По характеристике А. Ханзен-Лёве, на втором, «мифопоэтическом» этапе русского символизма, к которому относятся первые сборники Блока и Андрея Белого, «либо золото как качество прямо символизирует солнечное начало <…> либо солнечное начало объективируется в золотое» (Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика. С. 180, здесь же — примеры и их анализ (с. 180-196). Андрей Белый развивал «аргонавтический» миф о золотом руне: «<…> “аргонавтический” миф воплощался в сознании Белого в разновидность мифа эсхатологического: искание “золотого руна” уподоблялось устремлению к солнцу, в образе солнца, в свою очередь, символизировалось достижение окончательного гармонического примирения “земного” и “небесного” начал. Так истолковывает античный миф стихотворение Белого “Золотое руно” (октябрь 1903 г.) — своеобразный пароль “аргонавтов” и посвятительная клятва <…>» (Лавров А.В. Андрей в 1900-е годы. С. 115).
Мир «Золотого руна» полон золота: «Золотея, эфир просветится // и в восторге сгорит»; «Закатилось оно — // золотое, старинное счастье — золотое руно!»; у аргонавта «труба золотая» («Золотое руно», 1). Стихотворение Андрея Белого — один из ключевых текстов его поэтической книги, в названии которой также присутствует золото, — «Золото в лазури».
В письме Э.К. Метнеру от 19 апреля 1903 г. Андрей Белый так разъяснял созданным им миф об «аргонавтах»: «Аргонавты рвутся к солнцу. <…> Они подстерегли златотканные солнечные лучи, протянувшиеся к ним сквозь миллионный хаос пустоты — все призывы: они нарезали листы золотой ткани, употребив ее на обшивку своих крылатых желаний. Получились солнечные корабли, излучающие молниезарные струи. <…> Сияющие латники ходят теперь среди людей, возбуждая то насмешки, то страх, то благоговение. Это рыцари ордена Золотого Руна. Их щит — солнце. <…> Это все аргонавты. Они полетят к солнцу. Но вот они взошли на свои корабли. <…> И все улетели. <…> Помолимся за них: ведь и мы собираемся вслед за ними. Будем же собирать солнечность, чтобы построить свои корабли» (цит. по кн.: Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы. С. 116-117).
Трактовка Андреем Белым античного мифа о путешествии аргонавтов была воспринята другими символистами; не случайно, один из журналов этого литературного движения был назван «Золотое руно» (1906—1909). «Все в журнале <…> уже начиная с заглавия, избранного под заведомым воздействием известного стихотворения Андрея Белого “Золотое Руно” и образной символики кружка московских “аргонавтов”, — было ориентировано на готовые образцы и настойчиво претендовало на полноту и законченность их выражения» (Лавров А.В. «Золотое Руно» // Лавров А.В. Русские символисты: Этюды и разыскания. М.: Прогресс-Плеяда, С. 461). Впрочем, название было избрано без согласия московских «аргонавтов» (см.: Белый Андрей. Начало века. М.: Худ. лит., 1990. С. 124).
Солнце — это золотой огонь: «И всё ярче рассвет // золотого огня. // И всё ближе привет // беззакатного дня» («Старец», 1900).
У Блока золото встречается не столь часто, как у автора «Золота в лазури», но у героини блоковского стихотворения «Мы встречались с тобой на закате» из книги «Стихи о Прекрасной Даме» «золотое весло». «Стихи о Прекрасной Даме» проникнуты воздействием философии и поэтического творчества В.С. Соловьева, который поселил Вечную Женственность, царицу в золотом дворце: «У царицы моей есть высокий дворец, // О семи он столбах золотых»; этот дворец также именуется «чертог золотой» («У царицы моей есть высокий дворец…», 1875—1876).
В «Незнакомке» же, по характеристике А. Ханзен-Лёве, «все прежние положительные символы приобретают в присутствии Незнакомки обратный смысл: весна тлетворна, лунный диск бессмысленно кривится в небе, дети плачут и даже почудившееся издали золото оказывается всего лишь золотящимся кренделем булочной <…>» (Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика. С. 271).
Еще один признак отталкивающей приземленной яви в «Незнакомке» — скрип (лодочных) уключин (тринадцатая строка). Предметные «уключины» контрастируют с мистическим символическим «ключом», о котором говорится в последней строфе; совпадение корня сочетается с контрастностью поэтических функций этих двух лексем.
В поэзии Блока периода «тезы» лодка и весло — атрибуты Прекрасной Дамы, исполняющий роль психопомпа, проводника души лирического субъекта в иной, сверхреальный мир: «Мы встречались с тобой на закате, // Ты веслом рассекала залив», у героини стихотворения «золотое весло» («Мы встречались с тобой на закате»).
Квинтэссенция омерзительной пошлости заключена.в строке, завершающей четвертое четверостишие: «Бессмысленно кривится диск». «Диск» — именование солнца в поэзии Андрея Белого: «В тучу прячется солнечный диск» (Андрей Белый, «Три стихотворения», 3); «И солнца диск почил в огнях» (Андрей Белый», «Преданье», 5 (1903). Поэтому утверждение А. Ханзен-Лёве, что в «Незнакомке» «диск» лунный, а не солнечный (Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика. С. 271), сомнительно.
