Ранчин А. М.
Это знаменитое стихотворение А.А. Блока истолковывалось и анализировалось много раз; выявлены его общий смысл и место в творческой эволюции автора, описана образная система. Ключ к пониманию произведения «вручил» исследователям сам поэт в статье «О современном состоянии русского символизма» (1910). «Незнакомка» обозначает негативный период «антитезы» в русском символизме, когда символисты, в период «тезисы» утверждавшие высшие эстетические (духовные) ценности бытия, не удержались и отступили от предназначения теургов, посредством слова преображающих мир, и поддались соблазну эстетизации преходящего и ограниченного — себя и собственной жизни. На языке символов стадия «антитезы», противостоящая стадии «тезы», описывается так: «Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревой ясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие меча меркнет и перестает чувствоваться в сердце. Миры, которые были пронизаны его золотым светом, теряют пурпурный оттенок <…>». Это стадия антитезы, утраты художником высшей цели служения; он горделиво возжелал превратить собственную жизнь в искусство и прибегнул к помощи демонов. Но, когда художник «наконец, при помощи заклинаний, добывает искомое — себе самому на диво и на потеху», это «искомое» оказывается «красавицей куклой». «Прекрасная Дама» блоковской лирики первого периода — воплощение Мировой Души — Софии, гностическая «Дева Радужных Ворот» — подменяется ее опрокинутым, полутравестийным, демоническим двойником: «Если бы я написал картину, я бы изобразил переживания этого момента так: в лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мертвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз». «Падение» поэта приводит к появлению Незнакомки: «Итак, свершилось: мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим “анатомическим театром”, или балаганом, где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами <…>. <…> Иначе говоря, я уже сделал собственную жизнь искусством (тенденция, проходящая очень ярко через все европейское декадентство). Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец-то то, что я (лично) называю “Незнакомкой”: красавица кукла, синий призрак, земное чудо.
Это венец — антитезы. <…>
Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это — дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что ему назначено». (выделено Блоком.)
Символика цвета у Блока, по-видимому, навеяна оккультной литературой; изменчивость волшебных миров в представлении Блока (а Прекрасная Дама, превратившаяся, в Незнакомку, «обернувшаяся» ей, — частный случай такой метаморфозы), вероятно, тоже соотнесен с оккультными представлениями. (См. об этом: Богомолов Н.А. К истолкованию статьи Блока «О современном состоянии русского символизма» // Богомолов Н.А. Русская литература начала ХХ века и оккультизм: Исследования и материалы. М.: Новое литературное обозрение, 1998. (Новое литературное обозрение. Научное приложение. Вып. 18). С. 195-196.) частный случай такой метаморфозы), вероятно, тоже (а Незнакомкаового. Если бы я обладал цветами се европейское тся огромный бе
Необходимо заметить, что авторская интерпретация «Незнакомки», конечно, значима при понимании стихотворения, но она все же является позднейшей (отделенной от времени создания несколькими годами) трактовкой текста стихотворения и не может быть сочтена единственно возможным истолкованием; для символистов же в целом была характерна установка на вчитывание новых смыслов в произведения.
«Незнакомка» построена на резком семантическом и стилевом контрасте с лирикой первого тома «Собрания стихотворений» 1911—1912 гг., «Стихов о Прекрасной Даме». Но образ героини стихотворения не просто контрастен по отношению к Прекрасной Даме; он амбивалентен, внутреннее двойственен, ибо допускает как «негативную», так и «позитивную» интерпретации. Все это банальности, но напоминание о них необходимо для того, чтобы следить за анализом подтекстов блоковского стихотворения. Поэтому я вынужден привести по необходимости пространную цитату из разбора «Незнакомки», принадлежащего З.Г. Минц: «Три части, на которые отчетливо делится текст, дают три разных ответа на вопрос о природе “высокого” поэтического идеала. Первая часть — иронична <…>. <…> Иронический эффект вызывается столкновением поэтической лексики и символики “первого тома” со “сниженным” бытом и реалиями. Так, “вечера” в “Стихах о Прекрасной Даме” — символическое время мистической Встречи с “Закатной Девой”. В “Незнакомке” же они становятся “вечерами над ресторанами” — временем дачного флирта и весьма двусмысленных свиданий. Есть еще более “сниженные” образы, доходящие до каламбура: мистический поэтизм “Дух” (“Как некий Дух, закрыв лицо”) превращается в “тлетворный дух”, “Единственная” Дама — в “дам”, гуляющих среди канав с “испытанными остряками”, а “друг единственный” — в собственное отражение в стакане. Впрочем, таких прямых каламбуров Блок в целом чуждается и здесь, предпочитая столкновение не столь очевидно несовместимых внешне (хотя абсолютно несовместимых по существу) слов и словосочетаний типа “весенний ↔ и тлетворный”, “вдали ↔ над пылью”, “чуть золотится ↔крендель булочный”, “в "ндель булочныйетаний типа стнестнимых по существуся и здесь, предпочитая столкновение не столь очевидно несовмумилостивить ег небе ↔ бессмысленный кривится диск” и т. п. Тонкость иронии здесь в том, что игра на семантически и стилистически несопоставимом ведется не с общеязыковыми значениями слов, а с теми внутритекстовыми, окказиональными значениями, которые эти слова приобрели в лирике “первого тома”. <…>
Вторая часть — лирическая (хотя и включает скептические вставки типа: “Иль это только снится мне?” и др.). В ней нет семантико-стилистических сломов, а невозможная в лирике “первого тома” предметность описаний (“И шляпа с траурными перьями, / И в кольцах узкая рука” связана со стиранием граней между “бытовизмами” и “поэтизмами” в блоковской лирике этих лет.
