Л.В. Червякова, Саратовский государственный университет, кафедра новейшей русской литературы
Роман А. Платонова «Счастливая Москва» - произведение чрезвычайно насыщенное идейно и неоднозначное. Его осмысление в платоноведении отличается дискуссионностью. Исследователи нередко высказывают противоположные точки зрения. Так, например, Б. Соколов, сопоставляя роман А. Платонова с «Мастером и Маргаритой» М. Булгакова, утверждает, что «в “Счастливой Москве” на сатиру нет даже намека», «у Платонова иронии нет»1, тогда как С. Залыгин2 подчеркивает ироническое звучание заглавия романа, а Н. Корниенко, проводя параллель с Булгаковым, усматривает сходство именно в «сатирическом отношении к современному московскому центру литературы»3.
Неоднозначно оцениваются и герои романа, их жизненные итоги. Например, если большинство исследователей характеризуют образ жизни Комягина как «эгоистически замкнутый», а его жизнь как бессмысленную, то Т. Никонова4 рассматривает его способ существования как попытку утвердить общезначимые человеческие ценности «единственной и единичной жизни» в социалистической реальности с ее общественным идеалом, а Н. Божидарова проводит аналогию с Обломовым, подчеркивая, что «по сравнению со Штольцами романа вневойсковик кажется мудрым стариком, когда-то давно преодолевшим все стремления, все попытки переделать жизнь, все мечты»5.
Столь же неодноплановы и характеристики Сарториуса. По мысли С. Семеновой6, герой обрел единство с людьми через любовь-жалость, любовь-жертву («агапэ»), пройдя путь отречения от существования для себя. X. Костова7, напротив, считает, что история Груняхина - это крах попытки восстановления целостности бытия, поскольку одиночество героя усугубляется. М. Абашева8 характеризует «уход» Сарториуса от себя как «смерть личности», а П. Бергер-Бюгель говорит о жизненном пути героя как «развитии от техника, который желает невозможного, до реалистически мыслящего гуманиста»9. Н. Малыгина10 также понимает жизнь Сарториуса как движение к обретению света, пониманию мира.
Амбивалентность исследовательских трактовок, безусловно, соответствует амбивалентности романа, открытый финал которого оставляет нерешенным множество вопросов и актуализирует проблему «границ спектра адекватных толкований» (И. Есаулов)11. На наш взгляд, в изучении этого произведения А. Платонова необходимо идти путем анализа одной из самых значимых для писателя проблем, обозначенной в заглавии, – проблемы счастья.
Следует отметить, что ее осмысление в романе А. Платонова исследователями творчества писателя отличается некоторой односторонностью. Например, С. Залыгиным12 название произведения «Счастливая Москва», соотнесенное с образом главной героини, осмыслено как трагическая ирония писателя. В том же ключе осознана проблема счастья и Х. Гюнтером. Исследователь подчеркивает, что «счастье Москвы обещано читателю лишь в названии романа»13, тогда как «линия жизни» героев является «нисходящей», «ущербной». Как утверждает Х. Гюнтер, «счастье, являющееся центральным лозунгом эпохи, отсутствует в романе, и повторение этого только подчеркивает этот факт»14.
По мнению П. Бергер-Бюгеля, «за названием романа скрывается скорее циничный вопрос, чем имя героини: “Счастливая Москва?”»15. Анализ сюжетных линий, связанных с образами главных героев романа – Сарториуса и Москвы, – через призму господствующего в стране мифа о «новом человеке» позволяет исследователю прийти к выводу об абсолютном несовпадении восхваляемого «нового мира» и подлинной реальности, переполненной человеческими страданиями.
Предложенное в исследовательских работах рассмотрение проблемы счастья, на наш взгляд, представляет собой лишь один из возможных путей ее постижения. Философская глубина платоновских произведений и неоднозначность осмысления писателем проблем бытийного характера требуют более тщательного изучения, тем более что в романе очевидны два уровня решения проблемы счастья – уровень героев и уровень автора, который осуществляет своего рода проверку способов обретения счастья. Авторское присутствие в романе «задает» оценочную перспективу, определяющую значимость жизненных поисков героев.
В комментариях к первой публикации романа «Счастливая Москва» Н.В. Корниенко указывает, что роману, который должен был стать составной частью более масштабного произведения «Путешествие из Ленинграда в Москву», был предпослан эпиграф из радищевского «Путешествия...»: « Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала... Уже ли, вещал я сам себе, природа столь скупа была к своим чадам, что от блуждающего невинно сокрыла истину навеки? Ужели грозная мачеха произвела нас для того, чтоб чувствовали мы бедствие, а блаженство николи? Разум мой встрепетал от сие мысли и сердце мое далеко ее от себя оттолкнуло»16.
В этом эпиграфе обозначены основные проблемы, которые являются центральными и для платоновского романа: мысль о несоответствии жизни человеческому стремлению к счастью и неприятие подобного положения вещей. Показательно, на наш взгляд, что в избранном Платоновым отрывке возникает значимый для писателя образ человека, «блуждающего» в поисках истины, причем понятия истины и счастья оказываются синонимичными. Платоновские герои, как и герой Радищева, стремятся обрести счастье-истину не столько в социальном измерении жизни (хотя для произведений этих писателей характерна острая политическая актуальность), сколько в бытийном отношении, через утверждение гармонии между человеком и миром.
Понятие «счастье» в романе А. Платонова многопланово – это и «счастливая теснота людей»17 (С. 11), и «чистое чувство объединенного удвоенного счастья» (С. 19), и «счастье теплоты человека» (С. 16), постигаемое через любовь, и «счастье за все смелое человечество» (С. 16), рождаемое чувством сопричастности с грандиозными свершениями, и «счастливая безотчетность»
(С. 17) – как следствие ощущения человеком гармонии с миром и самим собой. Семантическое поле «счастья» в романе «Счастливая Москва» очень широко: оно включает значение «свободы» и «воодушевления», «соединения» – с миром и людьми, «истины», «творчества», «бессмертия», «жизни». Многообразию смыслов, связанных с образом счастья, в романе соответствует многообразие путей его обретения, воплощенных в судьбах героев «Счастливой Москвы».
Проблема поисков счастья определена как центральная уже в открывающем роман эпизоде, рождающем прометеевские ассоциации. Важную роль выполняет контрастное противопоставление света и тьмы: с образом человека с факелом связана мысль о деятельном преобразовании жизни. Для героини романа крик человека становится своего рода «зовом совести», побуждающим к активным действиям: «Девочка уснула и забыла все, что видела потом в другие дни: она была слишком мала, и память и ум раннего детства заросли в ее теле навсегда последующей жизнью. Но до поздних лет в ней неожиданно и печально поднимался и бежал безымянный человек – в бледном свете памяти – и снова погибал во тьме прошлого, в сердце выросшего ребенка» (С. 9). Образ погибшего в сознании Москвы Честновой становится символом трагедии человека, чье страдание делает необходимым коренное изменение жизни, а его гибель переживается героиней как своего рода «пограничная ситуация», в которой актуализируется идея преодоления смерти.
Отношение к жизни героев «Счастливой Москвы» определено их вдохновенным жизненным порывом, направленным на преобразование реальности, – они слышат «зов совести», обращенный к ним и побуждающий их к активной деятельности. Для Москвы Честновой это «бедный, грустный крик» бежавшего с факелом человека, для хирурга Самбикина – «неясный и алчущий, совестливый вопль в душе» (С. 32), для инженера Сарториуса – «темный вопиющий голос» (С. 30), заставляющий его трудиться «с беспокойством от ответственности своей жизни» (С. 73), «слабый вопль» (С. 101), подобный стону ребенка, который умер, не смирившись с утратой отца.
Подобным образом, как «зов заботы», определяет совесть и М. Хайдеггер, подчеркивая, что осознание человеком своей экзистенциальной значимости и ответственности за бытие является «причиной внутренней творческой мобилизации»18, источником активного действия.
Каждый из героев «Счастливой Москвы» стремится дать ответ на этот «зов». Хирург Самбикин пытается добыть из трупа «младенческую влагу», наполненную «едкой энергией жизни», которая может «живого, но поникшего человека» «сделать прямым, твердым и счастливым» (С. 41). Этот герой «постоянно счастлив от великих задач, стоявших как горы на горизонте будущего, потому что участвовал в общем наступлении на них» (С. 26). Счастьем для него становится работа ума над преобразованием реальности. Его отношение к жизни рационалистично, и, несмотря на то что Самбикин стремится решить проблему бессмертия, А. Платонов указывает на ограниченность направленности его действий. Жизнь сердца для него – лишь умственная загадка, и свою любовь к Москве он также старался осмыслить рационалистически – «и забыл в своем сердце страдальческое чувство» (С. 80). На упрек Сарториуса – «Зачем же ты бросил ее хромую и одну?» – хирург отвечает: «Странно, если я буду любить одну женщину в мире, когда их существует целый миллиард, а среди них есть наверняка еще более высшая прелесть. Это надо сначала точно выяснить, здесь явное недоразумение человеческого сердца – и больше ничего» (С. 83). Таким образом, писатель подчеркивает, что сужение сферы жизни и деятельности человека, несмотря на глобальность решаемых им задач, уводит от счастья.
Особую значимость для осмысления проблемы счастья имеют сюжетные линии, связанные с судьбами Сарториуса и Москвы, взаимная любовь которых может считаться счастьем. Сарториус любит Москву как «живую истину» (С. 38), однако и он ощущает конфликт между «всеобщей жизнью, наполненной трудом и чувством сближения между людьми» (С. 42), своим столом, «набитым идеями в чертежах» (С. 42) и «сосредоточенной одинокой мыслью любви» (С. 42). Он работает «над решением всех проблем» (С. 65), стремясь «определить внутренний механический закон человека, от которого бывает счастье, мучение и гибель» (С. 68). Не случайно, осуществляя поиски решения проблемы счастья в этом направлении, Сарториус приходит к мысли о том, что виной человеческих страданий является «душа», которую для благоденствия человечества необходимо разрушить. Это позволяет провести параллель с анитиутопиями Е. Замятина «Мы» и В. Набокова «Приглашение на казнь», где лишение человека души представлено как его уничтожение, как разрушение самой жизни. В том же ключе это осмыслено и в романе Платонова: герой, рассуждающий об уничтожении души, показан «угрюмым», ему «скучно и ненавистно», а человек представляется ему лишь скоплением гноя. В противоположность Сарториусу Платонов высказывает в записках этого периода иные идеи: «... и в ничожестве есть душа – мертвых нет нигде»19, – то есть считает душу синонимом жизни.