Кибальник С.А.
На картине художника Григория Чернецова «Парад на Царицыном лугу» в группе писателей «по соседству» с Жуковским, Пушкиным, Крыловым изображен еще один поэт. Он стоит чуть поодаль, незаметно, как бы в стороне – виден только отворот шинели, белый воротник сорочки, высокий цилиндр, строгий, прямой профиль. Это Николай Гнедич, поэт и создатель прославленного перевода «Илиады» Гомера – лицо менее известное по сравнению с его замечательными друзьями-«соседями», но не менее примечательное.
Художник не случайно изобразил Гнедича в профиль. В детстве поэт перенес оспу, которая лишила его правого глаза и оставила, по словам мемуариста, «глубокие рябины и рубцы на темно-бледноватом лице, которое было, впрочем, оклада правильного и даже приятного…».
Гнедич изображен на втором плане, как бы в тени. Таким он и остался до сих пор – малоизвестной, теневой фигурой в созвездии блестящих талантов тогдашней словесности. Известно, что он был замечательным поэтом-переводчиком и создал «русскую Илиаду» – с этого начинаются и этим почти исчерпываются наши представления об этом человеке. Между тем масштабы его деятельности шире, а жизнь, большая часть которой прошла в Петербурге, неразрывно слита с культурной жизнью России того времени.
Жизнь и творчество Гнедича, «поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого высокого подвига», – так расценивал его работу над переводом «Илиады» Гомера Пушкин, – еще заключает в себе многие неизвестные страницы. Остаются неопубликованными стихи, письма, наброски, планы больших произведений и даже законченные творения – рукописи их сберегли петербургские архивы. Перелистаем же некоторые страницы этих рукописей, прочитаем биографию поэта сквозь строки неизвестных писем, стихотворений. И, может быть, нам удастся ощутить аромат пушкинского Петербурга, воспетого Гнедичем в его произведениях, почувствовать дух той далекой и вместе с тем в чем-то все еще близкой сегодняшнему дню эпохи.
1
Впервые Гнедич оказался в Петербурге в начале 1803 года. Позади были учеба в Полтавской духовной семинарии, Харьковском коллегиему, Московском университетском благородном пансионе и университете. Впереди, по-видимому, полная неопределенность. Ни связей, ни средств не было: отец, небогатый харьковский помещик, не мог помочь ни тем, ни другим. Единственное, что ободряло, была уже некоторая литературная известность. «Готические» романы «Дон-Коррадо де Геррера» и «Мориц, или Жертва мщения», переводы нескольких пьес, и среди них нашумевшей «республиканской трагедии» Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе» - все это появилось в Москве в самое короткое время – с 1802-го по 1803 год.
Причины такой необычайной плодовитости – а юношеском энтузиазме и… в бедности, которую сам Гнедич впоследствии называл «превосходным училищем людей». Писанные наскоро, переводные или явно подражательные, эти первые произведения не имели большой ценности. Что касается наиболее крупного из них – романа «Дон Коррадо де Геррера», изображавшего кровавые злодеяния испанского феодала, от которых читатель, по мысли автора, должен был содрогнуться, то его очень скоро по достоинству оценил и сам Гнедич. «Разве забыл, что я после Дон-Коррада нигде не подписываюсь», [i] - напоминал он К.Н.Батюшкову в феврале 1810 года.
Все же известность есть известность, и на многих она производит впечатление. Товарищ Гнедича по Московскому университету, молодой поэт Захар Буринский прислал ему из Москвы восторженное письмом, в особенности любопытное строками, посвященными Петербургу: «Вы живете в стране живописной и важной для писателя драматического; всякий предмет почти питает дух ваш воспоминаниями о Петре I и летах протекших – воспоминанием великим, незабвенным; в шумных же собраниях столичного города, в многочисленных обществах вы верно собираете черты характеров, резкие и занимательные, и после передадите пером своим».
Петербург действительно произвел на Гнедича впечатление. Одним из первых произведений, созданных в столице, стало стихотворение «Петергоф». Написанное под впечатлением от посещения этого, по выражению Гнедича, «храма богов», стихотворение представляет собой первую и еще достаточно неумелую попытку собственного, оригинального решения петербургской темы. Восторга и риторики пока больше, чем истинной поэзии, и сам автор признается в том, что его искусство бессильно описать красоту петергофских фонтанов. Впрочем, так ли уж бессильно? Вот, например, как описал Гнедич в этом стихотворении знаменитый фонтан «Самсон»:
Смотри – как этот лев, напрягши львины силы,
Раздранной пастию Сампсоновой рукой,
Кидает выше древ серебряную реку;
Шумит, кипит она – дождь огненный лиет.
Взгляни – как из ноздрей сих дышащих дельфинов
Дугами сыплются алмаз, топаз, рубин,
И исчезают как во мрачных сих каналах;
Тут воды как столпы, там как снопы растут,
И с шумом сеют вниз дождь мелкий – искрометный…
В Петербурге Гнедичу пришлось поступить на службу. Начал он с низшего чина коллежского регистратора и с должности писца в Департаменте народного просвещения. Единственный известный нам адрес поэта в этот период его петербургской жизни – «у Знаменья на самом конце Невского проспекта», [ii] то есть у церкви Знаменья, что стояла на месте нынешнего павильона станции метро «Площадь Восстания». В доме, расположенном возле этой церкви, Гнедич жил в 1807 году.