И наконец, третья часть (подготовленная вставками в третьей части и полностью выявленная в последней строфе) возвращает нас, уже в форме прямой поэтической декларации, к мысли о нереальности поэтического идеала (“Истина в вине!”). <…> Перед нами по крайней мере три версии изображаемого (“Незнакомка” — “Прекрасная Дама”; “Незнакомка” — одна из ресторанных “дам”; “Истина — в вине”). Уже сама возможность тройной интерпретации придает стихотворению оттенок “релятивности” и скептицизма. Вместе с тем, однако, она оставляет центральный вопрос открытым, “таинственным” и нерешенным. Поэтическая “версия” изображенного не снимается, хотя и оказывается не единственной, а одной из многих» (Минц З.Г. К генезису комического у Блока (Вл. Блок и А. Блок) // Минц З.Г. Александр Блок и русские писатели. СПБ.: Искусство-СПб., 2000. С. 433-434).
Являясь символом отталкивания и отторжения от настроений, мечтаний и упований стадии тезы, образ Незнакомки вместе с тем создается посредством типичной символистской поэтической «стратегии». Во-первых, он навеян «декадентским» символизмом В.Я. Брюсова. Встреча с таинственной Незнакомкой встречалась еще раньше в урбанистической лирике В.Я. Брюсова, к Брюсову в блоковском стихотворении можно возвести такой атрибут героини, как «духи», и такой мотив, как любовное опьянение (см.: Жирмунский В.М. Поэтика Александра Блока // Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977. С. 208). Во-вторых, в «Незнакомке» посредством типичных символистских и вместе с тем (по своей конкретной форме) индивидуально блоковских приемов метафорического стиля происходит «преображение земной действительности в романтически чудесную, земной красавицы — в сказочную Незнакомку: “Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне”, “Дыша духами и туманами, Она садится у окна”, “И веют древними поверьями Ее упругие шелка…”, “И очи синие бездонные цветут на дальнем берегу”» (Там же. С. 208). И, наконец, «основным для метода Блока является образование проходящих, устойчивых словесных символов, черпающих свое значение в общей связи его творчества и вносящих его в каждый новый текст. Блоковская символика, сложившаяся уже в «Стихах о Прекрасной Даме», не исчезает из его поэзии в дальнейшем» (Гинзбург Л.Я. О лирике. [Изд. 3-е]. М.: Интрада, 1997. С. 253). Сохраняется в трансформированном виде этот набор образов и в «Незнакомке». Трансформация символистской поэтической традиции принимает в блоковском тексте разнообразные формы: это усвоение мотива, ситуации, образа, но наделение их новыми смысловыми функциями; это замена ожидаемого образа иным, контрастным по отношению к нему; это комбинирование образов и лексем, принадлежащих к символистскому поэтическому «словарю», с резко диссонирующей образностью и лексикой. Но все метаморфозы, которым поэт подвергает символистскую традицию, значимы только на нее фоне, предполагает ощущение и знание этого фона, второго плана. Анализу некоторых из этих связей и посвящен мой текст.
Открывающая «Незнакомку» строка «По вечерам над ресторанами» на первый взгляд имеет только предметный смысл, составляющие его слова, казалось бы, лишены дополнительных поэтических оттенков значения. Действительно, лексема «рестораны» — предметная, относящаяся к внеэстетической, бытовой сфере, отмеченной в стихотворении как воплощение пошлости. В поэтическом мире Блока ресторан, ресторанное пространство приобретут символическое значение, но это индивидуальная блоковская символизация (во многом заданная именно «Незнакомкой»), а не общесимволистская.
С «вечерами» сложнее. Конечно, это предметное указание на время событий, но оно неизбежно проецируется на характеристики вечера, вечернего времени суток в художественном мире символизма. В цитированном выше разборе блоковского текста З.Г. Минц напомнила о вечере — «символическом времени мистической встречи» с Нею в «Стихах о Прекрасной Даме» (1904). Это мотив общесимволистский: символизм «осуществляет <…> культ вечерней зари, начало которого прослеживается в стихах Соловьева <…>» (Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика / Пер. с нем. М.Ю. Некрасова. СПб.: Академический проект, 2003. (Серия «Современная западная русистика». Т. 48). С. 245, здесь же примеры. (в частности, в вечерней заре являет себя Бог в !1-ой симфонии» Андрея Белого)). В поэзии Блока «вечерняя заря выступает также как “Прекрасная Дама”, земной прообраз “Царевны” <…>» (Там же. С. 245, здесь же примеры). В.И. Иванов наделяет вечер, вечернее Солнце литургической символикой и ассоциациями с Крестной Жертвой Иисуса Христа; Солнце обращается к своему двойнику и alter ego — сердцу: «Весь ты — радость, ранним-рано, // Брат мой, — весь ты кровь и рана // На краю вечеровом!» (В.И. Иванов, «Завет Солнца», опубл. 1905). Вечер ассоциируется с Крестной Жертвой Иисуса Христа и в стихотворении Ивана Коневского «Жертва вечерняя» (1899).