Известно, что сталь закаляется в огне, а человек учится на своих ошибках. Лирическая героиня в сборнике "Четки" проходит суровое испытание страстью. "Слишком сладко земное питье, // Слишком плотны любовные сети", - сетует она, как бы оправдываясь. На пути попался тот, кто "сможет ее приручить". Интересен выбор самого слова: не тот, кого я смогу полюбить, например, а именно тот, кто сможет приручить, сломить волю и заставить страдать, тот, кто в "искусстве страсти нежной" неподражаем, для кого чувства – игра, способ проявить власть и волевое начало.
В художественном воплощении его образ рисуется с помощью таких символов: "Взгляды его – как лучи", "и только красный тюльпан, тюльпан у тебя в петлице" (эта деталь наводит на мысль о том, что герой – самовлюбленный, напыщенный, гордый), "он снова тронул мои колени почти недрогнувшей рукой", "как непохожи на объятья прикосновенья этих рук! " Он неверный: "…скоро, скоро он вернет свою добычу сам", "И сердцу горько верить, // Что близок, близок срок, // Что всем он станет мерить // Мой белый башмачок", "Как я знаю эти упорные // Ненасытные взгляды твои! "
Лирическая героиня больна этим человеком:
Безвольно пощады просят
Глаза. Что мне делать с ними,
Когда при мне произносят
Короткое, звонкое имя?
Она действительно влюблена, приручена, низвергнута с высоты своей свободы в обыкновенную роль женщины, которая любит, ревнует, которой изменяют и даже могут разлюбить и бросить. "У разлюбленной просьб не бывает", горько говорит она, как бы прося пощады, - но тщетно!
Она готова даже снять все свои маски и положить их к его ногам:
Не гляди так, не хмурься гневно.
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я-
В этом сером будничном платье,
На стоптанных каблуках…
Она готова к предельной близости, готова предстать перед избранником такой, какая есть, она признает его победу, ибо понимает, "какую власть имеет человек, // который даже нежности не просит! "
Эта страсть стала слепой, она ведет героиню к саморазрушению. Высокие покровители пытаются достучаться до нее:
... И кто-то, во мраке дерев незримый,
Зашуршал опавшей листвой
И крикнул: "Что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой!
Словно тронуты черной, густою тушью
Тяжелые веки твои.
Он предал тебя тоске и удушью
Отравительницы любви.
Ты давно перестала считать уколы
Грудь мертва под острой иглой.
И напрасно стараешься быть веселой -
Легче в гроб тебе лечь живой!. . "
Я сказала обидчику: "Хитрый, черный,
Верно, нет у тебя стыда.
Он тихий, он нежный, он мне покорный,
Влюбленный в меня навсегда! "
("Отрывок", 1912)
Но сердечный недуг в конце концов обрывается тогда, когда действительно задето и самолюбие, и женская гордость лирической героини.
С содроганием она, наконец, понимает суть своего возлюбленного:
О, я знаю: его отрада –
Напряженно и страстно знать,
Что ему ничего не надо,
Что мне не в чем ему отказать.
("Гость", 1914)
А ведь эти черты так свойственны были ей самой когда-то!
Она словно говорит сама себе – довольно, и вот уже по-другому звучит ее голос, решительно и категорично:
Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни красное вино!
И вот уже нечто, похожее на язвительную насмешку, вырывается из ее уст в его адрес:
Будешь жить, не зная лиха,
Править и судить,
Со своей подругой тихой
Сыновей растить.
Мол, кесарю - кесарево, а Богу – богово:
Много нас таких, бездомных,
Сила наша в том,
Что для нас, слепых и темных,
Светел Божий дом…
Наконец-то лирическая героиня почувствовала былую силу!
Изменило ли ее это испытание, стала ли она добрее в любви, искреннее? Похоже, что нет: "Мальчик сказал мне: "как это больно! // И мальчика очень жаль" Она по-прежнему разрушитель человеческих сердец! И что-то не похоже, что ей действительно жаль чужих страданий.
Опять, тот, кто ее любит, обречен на смерть.
Мы видим, что лирическая героиня понимает теперь разрушительную силу земной любви, возвращается к своим духовным истокам: все чаще в стихах звучит мотив покаяния:
Дал Ты мне молодость трудную.
Столько печали в пути.
Как же мне душу скудную
Богатой Тебе принести?
Долгую песню, льстивая,
О славе поет судьба.
Господи, я нерадивая,
Твоя скупая раба.
Ни розою, ни былинкою
Не буду в садах Отца.
Я дрожу над каждой соринкою,
Над каждым словом глупца.
19 декабря 1912
Она обращается к Богу, идет от невзгод в Божий дом и там действительно находит утешение:
Я научились просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу…
Находит прощение, осознает свою духовную и творческую задачу:
Исповедь
Умолк простивший мне грехи.
