Его антикритика напоминает не столько обычную защиту, попытку заступиться за Катенина, сколько смелую атаку на самого Гнедича и вместе с ним на Жуковского: «дерзость меня увлекает еще далее: посмотрю, каков логик и грамматей сам сочинитель рецензии! / Г.Жуковский, говорит он, пишет баллады, другие тоже; следовательно, эти другие или подражатели его, или завистники. Вот образчик логики г. рецензента. Может быть, иные не одобрят оскорбительной личности его заключения; но в литературном быту то ли делается? Г. рецензент читает новое стихотворение; оно не так написано, как бы ему хотелось; за то он бранит автора, как ему хочется, называет его завистником и это печатает в журнале и не подписывает своего имени. Все это обыкновенно и уже никого не удивляет». В своем полемическом задоре, в гневном обличении традиционных журнальных приемов Грибоедов, как это присуще истинным полемистам, несколько выпрямляет смысл выступления Гнедича для того, чтобы ярче выставить его неправоту, но отнюдь не перетолковывает его слов.
Правда, Катенин не просто написал балладу, а перевел ту же балладу, к которой ранее обращался Жуковский, но Гнедич действительно восклицал в своей статье об «Ольге»: «Как! И после Людмилы эта балладная кокетка (т.е. «Ленора Бюргерова» - С.К.) хочет еще нравиться под новым именем?» Впрочем, завистником он Катенина нигде не называл. Правда, и то, что Гнедич не подписал рецензии своим именем, но опять-таки правда, да не вся. Подпись «С.П.б. Губернии Деревня Тентелева», т. е. дачная местность на четвертой версте петергофской дороги, ясно выказывает петербургского литератора, а идущие в «Сыне Отечества» сразу, на той же 22-й странице, на которой заканчивается рецензия, отрывки из 11-й песни «Илиады», переведенные гекзаметром и подписанные «Н.Гнедич», делали вопрос об авторе рецензии, по крайней мере, в глазах петербургских литераторов, довольно прозрачным.
Не прямое, а аллюзионное обозначение автором своего имени вызвано, вероятно, не столько даже стремлением сколько-нибудь скрыть его, сколько намерением выдержать подпись в том же сатирическом тоне, в каком написана вся статья Гнедича. Кстати сказать, подтрунивание Грибоедова над нерусскостью языковых требований Гнедича имеет, по-видимому, свой подтекст. «Он свою рецензию прислал из Тентелевой деревни С<анкт-> П<етер>-б<ургской> губернии; нет ли там колонистов? не колонист ли он сам? – В таком случае прошу сто раз извинения – Для переселенца из Немечины он еще очень много знает наш язык» (с.257) – восклицает Грибоедов, и этот выпад, связан с тем, что неподалеку от петергофской дороги в самом деле находилась немецкая слобода, а, возможно, и с малороссийскими корнями Гнедича.
Далее Грибоедов последовательно пункт за пунктом обращает все ложные замечания Гнедича против него самого: «Грамматика у г. рецензента своя, новая и сродни его логике, – пишет он, – она, напр<имер>, никак не допускает, чтоб
Рать под звон колоколов
Шла почить от всех трудов.
Вступать в город под звон колоколов, плясать под музыку. – Так говорится и пишется и утверждено постоянным употреблением, но г. рецензенту это не нравится: стало быть, грамматически неправильно» (с. 253). И далее в том же ключе он раз за разом укладывает Гнедича на лопатки.
Можно привести, пожалуй, только один случай, когда точка зрения Гнедича оказывается более справедливой, хотя Грибоедову и удается ей кое-что противопоставить. Впрочем, он и сам признает основательность этого суждения Гнедича. По поводу выше приведенных стихов, где «всадник и девица» оказываются мчащимися «как пращ», Грибоедов замечает: «наконец, исписав 17 страниц, г. р<ецензент> дописался до замечания справедливого. Скажу только, что слово пращь в таком смысле, как оно принято в «Ольге», находится также в одном месте у г. Жуковского:
От стука палиц, свиста пращей,
Далече слышен гул дрожащий.
Стихотв[орения] Жуковск[ого], т.1. / стр. 107 (с.256).
Однако контраргумент Грибоедов не совсем срабатывает, так как в приведенной им цитате из Жуковского праща всего лишь свистит, что вполне естественно, а у Катенина она мчится.
Зато замечания Грибоедова в защиту баллады Катенина разят наповал. «Невеста, которая говорит о кровати, и спрашивает:
В ней уляжется ль невеста? –
есть такая невеста, которая не может иметь места ни в подлиннике, ни в переводе» – пишет, например, Гнедич. Грибоедов, напротив, находит этот вопрос невесты очень натуральным: «Стих “В ней уляжется ль невеста?” заставил рецензента стыдливо потупить взоры; в ночном мраке, когда робость любви обыкновенно исчезает, Ольга не должна делать такого вопроса любовнику, с которым готовится разделить брачное ложе? – Что же ей? предаться тощим мечтаниям любви идеальной? – Бог с ними, с мечтаниями; ныне в какую книжку ни заглянешь, что ни прочтешь, песнь или послание, везде мечтания, а натуры ни на волос» (с.256). Антикритика Грибоедова все время обнаруживает тенденцию перехода в общую, не связанную с рассматриваемым поводом, критику и даже не своего прямого оппонента, а того литературного направления, случайным защитником которого оказался Гнедич.
