И тем не менее, рецензии Дельвига, обращенные иногда к членам своего кружка, своим беспристрастным судом отвращали от него некоторых. Так, например, обиделись на Дельвига А. И. Подолинский и Е. Ф. Розен. При этом, например, Подолинский впоследствии объяснял свою размолвку с Дельвигом тем, что тот «принял на себя роль какого-то Аристарха», и, «ревнуя его к славе Пушкина, решил порядочно его отделать в рецензии, написанной не совсем добросовестно и с явным намерением уколоть» его побольнее. Ясно, что человека с подобным самолюбием не могла вразумить вполне беспристрастная и потому довольно критичная рецензия Дельвига и что поэт был прав, когда писал о Подолинском в письме к Баратынскому от конца марта 1829 года: «Подолинскому говорить нечего. Он при легкости писать гладкие стихи, тяжело глуп, пуст и важно самолюбив <...> Разве лета его обработают. Дай Бог». Так, последовательный «эстетический патриотизм» приводил к отходу от кружка Дельвига некоторых его участников. Еще более серьезными последствиями оказывалась чревата полемика с «коммерческой литературой». Исполнение писателями пушкинского круга того долга, который они ощущали по отношению к русскому обществу, для них самих иногда имело последствия трагические. Невольно приходило на ум не безусловное, но и не лишенное, по-видимому, оснований сопоставление. «Литературная газета», в сущности, закончилась смертью Дельвига. Финалом «Современника» стала гибель Пушкина...
3
«Полнота и ясность литературных его сведений, — писал о критической деятельности Дельвига Плетнев, — были залогом успехов его на новом поприще. Рассматривая новые книги, он уже изложил несколько главнейших своих мыслей о разных отраслях словесности». Действительно, в рецензиях и заметках Дельвига отчетливо ощущаются своего рода сквозные идеи, которые он высказывает и развивает по самым разным поводам с определенной настойчивостью. Каковы же эти «несколько главнейших мыслей» Дельвига? Какова вообще та положительная эстетическая платформа, на которой он основывался в своих критических суждениях и оценках?
Один из блестящих исследователей творчества Дельвига Б. В. Томашевский писал когда-то, что вопрос о литературных взглядах Дельвига «должен неминуемо возникнуть, когда будет полностью издано прозаическое наследие Дельвига, его рецензии и полемические заметки в “Литературной газете”». И хотя даже путем реконструкции его литературных взглядов Томашевский не считал возможным составить вполне отчетливое и ясное представление о них, одно казалось исследователю несомненным: «глубокое различие между путем Пушкина и путем Дельвига». Различие путей этих двух поэтов действительно несомненны. Но когда читаешь подряд литературно-критические работы Дельвига, бросается в глаза прямо противоположное: сходство его эстетических убеждений с пушкинскими. И сходство не только в плане общественно-литературном, которое вполне естественно, если учесть, что речь идет о писателях одного литературного ряда, вместе издававших одно периодическое издание, но и сходство в плане собственно литературно-эстетическом.
По существу те эстетические принципы, которые отстаивал Дельвиг в своей литературной критике, — это принципы «истинного романтизма», который исповедовал в период «Литературной газеты» и Пушкин. Разумеется, это единение также имеет и свое внешнее обоснование в многолетней дружбе и постоянном творческом общении двух поэтов. Однако если бы сам Дельвиг всем ходом своего творческого развития не приближался к требованиям естественности и правдоподобия, то вряд ли и творческое общение с Пушкиным могло бы на него повлиять.
От романа и трагедии Дельвиг требует характеров, и характеров живых, естественных и выдержанных. При этом, как и Пушкин, безжизненности и односторонности характеров в современной русской прозе и драматургии Дельвиг противопоставляет представление о реальной сложности, многогранности и противоречивости человеческой души. «Как связать все эти противоположности? Кто поймет эту душу много чувствовавшую, этот разум многообразный? — спрашивает он, говоря о Василии Шуйском, и сам отвечает. — Трагик, но в пору зрелости своего таланта, изучивший и обдумавший все пружины сердца, дарованного человеку мудрым провидением». В романе Загоскина «Юрий Милославский», вызвавшем особую и похвальную рецензию Пушкина, Дельвиг как важное достоинство отмечал «правду в рассказе». Он призывает «списывать более с натуры» и безусловно предпочитает «естественное театральному».