Лиловый сумрак гасит свечи,
И темная епитрахиль
Накрыла голову и плечи.
Не тот ли голос: "Дева! встань... "
Удары сердца чаще, чаще.
Прикосновение сквозь ткань
Руки, рассеянно крестящей.
И теперь вновь для нее открыты небеса, ей вернули внутреннее зрение. И теперь лирическая героиня прощает прошлое и отпускает его: "Я вижу стену только – и на ней // Отсветы небесных гаснущих огней" Земное – стена, но это не помеха для лирической героини. Тот, кто способен видеть высокое, может увидеть его через любые стены и преграды.
Обретя душевное равновесие, лирическая героиня вновь способна испытывать светлые чувства к тем, кто так же, как она, посвятил свою жизнь Музе, служению искусству. В сборнике "Вечер" это был ее "мраморный двойник", "смуглый отрок", Александр Пушкин, с которым лирическая героиня разминулась в веках, а в "Четках" это ее современник, Александр Блок, к которому можно даже прийти в гости!
Сколько детской радости испытывает лирическая героиня от этой встречи! Какой солнечный ритм у этого стихотворения, какие жизнеутверждающие метафоры: малиновое солнце, ясный взгляд, и ни одного разрушающего символа… В центре изображения – взгляд поэта, да такой, что даже трудно подобрать для него слова! А ведь глаза – это зеркало души.
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен;
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
Лирическая героиня боится смотреть в глаза Блоку – боится влюбиться, помешать тому душевному взаимодействию, тому творческому диалогу, который очень дорог для нее: "Но запомнится беседа…", и это – истинное счастье и наслаждение…
Завершает сборник "Четки" очень короткое стихотворение:
Простишь ли мне эти ноябрьские дни?
В каналах приневских дрожат огни.
Трагической осени скудны убранства.
Что это? Обращение к себе самой, подведение итогов, анализ прошлого?
А может быть, это предвидение тех испытаний и невзгод, которые ждут ее впереди?
"Идейно-художественное отличие "Белой стаи" от "Вечера" и "Четок" интерпретировалось в критике как переход Ахматовой от интимной лирики к гражданской. Думается, что переориентация ахматовской лирики, ее открытость "городу и миру" связана с изменением авторской картины мира…"[11] - так писал исследователь творчества А. Ахматовой Кихней Л.Г. И действительно, в этом сборнике с предельной ясностью зазвучали гражданские мотивы, но не только. Тема поэта и поэзии также занимает значительное место в "Белой стае". Есть и любовная линия, но она уже звучит не так мучительно, как прежде: лирическая героиня отпускает былое, прощает и себя, и тех, кого она любила, кто ее любил.
На наш взгляд, основной лейтмотив сборника – духовность, обращение к богу, внутренний диалог лирической героини с высшими силами. Отсюда, скорее всего, и название "Белая стая", ведь белый цвет – это цвет чистоты, цвет духовности. Не менее значим и второй символ названия книги – стая птиц: "Птица… – символ свободы (идеи отделения духовного начала от земного), души…, символ непреходящего духа, божественного проявления, возможности входить в высшее состояние сознания, мысли…Стаи птиц являются магическими или сверхъестественными силами, связанными с богами и героями… Птиц связывают с мудростью, интеллектом и быстротой мысли". [12]
Одним, словом, нравственный выбор лирической героини понятен, земное начало побеждено духовным: "Слаб голос мой, но воля не слабеет // Мне даже легче стало без любви. // Высоко небо, горный ветер веет, // И непорочны помыслы мои" В лирической героине теперь преобладают такие черты, как внутренние спокойствие и величавость, христианское милосердие, религиозность. Нельзя сказать, что она постоянно обращается к богу, таких стихотворений, целиком посвященных именно этой теме, в сборнике практически нет. Однако идея христианского милосердия и покаяния, подобно солнечным бликам, играет почти на каждом стихе: "…как сделался каждый день поминальным днем, - начали песни слагать // О великой щедрости Божьей". Теперь у ее Музы рука "божественно спокойна…", и все же она просит у Бога: "позволь мне миру подарить // То, что любви нетленней"; она просит благословления и для тех, кто преломит плоды ее творчества в своем жизненном опыте: "Я только сею. Собирать // Придут другие. Что же! // И жниц ликующую рать // Благослови, о Боже! " В минуту душевных сомнений она вновь обращается к небесам: "Дай мне выпить такой отравы, // Чтобы сделалась я немой! " или: "Я так молилась: "Утоли // Глухую жажду песнопенья! "
Лирическая героиня сделала шаг к людям, она уже пытается выйти за пределы себя, перешагнуть границы собственных чувств и помыслов. Однако это ей удается пока еще плохо: легче быть одной. Земной мир для нее - все еще боль, поэтому она стремится к уединению:
Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен,
И стройной башней стала западня,