть к Лолите убивает в ней невинное, детское начало, и победа оборачивается поражением. Зловещий двойник главного героя, его соперник, в котором воплощено исключительно темное начало, — режиссер Клэр Куильти, соблазняющий Лолиту. (Имя символично: «Клэр» — по-французски «ясный», «светлый», что иронически соответствует развратнику Куильти; «Куильти» ассоциируется с англ. «guilty» — «виновный»). Гротескно изображенное убийство Куильти Гумбертом Гумбертом знаменует крушение романтической по своим истокам веры главного героя в очарование детства и в возможность возвращения в прошлое.
Создавая «Лолиту», Набоков прибегнул к приему, характерному для постмодернистской литературы: в тексте романа содержится зашифрованный, потаенный глубокий смысл. Литературно не подготовленный, «массовый» читатель должен воспринять «Лолиту» как полупорнографическое произведение о похождениях сексуального извращенца, в то время как тонкий и подготовленный читатель воспримет роман как символический текст, как своеобразную философскую притчу.
Наиболее изощренным примером постмодернистской игры, построенной на столкновении разных точек зрения и интерпретаций, на двусмысленности отношений между правдой и вымыслом, является роман «Бледное пламя». Роман состоит из автобиографической поэмы американского профессора литературы Джона Шейда и комментариев к ней, автор которых именует себя его коллегой профессором Джоном Кинботом, в прошлом — королем страны Земблы на севере Европы. Реальность обоих персонажей полуиллюзорна: текст романа позволяет предположить, что Шейд (англ. «Shade» — «тень») — не реальный человек, а порождение воображения Кинбота; но роман свидетельствует и об обратном — о том, что комментатор Кинбот мог быть придуман Шейдом. Не исключена и третья интерпретация: и Шейд, и Кинбот одинаково реальны. В поле игры, построенной на размывании границ между вымыслом и действительностью, втягивается и автор, Владимир Набоков: Кинбот заявляет, что однажды еще может предстать перед публикой в образе профессора славистики из России, в котором угадывается сходство с самим Набоковым.
Шейд и Кинбот кажутся совсем не похожими друг на друга. Шейд — создатель поэмы о себе, о смерти дочери Гэзель и о тайнах бытия; Кинбот, самолюбивый безумец, не чуждый пошлого самодовольства; он одержим маниакальной идеей, что Шейд зашифровал в поэме рассказ о его родной Зембле и о нем, бывшем короле Карле Возлюбленном. (Возможно, Кинбот лишь мнит себя королем Карлом.) Но двух персонажей роднит дар воображения и интерес к глубинным сплетениям, «текстуре» бытия и судьбы. Они противопоставлены миру усредненности, обыденности и тупого насилия, воплощением которого становится террорист Градус, намеревающийся убить бывшего короля, но вместо него поражающий выстрелом из пистолета поэта Шейда.
Мифы о Набокове и художественный мир писателя
Распространенное мнение об «эстетстве» Набокова, о самоценно-игровом характере его прозы, разительно отличающем его от русской классической традиции, является очень неточным, упрощенным. Во-первых, несомненна преемственность Набокова по отношению к, условно говоря, «дореалистической» русской традиции, прежде всего к творчеству А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, в чьих произведениях элемент игры, переиначивание устоявшихся литературных схем, ситуаций, литературные подтексты и аллюзии очень значимы. Во-вторых, Набоков неизменно относился с огромным уважением и даже пиететом к творчеству такого писателя с очень сильной дидактической, назидательной установкой, как Л. Н. Толстой; при этом в лекциях о Толстом Набоков обращал особенное внимание на глубинные символические образы его произведений. И, наконец, неверно представление о Набокове как о холодном эстете, чуждом душевной теплоты и готовом оправдать аморализм. Набоков — писатель социально совсем не индифферентный и даже, если угодно, дидактичный в обличении деспотии, насилия в любых их формах. Набоковская позиция — в конечном итоге позиция нравственная; самоценный эстетизм ему не близок, а попытки героев видеть мир не более чем подобием художественного сочинения и претендовать в нем на роль Творца обречены на неудачу.
По словам писателя Андрея Битова, «типичный эффект Набокова: создать атмосферу непосвященности для того, чтобы выявить высокую точность действительности. Отрицая то Бога, то музыку, он только о них и повествует».
Исследователь творчества Набокова и его биограф Б. Бойд так охарактеризовал авторскую позицию писателя и сущность его художественного мира: «Поскольку Набоков ценил освобождающую силу сознания, он испытывал потребность понять, что значит оказаться в тюрьме безумия, навязчивой идеи или в пожизненной “одиночной камере души”. Здесь его интерес к психологии переходит в философский интерес к сознанию — главный предмет всего его творчества. Хотя Набоков утверждал пользу критического разума, он не доверял никаким пояснениям, логическим аргументам, с презрением и насмешкой отзываясь о “философской” прозе, из-за чего многие его читатели считают, что у него есть только стиль, но отсутствует содержание. На самом деле он был глубоким мыслителем — в гносеологии, в метафизике, в этике и в эстетике. <…>
…Необходимо объяснить обманчивую стратегию Набокова-писателя. Читать Набокова — это все равно что сидеть в комнате, откуда открывается некий вид, который почему-то кажется нам миражем, словно бы хитро подмигивающим на солнце и заманивающим к себе. Некоторые читатели опасаются, что их выманивают из дома только для того, чтобы подставить ножку на пороге. На самом же деле Набоков хочет, чтобы хороший читатель, переступив через порог, попал в этот мир и насладился его подробной реальностью. Хороший же ПЕРЕчитыватель, который не боится идти дальше, находит еще одну дверь, скрытую в том, что прежде казалось незыблемым пейзажем, — дверь в иной, запредельный мир» (Б. Бойд. Владимир Набоков: русские годы: Биография / Пер с англ. М.; СПб., 2001. С. 13-14).