Ко многим литературно-критическим высказываниям Дельвига у Пушкина можно найти довольно близкие параллели. «Благозвучные стихи без мыслей обнаруживают не талант поэтический, а хорошо устроенный орган слуха», — писал, например, Дельвиг о Подолинском, а у Пушкина то же требование «мыслей», а не одних только форм выражено применительно к русской прозе: «У нас употребляют прозу как стихотворство: не из надобности житейской, не для выражения нужной мысли, а токмо для приятного проявления форм» (1827 г.). И, наконец, некоторые высказывания Дельвига представляют собой явный отзвук пушкинских суждений.
Когда Дельвиг, например, писал о характере Бориса Годунова: «Мы видим самые тайные изгибы сердца его и везде признаем подлинность нами видимого», — то в этом, однако же, сказывалось не только влияние Пушкина, но и собственная личная предрасположенность к тому, чтобы поверять правду искусства правдой жизни. По складу своему Дельвиг принадлежал к числу тех немногих поэтов, для которых характерно определенное тяготение к «натуре» (Державин, Крылов, Батюшков). Это тяготение выказывалось и в интересе к народности и простоте, и в блестящем владении сатирическими жанрами, и даже, может быть, в том интересе к жизни петербургской бедноты, о котором мы узнаем из рассказа В. А. Эртеля.
В области литературной практики реализовать его Дельвигу было непросто. Так, несомненно, что отчасти такой попыткой должен был стать замысел петербургской повести, в котором Вяземский видел много «жизни и движения; под покровом тайны много истины. Все проходит тихомолком, а слышишь голоса живые...», но преждевременная смерть оставила открытым вопрос о том, справился ли бы Дельвиг с задачей воплощения этого замысла. Однако в теории то «глубокое чувство любви к прекрасному», а также «высокий дар вкуса и верности взгляда на произведение словесности», которые отмечают в поэте мемуаристы, позволили рано усвоить то новое, что несло с собой в литературу творчество Пушкина.
Однако рецензии и заметки Дельвига в «Литературной газете» действительно выявляют и значительные отличия его литературных взглядов от пушкинских. Эстетические представления Дельвига изначально складывались на объективно-идеалистической основе. И в этом Дельвиг близок уже не к Пушкину, а к Жуковскому и, между прочим, к своему лицейскому наставнику А. И. Галичу, для которого «прекрасное» было особым осуществлением некоторого высшего духовного и, в конце концов, божественного начала, а «гений художника» — «частицей того великого божественного духа, который все производит, все проникает и во всем действует». Сравните совершенно аналогичное высказывание Дельвига на страницах «Литературной газеты»: «Высок и славен тот художник, который смиряет в душе земную гордость и в своих вдохновениях признает влияние постороннее, едва ли им заслуженное, небесное. Такие чувства создали Рафаэля, такие чувства должны со временем произвесть и певца, который, как Рафаэль, познакомит нашу душу с радостями простыми, но упоительными, с наслаждениями, по которым можно предугадывать блаженство духов бесплотных и чистых».
Высказанное в этих словах убеждение сложилось у Дельвига еще в Лицее, в период его личного общения с Галичем. Так, образ «богини Там», которая «поет мечты / О неизвестной / Дали, дали!» и представление о поэте как «чародее» и провидце, которому Богиня Там открывает грядущее — все это необыкновенно напоминает идею стремления к «беспредельной и вечной существенности» и оживления «предчувствием, которое понятно говорит о небесном, о святом и, подъемля покрывало, манит его в далекое», которую Галич формулировал, опираясь прежде всего на поэзию Жуковского и конкретно на стихотворение «Таинственный посетитель», недаром опубликованное в дельвиговских «Северных цветах».
Кстати, влияние Жуковского Дельвиг еще в Лицее мог также испытывать и при непосредственном общении. Жуковский, с 1816 года посещавший в Лицее Пушкина, конечно, был знаком и с Дельвигом. Фраза Е. А. Энгельгардта о Дельвиге: «благодаря Жуковскому он занимается с некоторого времени с большим усердием немецким языком» — относящаяся к 1816 году, скорее всего подразумевает не только литературное, но и личное воздействие. Между прочим, сам Жуковский уделял большое внимание затронутому вопросу о роли фантазии и воображения в творческом процессе: он не раз затрагивался поэтом в его статьях периода «Вестника Европы» (1808–1811). Вопрос этот, впрочем, вообще был одним из основных вопросов романтической эстетики и обсуждался в целом ряде работ начала 19 века.