Встречаются в «песни» об Игоревом походе места, грамматически правильные и вроде бы ясные в своем буквальном значении, но непонятные по своей художественной (символической) функции. Таков фрагмент, повествующий о вокняжении в Киеве Всеслава Полоцкого в 1068 г.: «<…> връже Всеславъ жребий о девицю себе любу. Тъй клюками подпъся о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружиемъ злата стола Киевскаго». Исследователи в целом приняли толкование, принадлежащее еще переводчикам в издании 1800 г.: «метнул Всеслав жребий о милой ему девице. Он, подпершись клюками, сел на коней, поскакал к городу Киеву коснулся древком копья своего до золотого престола Киевского». Но «клюки» обычно заменяются словом «хитрости»; «клюка» в древнерусском означало «хитро, обман коварство». Другое значение этого слова («палка с согнутым верхним концом, кочерга») фиксируется источниками не ранее XVII в. (из чего, однако, не следует, что его точно не было раньше). «Връже жребий о девицю, - кинул Вселав жребий, предметом которого была девица, ему любая, или стихотворно, - Киев <…>», — так толковал этот фрагмент еще в 1844 г. проницательный комментатор Д. Н. Дубенский. Его понимание развивал А. С. Орлов, который напомнил: «В поэзии многих народов брачное искание изображалось в виде состязания с девицей <…>, причем добывание девицы и города (или области) взаимно символизировались».
Кони трактуются иногда как реальные кони, которых требовали восставшие киевляне у своего князя Изяслава, чтобы идти против угрожавших городу половцев. Изяслав коней и оружия не дал, и горожане вывели из темницы и провозгласили своим князем вероломно схваченного Изяславом Всеслава Полоцкого. Объяснительный перевод Д. С. Лихачева: «Он хитростями оперся на коней [потребованных восставшими киевлянами] и скакнул [из подгороднего „поруба“ наверх] к городу Киеву и коснулся древком [копья] золотого [княжеского] престола киевского [добыв его ненадолго не по праву наследства и не „копием“, т. е. не военной силой, а древком копия — как в столкновениях между своими]».
Иногда же «коней» понимают как обозначение коня, на котором герой волшебной сказки должен доскочить до окна любимой. Так и Всеслав пытается дотронуться до престола Киева, олицетворенного в образе любой ему девицы. А. С. Орлов усматривает в этом фрагменте вариант словесной формулы, известный по «Девгениеву деянию» — древнерусской переделке византийской героической поэмы «Дигенис Акрит»: герой повести «и то слово изрекъ и подпреся копиемъ и скочи (перескочил. — А. Р.)чрез реку».
Но в чем же «клюки» Всеслава, если это не клюки-палки, а хитрость? Источники не говорят, что он пообещал киевлянам коней; если же это символический конь, то почему слово стоит в форме множественного, а не единственного числа?
Р. О. Якобсон видел в «о кони» искаженное «о копии». Звучала и версия, что это «окони» - форма слова «окно»; окно символическое, у которого сидит девица – Киев.
Но недавно лингвист А. А. Зализняк, один из крупнейших знатоков древнерусского языка, предложил еще одну интерпретацию. Он обратил внимание, что в «Слове…» употребляется в других случаях не слово «конь», а более архаичное «комонь». Кроме того, глагол «подпръся» предполагает управление «чем», а не «обо что». «Окони» – это вариант известного по древнерусским источникам слова «оконо» – «как бы», «как будто». «При такой интерпретации фраза <…> буквально означает: ‘Хитростями (т. е. волшебными чарами) (или: клюками, палками, шестами) как бы подпершись, он скакнул к граду Киеву и коснулся древком копья золотого престола киевского’», — полагает ученый.
Есть в «Слове…» три фрагмента, в которых текст нужно признать безнадежно испорченным.
Первый – из сна князя Святослава: «Всю нощь съ вечера босуви врани възграяху, у Плесньска на болони беша дебрь Кисаню , и не сошлю къ синему морю». Все слова, кроме «босуви» (обычно понимаемого как «бусые» – «серые»; есть, однако, и иные толкования, например, что это искаженное «бесови») и имени собственного – некоего названия «Кисаню» прозрачны и понятны: вся, ночь, граяли (каркали) – форма прошедшего времени (имперфект), существовавшая в книжном языке Древней Руси и позднее утраченная, у города Плесньска (что это за город – здесь согласия нет), болонь (предградье, место перед крепостными стенами), были – беша (форма прошедшего времени — аориста), дебрь (лес, чащоба), не сошлю, синее, море. Фрагмент, как и весь сон, несомненно, зловещ: каркающие ночью вороны предрекают горе. Синее море в «Слове…» – символ печали.
Но грамматически текст маловразумителен: множественное число глагола «беша» не согласуется с единственным существительного «дебрь», а падежная форма слова – определения «Кисаню» не соответствует падежу определяемого слова «дебрь»; наконец, при глаголе – сказуемом «не сошлю» нет субъекта – подлежащего. Кто и кого «ссылает» к синему морю?
Все попытки осмысления этого фрагмента связаны с решительной правкой текста. Так, А. С. Орлов предлагает чтение: «У Плесньска на болони беша дебрьски сани и несошася къ синему морю». Он принимает давно предложенное исправление; текст трактуется так: «”У Плеснеска на болоньи завелись во рвах или в рытвинах змеи и устремились к синему морю”. “Дьбрь”, “дебрь” в переводных памятниках означало ров, рытвину, пропасть. Ср., например, выражение из 38 главы библейской книги Иова: “Уловиши же ли львом ядь и души змиевъ насытиши ли? Убояшася бо на ложахъ своих и седять в дебрех, уловляюще”. <…> Прилагательное “Дьбрьскъ” есть в Евангелии в значении адского (ад, геенна – бездна, пучина). “Сань” в переводах Библии значит змея». Впрочем, исследователь «Слова…» оговаривает эту версию: «Конечно, принятое нами чтение совершенно условно, и испорченное место остается пока необъяснимым».