В первой части статьи Грибоедов, не довольствуясь Гнедичем, задевает Жуковского, во второй он окончательно переходит в контрнаступление против всего сентиментально-предромантического направления. Именно это обстоятельство все время сбивает с толку исследователей Грибоедова, торопящихся зачислить по ведомству карамзинистов и переводчика «Илиады». Но дело обстоит не так: самого Гнедича Грибоедов критикует не за «карамзинизм», который, как ему прекрасно известно, отнюдь для него
нехарактерен.
Чтобы убедиться в этом, Грибоедову достаточно было прочесть те отрывки из «Илиады», которые служили как бы продолжением статьи Гнедича: «страница 22, – отмечает А.Н.Егунов, и вряд ли этого не сознавал Грибоедов, – служит местом, где кончается литературно-отвергаемое и начинается литературно-утверждаемое». А уже стихи, открывающие подборку Гнедича:
Стекались народы.
Как семейства пчелиные, вставши густыми роями,
Идут из горных пещер и растущие купа за купой,
В образе гроздий златых по цветам благовонным виются,
Или туда и сюда, рассыпясь, роями кружатся… –
были достаточно показательны, чтобы не упрекать Гнедича за карамзинскую облегченность стиля.
Впрочем, Грибоедов и Жуковского критикует не за это, а, в подражание Гнедичу и пародируя при этом его рецензию, – за погрешности против смысла, неточность словоупотребления, некоторую условность движения сюжета, неестественность отдельных положений. Гнедич же высмеивается за действительно присущий ему недостаток, свойственный и цитированным выше стихам: некоторую высокопарность его перевода, ведущую к однообразию и монотонности: «В Ольге г. рецензенту не нравится между прочим выражение рано поутру; он его ссылает в прозу: для стихов есть слова гораздо кудрявее». – пишет Грибоедов и делает к этим словам примечание: «Он вообще непримиримый враг простоты; не знаю, как ускользнули от его критики дышащие пиитическою простотою стихи:
Так весь день она рыдала,
Божий промысел кляла,
Руки белые ломала,
Черны волосы рвала…» (с.254)
И не случайно в едва ли не единственном дошедшем до нас отзыве Грибоедова о Гнедиче отмечается эта же сторона личности и эстетического направления Гнедича: «у него и галстук повязан экзаметром».
Перефразируя батюшковское «Видение на берегах Леты», Гнедич иронически заметил о стихах Катенина:
Хоть и варяго-росски,
Но истинно немного жестки! –
Грибоедов парировал этот выпад, заметив по поводу стихов «Людмилы» Жуковского:
Хотя и не варяго-росски,
Но истинно немного плоски» (с.261).
Несмотря на то, что полемисты и обменялись уколами в парадигме «церковнославянское vs. русское», но главный спор между ними шел по вопросу не о «славянщине», а о «простонародности» и «простоте». И именно эта убежденность Грибоедова в необходимости в поэзии простоты и «натуры», которая в 1816 году позволила ему, начинающему литератору, опрокинуть кажущиеся прочными эстетические порядки маститого автора, через несколько лет станет эстетической основой его блестящей комедии «Горе от ума».
Итог этой дуэли через полтора десятка лет, когда стало возможным взглянуть на нее с позиций дальнейшего литературного развития, подвел Пушкин: «Первым замечательным произведением г-на Катенина был перевод славной Биргеровой Леноры. Она была уже известна у нас по неверному и прелестному подражанию Жуковского, который сделал из нее то же, что Байрон в своем “Манфреде” сделал из “Фауста”: ослабил дух и формы своего образца. Катенин это чувствовал и вздумал показать нам Ленору в энергической красоте ее первобытного создания; он написал Ольгу. Но сия простота и даже грубость выражений, сия сволочь, заменившая воздушную цепь теней, сия виселица вместо сельских картин, озаренных летнею луною, неприятно поразили непривычных читателей, и Гнедич взялся высказать их мнения в статье, коей несправедливость обличена была Грибоедовым». Если внимательно прочитать этот абсолютно точный диагноз, какие вообще были характерны для Пушкина, то можно найти в нем подтверждение многого из того, что было сказано выше.
В дуэли между Гнедичем и Грибоедовым победил молодой, еще никому неизвестный писатель.
Список литературы
1. Альтшуллер, Марк. Беседа любителей русского слова. У истоков русского славянофильства / М.Альтшуллер. - Изд. 2-е, доп. - М., 2007. - 444 с.
2. Арзамас и арзамасские протоколы. Вводная статья, редакция протоколов и примечания к ним М.С.Боровковой-Майковой. - Л., 1933. - 302 с.
3. Н. Гнедич. Илиада. Отрывки из 11-й песни / Н. Гнедич // Сын Отечества. - 1816. - Ч. 31. - № 27. - С. 22 - 28.
4. < Н. Гнедич.> О вольном переводе Бюргеровой баллады «Ленора» / Н.Гнедич // Сын Отечества. - 1816. Ч. 31. № 27. - С. 2 – 22.