Луна была одним из ключевых образов в поэтической системе раннего, «декадентского», доблоковского символизма, в мифопоэтическом символизме, одним из творцов которого был сам Блок – автор «Стихов о Прекрасной Даме», ночное светило было потеснено солнцем, причем этот образ в отличие от луны обладал положительным смыслом. Если бы Блок «заставлял» «кривиться» луну, такой лирический жест был бы всего лишь возвращением к старому «декадентству», если же в «Незнакомке» так запечатлено солнце, это исполненный глубокого смысла полемический ход по отношению к собственному более раннему творчеству Блока.
«Кривится», конечно, допустимо понимать как указание на «кривизну» лунного серпа, месяца (в отличие от солнечного круга), но для символистской поэтики визуальная, «зрительная» мотивировка метафоры совершенно необязательна. А вот такая деталь, как золотящийся «крендель булочный» магазинной вывески, указывает именно на солнечный, уже закатный, не сильный («чуть золотится») свет; будь лучи, подсвечивающие вывеску, лунными, крендель бы «серебрился».
В символистской поэзии, особенно на мифопоэтической ее стадии, солнце — один из главных образов — мифологем. Культ солнца прослеживается еще в предсимволистской поэзии. Таков образ «солнце мира» у А.А. Фета:
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое узнаю, солнце мира.
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.
(«Измучен жизнью, коварством надежды…», 1864(?))
И.Ф. Анненский пишет «Солнечный сонет» (опубл. 1904). Для Николая Минского солнце — «чистейшего света чистейший родник» («Солнце (Сцена из поэмы о Мироздании»), опубл. 1880). В уже собственно символистской лирике Ивана Коневского содержится призыв-заклинание: «Внедряйся в меня ты, о свет прославленный, горний!» («На лету», опубл. 1899). Показателен и цикл Ивана Коневского «Сын солнца» (опубл. 1899).
В раннем русском «декадентском» символизме (у К.Д. Бальмонта, В.Я. Брюсова, З.Н. Гиппиус, Федора Сологуба и др.), который А. Ханзен-Лёве именует «диаволическим», «солнце возникает лишь в негативно-деструктивном аспекте: если иллюзорный мир луны не имеет реальной полноты, то мир солнца для лунного человека исполнен чрезмерной жизненной силы, лунному человеку не вынести огня солнца. Вблизи земли солнечные лучи тонут в пыли и тумане и, таким образом, ослабевают, свету же луны эта опасность не угрожает — недостаток тепла и силы компенсируется “четкостью” и “чистотой” <…>». Развивая эту мысль, исследователь поясняет: на первой стадии символизма «роль солнечного начала <…> имеет или второстепенный или отчетливо негативный, деструктивный характер. Здесь примечательно сходство с гностической космогонией, в которой классическая гармония солнца и луны деформируется» (Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтический мотивов: Ранний символизм. С. 212, 221).
Естественно, А. Ханзен-Лёве отмечает, что «позднее Бальмонт в своем сборнике “Будем, как солнце” с вызывающей остротой формулирует идею победы над лунной диаволикой и вступление на солнечную ступень жизни <…>». Однако, эта метаморфоза объясняется ученым тем, что бальмонтовские гимны Солнцу принадлежат (как и раннее творчество Блока) уже ко второму, «мифопоэтическому» этапу в истории русского символизма; впрочем, как показывает А. Ханзен-Лёве, и на этой стадии у Бальмонта «следы диаволического солнца» не исчезают (Там же. С. 213).
Бальмонтовское прославление солнца приобретает характер программной декларации: «Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце…»; «Будем как солнце всегда — молодое, // Нежно ласкать огневые цветы, // Воздух прозрачный и все золотое» («Будем как солнце! Забудем о том…»); «Вот и солнце, удаляясь на покой, // Опускается за сонною рекой. // И последний блеск по воздуху разлит, // Золотой пожар за липами горит» («Голос заката», I); «Жизни податель, // Светлый создатель, // Солнце, тебя я пою! <…> Дай мне на пире звуком быть в лире, — // Лучшего в мире // Счастия нет» («Гимн Солнцу», 1). Обращаясь к солнцу, поэт утверждает: «Выводишь в мир, томившийся во мраке, // К красивой цельности отдельной красоты» («Гимн Солнцу», 3). К дневному светилу Бальмонт обращается так: «О мироздатель, // Жизни податель, // Солнце, тебя я пою» («Гимн Солнцу», 7).
Как писал Эллис в книге «Русские символисты» о стихах Бальмонта на эту тему, «поэт молится солнцу, как сын земли, он видит ясный лик золотого бога над собой <…>» (Эллис (Кобылинский Л.Л.) Русские символисты. Томск: Водолей, 1998. С. 90.).
О «Будем как солнце» стихотворении он утверждал: «<…> Подобно древним жрецам Мексики, он готов принести без колебания свое бедное сердце Великому Золотому Богу, чтобы умилостивить его и умолять снова и снова пылать на небосводе. Земной мир исчез, все ближе и ближе сверкающий лик пламенного бога… Туда в эфир, в объятия небесного огня, в золото новых и вечно-живых откровений; должно отныне забыть все земное, каждый пусть станет отражением великого бога, его золотым отблеском <…>» (Там же. С. 90). По замечанию Эллиса, «ни один из наших поэтов не отразил в таких ослепительных символах мистический культ мировой души, Солнца…» (Там же. С 91).