Д. С. Лихачев заменяет неясное «Кисаню» на «Кияня» (Киевская) и отказывается видеть в этом тексте адских змей: «Всю ночь с вечера серые вороны граяли [предвещая несчастье] у Плесеньска [под Киевом], в предградье стоял киевский лес, и понеслись [они — вороны] к синему морю [на юг, к местам печальных событий]».
Случалось, что вместо «дебрь Кисаню» читали «дебрьски сани» – «лесные сани»; сани – атрибут древнерусского погребального обряда (покойника даже летом перевозили в санях). Недавно Ю. В. Подлипчук высказал соображения, подкрепляющие чтение: «дебрь(с)ки сани нес ошля къ синему морю». Но у прилагательного «дебрьский» не зафиксировано значение «погребальный», а участие осла в древнерусском похоронном ритуале более чем сомнительно. Как курьез упоминается один перевод конца XIX века: «несло шлюх к синему морю», но почти любой перевод этого фрагмента вызывает или смех, или – самое меньшее – ироническую улыбку.
Еще одно безнадежно, «непрояснимо» темное место – фрагмент, повествующий об Изяславе Васильковиче (летописям он неизвестен), очевидно, полоцком князе, погибшем в битве с литовцами: Изяслав «а самъ подъ чрълеными щиты но кроваве траве притрепанъ литовскыми мечи. И схоти ю на кровать и рекъ…».
Вот перечень основных толкований этого отрывка, принадлежащий О. В. Творогову: «Слово “схоти” понимали различным образом, предлагая разные конъектуры: “съхыти” <…> “исхыти” <…> (похитил. – А. Р.), “схопи” (схватил. – А. Р.) <…> и т. д. Но Вс. Ф. Миллер предложил чтение “с хотию”, утверждая, что здесь названа хоть - “возлюбленная, жена” <…>. Но есть и другое понимание образа. Так, Потебня переводил это место как “с милою на кровать” <…>, понимая его как сопоставление “смертного ложа, травы с брачным”; он допускал при этом, что перед словами “и с хотию на кровать” имеется пропуск. <…>
Барсов, напротив, полагал, что хоть в этом контексте имеет значение “ближник, охранитель, оруженосец”, или – что еще более вероятно – “названо личное имя Хоть”, но при этом ученый исправлял “хотию” на “хотем” <…>. Предположение Барсова без ссылки на него развил Тиунов: “только… такой <…> раненный вместе с князем и уцелевший после боя “хоть” на ложе смерти мог обратиться к князю с этими словами горького сожаления”. Он перевел эти слова: “с ближником на крови, а тот сказал” <…>. Чтение Тиунова “и с хотию на кров” было принято в изданиях Лихачева».
Сам О. В. Творогов принимает исправление «Исхыти (исхитил, пролил юную кровь свою Изяслав. – А. Р.) юна кров (исхитил, пролил юную кровь свою Изяслав. – А. Р.), а тъи рекъ», но воздерживается от перевода этого фрагмента, признавая: «Смысл текста остается неясным, и перевод его не дается».
Еще одно «неисправимо» темное» место – строки: «Рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пестворца стараго времени Ярославля Ольгова Коганя хоти: тяжко ти головы, коме плечю, зло ти телу, кроме головы: Руской земли безъ Игоря». Первые издатели поняли текст так: «Сказал Боян, и в походах, воспетых им в прежние времена Князей Святослава, Ярослава и Ольга, сим кончил <…>».
Но древнерусскому языку незнакомо слово «ход» в значении «поход». Кроме того, непонятны падежная форма «ходы» (вместо «о походах») и предлог «на». Странно и то, что слово «пестворца» («песнотворца») стоит в форме не то родительного падежа единственного числа, не то именительного падежа двойственного числа, хотя, если оно относится к Бояну, то должно иметь форму именительного падежа единственного числа.
Еще один из первых комментаторов «Слова…» А. С. Шишков в начале XIX в признал этот фрагмент «невразумительным».
Существует перевод: «Рек Боян и выходки на (сына) Святославова» – на Олега Гориславича. Но, не говоря о чудовищности перевода в поэтическом отношении, слово «ходы» в значении «выходки» также неизвестно древнерусской книжности.
А. С. Орлов осторожно предложил перевод: «Сказал Боян и конец для (меня) песнотворца Святославова, песнотворец Ярославова старого времени, Олегова княжеского: “Хоть и тяжко ведь голове без плеч, беда ведь телу без головы”, (так и) Русской земле без Игоря». Он заметил, что выражение «ходити на» «употреблялось только в смысле ходить в поход, ходить войною; можно, пожалуй, распространить это значение, как выступление против. Но непонятно, в чем заключается высупление Бояна. Сама форма “ходы”, по-видимому, необычна, ожидалось бы “ходя”, “ходяи”. Впрочем, “ходы” могло быть псковизмом (словом из псковского диалекта; найденный и пропавший список, возможно, был сделан именно в Пскове. — А. Р.)вместо “ходи” (аорист)». Исследователь признавал: «Место настолько испорчено, что ни одно направление и толкование из предложенных до сих пор не удовлетворяло самих изобретателей правильного чтения».