Его еще покамест не распяли,
Но час придет – он будет на кресте;
Его послал Бог гнева и печали
Рабам земли напомнить о Христе».
Сам Некрасов считал себя недостойным своих товарищей-подвижников. В его лирике с годами все усиливаются покаянные мотивы. В стихотворении «Замолкни, Муза мести и печали…» он повествует о минуте слабости и отчаяния, когда истощаются все душевные силы, и близкой кажется одинокая смерть. Месть и злоба, которыми он привык «питать свою грудь» и свои стихи, не проходят даром для души: они выжигают ее, отучая от любви: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть». При этом лирический герой презирает и себя, и собственные страдания: «Мне самому, как скрип тюремной двери, /Противны стоны сердца моего». Так дорого обходятся художнику его язвительные сатиры.
Наиболее полно раскрывает поэт свое внутреннее состояние в поэме «Рыцарь на час» – одном из самых задушевных своих стихотворений.
Если пасмурен день, если ночь не светла,
Если ветер осенний бушует,
Над душой воцаряется мгла,
К герою приходит тоска, усиленная бессонницей, «вспоминается пройденный путь, совесть песню свою запевает…», и он решает припасть к груди всеисцеляющей природы:
Слава Богу! Морозная ночь –
Я сегодня не буду томиться.
По широкому полю иду,
Раздаются шаги мои звонко,
Разбудил я гусей на пруду,
Я со стога спугнул ястребенка,
<...>
Отдаешься невольно во власть
Окружающей бодрой природы;
Сила юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы
Наполняют ожившую грудь;
Жаждой дела душа закипает…
Некрасов создает в этом стихотворении один из своих лучших пейзажей, вслед за Пушкиным, который тоже некогда опоэтизировал позднюю осень:
Даль глубоко прозрачна, чиста,
Месяц полный плывет над дубровой,
И господствуют в небе цвета
Голубой, беловатый, лиловый.
Воды ярко блестят средь полей,
А земля, прихотливо одета
В волны белого лунного света
И узорчатых, странных теней.
Поэт переносится в воображении в детство, в родную деревню, представляет старую церковь с «колокольней руиной», тень от которой протягивается через освещенные луной луга, на старинный церковный погост[iii], где под крестом затеряна могила его матери. Образ матери связывается у Некрасова с самыми святыми идеалами и лучшими сторонами его души. Далее следует страстная исповедь-плач, похожая одновременно на молитву Богородице, покаяние блудного сына в грехопадении.
Я кручину мою многолетнюю
Ha родимую грудь изолью,
Я тебе мою песню последнюю,
Мою горькую песню спою.
О прости! то не песнь утешения,
Я заставлю страдать тебя вновь,
Но и гибну — и ради спасения
Я твою призываю любовь!
Я пою тебе песнь покаяния,
Чтобы кроткие очи твои
Смыли жаркой слезою страдания
Все позорные пятна мои!
Чтоб ту силу свободную, гордую,
Что в мою заложила ты грудь,
Укрепила ты волею твердою
И на правый наставила путь…
Так покаяние незаметно переходит в призыв к самому себе о возрождении и восстании от душевной слабости для новых свершений, под которыми подразумевается дальнейшая борьба за дело освобождения крестьян, становящаяся для Некрасова и гражданским, и по-своему интерпретированным христианским долгом. Отсюда возникает метафора «тернистой дороги» – в христианстве это путь подвижника, который трудами и молитвами стяжает благодать Божию и спасение души, избавляясь от страстей и суетных, греховных помыслов. Для Некрасова «тернистая дорога» – это путь революционной борьбы, связанный с служением высокой, надличностной идее, с отказом от комфорта и земных наслаждений, с готовностью принять страдания тюрьмы и каторги. Поэтому когда образ матери пробуждает в герое былое стремление к очищению и обновлению, то это надо понимать как решимость полностью отдаться общественной борьбе.
Увлекаем бесславною битвою,
Сколько раз я над бездной стоял,
Поднимался твоею молитвою,
Снова падал — и вовсе упал...
Выводи па дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я в тину нечистую
Мелких помыслов, мелких страстей.
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих,
За великое дело любви!
Но с приходом утра решимость пропадает, вновь душу охватывают бессилие и отчаяние. Подобно Лермонтову в его стихотворении «Дума», Некрасов изображает свою личную боль и слабость как горькую судьбу и трагедию всего своего поколения:
Всё, что в сердце кипело, боролось,
Всё луч бледного утра спугнул,
И насмешливый внутренний голос
Злую песню свою затянул:
«Покорись, о ничтожное племя!
Неизбежной и горькой судьбе,
Захватило вас трудное время
Неготовыми к трудной борьбе.
Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно,
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано...»
Изображение народа у Некрасова
Сама жизнь давала Некрасову богатый материал для стихов о печальной участи народа. Он, как и все поколение русской интеллигенции 60-х годов, ощущал свою неизбывную вину перед простым народом, который высшие сословия лишили как материальных, заставив трудиться на себя даром, так и духовных благ, оставив без образования и средств для развития. Некрасов чувствовал как личную вину, так и коллективную – всего своего сословия.
Пожелаем тому доброй ночи,
Кто всё терпит, во имя Христа,
Чьи не плачут суровые очи,
Чьи не ропщут немые уста,
Чьи работают грубые руки,
Предоставив почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться мечтам и страстям;
Кто бредет по житейской дороге
В безрассветной, глубокой ночи,
Без понятья о право, о боге,
Как в подземной тюрьме без свечи...
По мысли поэта, каждый совестливый человек должен отдать свой долг народу, помочь ему вернуть несправедливо у него отнятое.
Разница в социальном положении, материальном благосостоянии и культуре между народом и дворянами действительно была катастрофически огромной, как ни в одной западной стране (где по крайней мере не было крепостного права, и если рабочие на фабриках там по-настоящему бедствовали, то крестьянство оставалось весьма зажиточным). Поэтому даже плохие качества народа: темнота, невежество, пьянство, нечистоплотность, грубость, лакейское самоуничижение (у дворовых) понимались передовой интеллигенцией как следствие его угнетения, причиной которого были они сами. Народ становился в их глазах носителем нравственности, трудолюбия и подвижничества, идеализировался ими и делался объектом поклонения.
Среди студенческой молодежи возникло целое движение – хождение в народ: они отправлялись работать в сельские школы, шли в грузчики и в батраки, с одной стороны, чтобы на своем опыте узнать народные тяготы, а с другой стороны, чтобы просветить народ, рассказать ему, как несправедливо попраны его человеческие права и убедить в том, что существующее его положение можно и должно изменить. Это хождение в народ приобрело массовый характер, хотя не все у пылких разночинцев получалось. Народ видел фальшь в том, что «господа» переодеваются в мужицкую одежду и трудятся на черной работе, не имея в том никакой нужды, да еще и пытаются поссорить их с властями. Зачастую мужики сами выдавали «агитаторов» в полицию, в чем наивные и обескураженные юноши и девушки видели лишнее доказательство как своей чужести народу, так и его невежества. Вследствие многих неудач движение вскоре пошло на спад и угасло.