Страсть к драматургии и театру усилилась еще более, когда Гнедич увлекся тогда еще молодой, но уже достаточно известной трагической актрисой Екатериной Семеновой. Увлечение это осталось безответным, но это не охладило Гнедича, на всю жизнь сохранившего чувство к своей Лауре. П.А.Вяземский с легкой иронией замечал, что «ради прекрасных глаз Семеновой» Гнедич и занимался драматическими переводами и декламацией. Ввергая Корделия в трагедии «Леар» по мотивам шекспировского «Короля Лира», нежная Аменаида в трагедии «Танкред», стихотворном переводе с оригинала Вольтера, - этими ролями, блистательно сыгранными на сцене Большого Каменного театра, Екатерина Семенова была обязана Гнедичу, сделавшему переводы специально для нее.
Стихотворный перевод «Танкреда» Гнедич создавал с особой целью. В оригинале эта трагедия Вольтера шла в исполнении французской труппы. В недалеком прошлом любимица Наполеона, перебравшаяся затем в Петербург, актриса Маргарита Жозефина Веймер, известная под именем мадмуазель Жорж, великолепно исполняла в трагедии роль Аменаиды. Большой Каменный театр был отдан почти в полное распоряжение французов. «Жорж и Дюпор (актер французской балетной труппы. – С.К.), - писал в то время А.Н.Оленин, – убили совершенно русский театр, о котором дирекция совсем уж не радеет».
Вскоре театральный Петербург стал свидетелем редкостного явления – состязания двух трагических актрис. Немаловажная роль в исходе этого состязания принадлежала Гнедичу. Ему удалось найти новую, оригинальную систему драматической декламации. Так начались «тайные театральные школы» Гнедича с Семеновой, о которых поэт упоминал в письме к К.Н.Батюшкову. Они происходили на квартире Гнедича, но где именно жил он в то время, к сожалению, неизвестно. В 1811 году поэт поступит на службу в Публичную библиотеку, и в здании, которое и теперь стоит на том же месте, на углу Садовой улицы и Невского проспекта, в третьем этаже, со стороны Садовой, ему будет предоставлена казенная квартира. Но это произойдет немного позже.
«Все исполнилось так, как предполагал переводчик. - писал после представления «Танкреда» русской труппой С.Т.Аксаков, будущий автор книги «Детские годы Багрова-внука», а в то время еще молодой человек, страстно увлеченный театром. – Семенова торжествовала, и в публике образовалась партия, которая не только сравнивала ее с m-lle George, но в роли Аменаиды отдавала ей преимущество».
Следующая роль, подготовленная Семеновой вместе с Гнедичем, была роль Гермионы в трагедии Ж.Расина «Андромаха», переведенной графом Д.И.Хвостовым. Над этим переводом, вошедшим в историю русской литературы как образец графоманства, Гнедичу пришлось основательно потрудиться, редактируя его. Не подозревая о занятиях Семенорвой с Гнедичем, Хвостов, восхищаясь игрой ее в переведенной им трагедии, говорил, что «сам Аполлон учит ее». По этому поводу Гнедич сочинил известные стихи к нему:
Известно, граф, что вам приятель Аполлон.
Но если этот небожитель
(Знать, есть и у богов тщеславие свое)
Шепнул вам, будто он
Семеновой учитель,
Не верьте, граф, ему: спросите у нее.
А вот другие стихи Гнедича, хранящиеся в его архиве в Российской Национальной библиотеке:
Кто взглянет на него, тот вспомнит о Эзопе.
Не правда ли, что граф на мудреца похож?
Сходней не знаю лиц! И разум тож!
Так! – да у графа он не в голове <…> [iii]
Узнаете? Да ведь это все тот же Д.И.Хвостов, среди многочисленных предметов самообольщения которого были умение писать басни и житейская мудрость. Должно быть, граф сильно досадил Гнедичу – эпиграмма полна сарказма, быть может, даже слишком жестокого.
Что же касается состязания Семеновой с Жорж в роли Гермионы, то оно завершилось победой русской актрисы. «Мы видели в сей роли г-жу Жорж, восхищаясь ее игрой, но еще больше восхищались игрою г-жи Семеновой, которая почти везде превзошла ее», таково было заключение петербургского зрителя. [iv]
История безответной любви Гнедича к Семеновой до сих пор остается легендой. Нет сведений, опровергающих эту легенду, и нет фактов, подтверждающих ее. Да и какие могут быть факты, когда речь идет о любви. Разве только письма иногда красноречивы…
И вот передо мной, по-видимому, единственное дошедшее до нас письмо Гнедича к Екатерине Семеновой. Письмо это слишком позднее для того, чтобы содержать какие-либо признания: оно относится к 15 декабря 1830 года – в это время Семенова уже не выступала на сцене и даже была не Семеновой, а княгиней Гагариной, сам же Гнедич доживал последние годы своей жизни. Но в будничныъх словах этого письма, касающегося в основном благотворительной деятельности Семеновой, слышится истинное поклонение, может быть, относящееся уже не столько е ней лично, сколько к ее титулу: