"Мы до того отравлены друг другом,
Что можно и погибнуть невзначай,
Мы черным унизительным недугом
Наш называем несравненный рай.
В нем все уже прильнуло к преступленью -
К какому, боже милостив, прости,
Что вопреки всевышнему терпенью
Скрестились два запретные пути.
Ее несем мы, как святой вериги,
Глядим в нее, как в адский водоем.
Всего страшнее, что две дивных книги
Возникнут и расскажут всем о всем".
Эти стихи, написанные ею в 1963 году, опубликованы впервые в 1974г. и затем, переходя из издания в издание, так и не удостоились никакого внятного комментария, хотя и заслуживают его, при всей своей пышной многозначительности и поэтической стертости ("несравненный рай", "всевышнее терпенье", "запретные пути", "вериги", "адский водоем"). Никто как будто их внимательно не прочел. Все привыкли к недосказанности и "тайнам" ее стихов последних лет. "Иль тайна тайн во мне опять", "И только мы с тобою знаем тайну", "Был предчувствий таинственный зной", "Но я разобрала таинственные знаки", "Вы ж соединитесь тайным браком" и т.д. На единственно возможный, неопровержимый непредсказуемый эпитет сил уже не хватало, - и приблизительным, ничего не обозначающим определением наспех латались прорехи.
"Тайны" на то и рассчитаны, чтобы быть открытыми, и хотят этого не столько отгадчики, сколько обладатели, так сказать, носители загадок.
Пушкин к этому слову обращался крайне редко, зато как! "... И оба говорят мне мертвым языком / О тайнах счастия и гроба". Названы две великих тайны, а все остальные более или менее ничтожны. Недаром их так любят сочинители детективных историй: "Тайна янтарной комнаты", "Тайна старой шкатулки" и т.п. "Тайна счастия" - настоящая тайна, в отличие от несчастья, столь распространенного.
Вот и стихотворение "Мы до того отравлены друг другом... " не только намекает на какую-то тайну, но тут же и приоткрывает ее. В том, что эти стихи были любовные, сомнений нет. И так же очевидно, что они не ретроспективны:
"Мы черным унизительным недугом / Наш называем несравненный рай", "Ее несем мы, как святой вериги, / Глядим в нее, как в адский водоем". Настоящее время глагола не оставляет лазейки.
Остается лишь догадаться, почему эта любовь столь унизительна, запретна, недужна, преступна настолько, что и "всевышнему терпенью" не под силу: разгадка лежит на поверхности, доступна любому читателю, надо лишь посмотреть на дату. Впрочем, автор и не надеется что-либо скрыть: "Всего страшнее, что две дивных книги / Возникнут и расскажут всем о всем".
Так, собственно, и произошло. Одна "дивная" книга была вчерне написана Ахматовой: чтобы прочесть ее, достаточно приглядеться к ее стихам и черновым наброскам 1963 - 1964 годов. Другая, прозаическая, мемуарная, тоже издана - разумеется, без главы, самой важной для ее автора.
И во всех стихах, примыкающих к этому стихотворению, на разные лады варьируется тот же мотив: "Непоправимо виноват / В том, что приблизился ко мне / Хотя бы на одно мгновенье... " (1 июля 1963), "Мы не встречаться больше научились, / Не поднимаем друг на друга глаз, / Но даже сами бы не поручились / За то, что с нами будет через час" (1964), "И яростным вином блудодеянья / Они уже упились до конца. / Им чистой правды не видать лица / И слезного не ведать покаянья".
А как все это случилось - тоже известно. "И наконец ты слово произнес / Не так, как те, кто на одно колено... " (8 А 12 августа 1963). Здесь проще простого съязвить, сказать, например, такое: можно представить, каким разливался соловьем! А с другой стороны, надо и впрямь обладать из ряда вон выходящими качествами, чтобы произвести впечатление на Ахматову: на том конце, где в начале списка и Гумилев, и Недоброво, и Артур Лурье...
Впрочем, о герое романа, кем бы он ни был, говорить не будем, лучше всего поверить, что с его стороны это было высокое, бескорыстное, глубоко человеческое, искреннее, без тени расчета на какую-либо выгоду (снобизм, расцветший при нас махровым цветом, здесь тоже ни при чем), самоотверженное, всепреображающее, бессмертное чувство, воспетое всеми поэтами земли.
К началу 20 века тема образа Петербурга стала фактически уже традиционной. К ней обращались не только писатели Н.В. Гоголь и Ф.М. Достоевский, но и поэты: А.С. Пушкин и Н.А. Некрасов, Ф.И. Тютчев и А.А. Фет.
Анна Андреевна Ахматова продолжила тему Петербурга в русской поэзии. Петербург Ахматовой показан реалистически, но вместе с тем монументально, в классической пушкинской манере, в которой личные воспоминания сплетаются с национальной историей:
"Пар валит из-под царских конюшен.
Погружается Мойка во тьму,
Свет луны как нарочно притушен,
И куда мы идем - не пойму.
Меж гробницами внука и деда
Заблудился взъерошенный сад.
Из тюремного вынырнув бреда,
Фонари погребально горят.
В грозных айсбергах Марсово поле,
И Лебяжья лежит в хрусталях...
Чья с моею сравняется доля,
Если в сердце веселье и страх".
[5, с.179-180]
("Годовщину последнюю празднуй... ", 1938 г)
Для Ахматовой Петербург - Ленинград - "мой город) как она его впоследствии любила называть. С ним связана и героика стихотворений "Ленинградского цикла" и историческая живопись поэмы "Девятьсот тринадцатый год", задуманной, по примеру Пушкина, как "Петербургская повесть".
Первое, что обращает на себя внимание в описании Ахматовой Петербурга - это топографическая точность описаний: площади, Набережная, Летний сад, Смольный, Петропавловская крепость - все вобрано глазами, воспринято свежо и непосредственно - это часть мира героини, где сливается "быт" и "бытие": здесь слышатся гулкие шаги поэтессы и прошлое столетий: "Как площади эти обширны, как круты и гулки мосты".
Название для художника, поэта - это знаки встреч, расставаний, уголки города неотделимы от испытанных там чувств. У А.А. Ахматовой, также, как и у Ф.И. Тютчева, тема любви соединяется с темой Петербурга, Невы.
Ф.И. Тютчев:
"И опять звезда ныряет
В легкой зыби невских волн,
И опять любовь вверяет
Ей таинственный свой челн".
[45, с.127]
А.А. Ахматова:
"В последний раз мы встретились тогда
На Набережной, где всегда встречались,
Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городе боялись.
Он говорил о лете и о том,
Что быть поэтом женщине - нелепость.
Как я запомнила высокий царский дом
И Петропавловскую крепость! "
[5, с.54]
Давид Самойлов отметил характерную для поэзии рубежа веков прозаизацию поэтической речи, когда рифма, хотя и присутствует, не обеспечивает стихотворного звучания. В данном случае прозаизация должна помочь скрыть переживаемое волнение, название точного места и времени встречи, однако не столько скрывает волнение, сколько его обнаруживает, героиня пытается переключить свое внимание и внимание читателя на внешнее: "Как я запомнила высокий царский дом и Петропавловскую крепость! ".
Во внимании к городу - память о месте, где произошло обручение с Любовью.
"Оттого мы любим строгий,
Многоводный, темный город,
И разлуки наши любим,
И часы недолгих встреч".
[5, с.92]
Пространство в этом стихотворении: небо, воздух, вешки за оградою чугунной и, наконец, город.
Благословенна любовь - благословенен и город Любви. Такое изображение пространства - особое качество женской поэзии. В этом пространственном виде характерные для творчества Ахматовой соединение конкретного и вечного.
Одно из ранних стихотворений Ахматовой, озаглавленное "Стихи о Петербурге", частично содержит мотив изменений во внешнем облике столицы, связанных с появлением фабрик, заводов - "черные трубы", "гарь", недовольство государя этими изменениями:
"Ах! Своей столицей новой
Недоволен государь".
Но стихотворение содержит вторую часть, в которой изменчивости противопоставляется вечность:
"Сердце бьется ровно, мерно
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда... "
[5, стр.72]
Кроме определения пространства, в стихотворении есть и определение времени.
"Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним садом
Месяц розовый воскрес…"
[5, с.72]
Петербург является у Ахматовой городом - колыбелью любви. В одном стихотворении Ахматова назвала любовь "пятым временем года". Из этого-то необычного, пятого времени увидены ею остальные четыре. "В состоянии любви мир видится заново. Обстреляны слух и глаз, напряжены все чувства. Мир открывается в дополнительной реальности: ведь звезды были крупные, ведь пахли иначе травы - отмечает Скатов. [11, с.75] Критик связывает подробности в описании мира у Ахматовой с состоянием влюбленности. Думается, что здесь следует различать время автора и время героя. Подробности доступны восприятию не влюбленной героини в момент переживания чувства, а ее автору, изображающему из времени настоящего время ушедшее, ставшее прошлым.
Но Петербург это не только прекрасный город, родной город, город любви... Это еще и город поэтического вдохновения.
"Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный".
[5, стр.92]
Многие критики связывают историзм Ахматовой с осмыслением событий Второй мировой войны, но это неверно, и "мы" в её стихотворениях появилось уже в 1915-1917 годах, а не только в часто цитируемых "Не с теми я, кто бросил землю"