Размышления автора эссе о том, как уже в ранней повести «Детство» Толстым нащупывалась тема, которая станет одной из ключевых в его творчестве, где все будет «переоцениваться… прежде всего под знаком смерти» – «то подобно Анне перед самоубийством, то подобно князю Андрею на Аустерлицком поле», – выводят к постижению интуитивной природы творческого дара.
Основополагающей в раздумьях о Толстом-художнике становится у Бунина антиномия рационального и иррационального способов познания бытия. «Целые томы дневников, исповедей», продиктованные внутренним императивом неустанной, вплоть до смертного одра, мыслительной работы («надо, надо думать!»), потребностью преодолеть «восемьдесят тысяч верст вокруг себя»; восхищенные воспоминания писателя о том, как его старой няньке в стуке часов слышалось немолчное вопрошание «кто ты – что ты?», – осмысляются Буниным в контексте уяснения природы совершенно особого толстовского художнического «думанья». «Ненормальным», то есть пребывающим вне плоскости рациональных мотивировок, было, по Бунину, «количество его ежедневных записей о своих мыслях, о чувствах и поступках», отражавших метания «гипертрофированной» совести. Но доведенные до абсолюта «излишняя восприимчивость и склонность к анализу» прочерчивали в глазах самого Толстого «безвыходный круг анализа своих мыслей», подводили к тому, что, «возносясь все выше и выше в область мысли, вдруг постигаешь всю необъятность ее».
Отвергая расхожие еще со времен прижизненной критики суждения о Толстом – «сыне позитивного века и… позитивисте», Бунин обнаруживает, как в лабиринтах толстовского «умствования» рациональный анализ, достигая своего предела, парадоксальным образом переходил в ощущение метафизической и гносеологической бездонности бытия и собственного «я», что открывало путь мощным прозрениям в сфере художественной антропологии: «Чтобы жизнь имела смысл, надо, чтобы цель ее выходила за пределы постижимого умом человеческим… Мое Я стремится расшириться и в стремлении сталкивается со своими пределами в пространстве… Что есть это сознание? Если оно чувствует пределы, то это значит, что оно по существу своему беспредельно и стремится выйти из этих пределов».
Прорыв из сковывающих рамок своего «я» осуществлялся Толстым посредством порождения художественного мира, густо населенного многоразличными персонажами. Заинтересованно подхватывая выразительное суждение сына писателя о том, что «он состоял из Наташи Ростовой и Ерошки, из князя Андрея и Пьера, из старика Волконского и Каратаева, из княжны Марьи и Холстомера», – Бунин переносит его в область психологии творчества, задумываясь в своем эссе о загадке соотношения авторского «я» и созданных им героев; творца и его субъективных и объективных воплощений и преломлений в эстетической реальности; о границах творческой личности, пределах действия ее осознанной воли; о сопряжении в ней биографического и образно-эстетического планов.
Бунин связывает искомое Толстым расширение собственного «я» с творческой потребностью в достижении глубинного знания о человеке, которое проистекало бы из последовательного разоблачения его «мнимой высоты», горделивого, индивидуалистического отъединения от всеобщего хода бытия. Подобное развенчание кажимостей в жизненных взглядах персонажей обладало значительной художественной силой, поскольку выступало для писателя проекцией сходных действий в отношении самого себя: «Взять Наполеона, Пьера, князя Андрея и разоблачить мнимую высоту их положений и самооценок, лишить их «особенности», показать на них, что сущность жизни вне временных и пространственных форм, смешать их с комарами и оленями; сделать это и с самим собою… Умирающий кн. Андрей, Пьер в плену у французов, о.Сергий, сам Толстой… Наиболее заветной художественной идеей его было, думается, это: взять человека на его высшей мирской ступени (или возвести его на такую ступень) и, поставив его перед лицом смерти или какого-либо великого несчастия, показать ему ничтожество всего земного, разоблачить его собственную мнимую высоту, его гордыню, самоуверенность».
Именуя Толстого «великим поэтом» и выделяя даже в стилевой ткани его дневников «новые для литературы того времени слова», которые связаны, в частности, с характерными для образного языка рубежа столетий синэстетическими экспериментами («счастливый, белый весенний запах»), Бунин в то же время подчеркивает роднящую его с Толстым органичную «правдивость» языка, чуждого беллетристических красот. В полемике с модернистской абсолютизацией «жизнетворческих» возможностей искусства[viii] автор эссе сочувственно воспроизводит услышанные им от Толстого скептические суждения о возвеличении творчества: «Пишите, пишите, если очень хочется, только помните, что это никак не может быть целью жизни…». Ниспровержение ложных кумиров и мнимостей осознается тем самым как важнейший импульс всей толстовской эстетики.
Таким образом, значимое для эссе Бунина «Освобождение Толстого» взаимопроникновение художественного и философского дискурсов, жизненной и эстетической реальностей предопределило интереснейшие выходы от метафизических аспектов толстовского мировоззрения к постижению коренных антиномий его творящего духа, к оригинальному контекстуальному прочтению многих его произведений. Интуитивно осваивая сферу психологии творческой деятельности, Бунин ставит вопросы о характере отражения религиозно-философских устремлений в образной ткани толстовской прозы; о синергии осознанного, интуитивного и стихийного, уводящего в недра Прапамяти начал в личности художника и в динамике его творческого акта; о соотношении авторского «я» и внутренних миров созданных им персонажей; о характеризующем художническую натуру Толстого напряженном взаимодействии «звериной», причастной плоти бытия «первобытности» – и утонченного вкуса к сложнейшим интеллектуально-эстетическим исканиям.
Список литературы
[i] Подробнее о диалоге двух художников в «Освобождении Толстого» см.: Ничипоров И.Б. «Поэзия темна, в словах не выразима…» Творчество И.А.Бунина и модернизм. М., 2003. С.215 – 224.
[ii] Бердникова О.А. Личность творца в книге И.А.Бунина «Освобождение Толстого» // Царственная свобода. О творчестве И.А.Бунина. Межвуз. сб. науч. тр. Воронеж, 1995. С.79.
[iii] Там же. С.91.
[iv] Там же. С.93.
[v] Бунин И.А. Собр. соч. В 6 т. М., 1996. Т.6. С.139. Далее текст «Освобождения Толстого» приводится по этому изд.
[vi] Здесь и далее курсив в цитатах принадлежит И.А.Бунину.
[vii] Кормилов С.И. И.А.Бунин о противоречиях Л.Н.Толстого // Центральная Россия и литература русского зарубежья (1917 – 1939). Исследования и публикации: Материалы междунар. науч. конф. Орел, 2003. С.17.
[viii] Ничипоров И.Б. Указ. соч. С.21 – 50.