Мирским символом победы и для Владимира, и для летописца были, по-видимому, две медные статуи и четверка медных коней, вывезенные князем из Константинополя и поставленные возле Десятинной церкви. Е.Е.Голубинский усматривал в этом деянии Владимира своеобразный символический “жест” князя-просветителя (Голубинский Е. История русской церкви. Т. I. Первая половина тома. М., 1997. [Репринт изд.: М., 1901]. С. 719-720). Однако едва ли допустимо представлять себе новокрещенного русского князя X в. по аналогии с Петром I адептом античной культуры, стремящимся создать на Руси светское искусство. Недавний язычник, наставленный в новой вере, Владимир мог осознавать античные статуи только как профанных двойников славянских языческих богов, как десакрализованных идолов. И водружение корсунских статуй в Киеве должно было осознаваться именно как акт десакрализации идолов и как знак торжества христианства. Не случайно, воздвижение корсунских статуй сопровождалось, как рассказывается в погодной статье ПВЛ под 988 г., поруганием славянских богов. Скульптуры из-за необычного материала (меди, вместо привычного для киевлян дерева) и облика порождали недоуменное и отталкивающее чувство.
В то же время статуи были трофеями, знаками победы, подобно константинопольской квадриге, перевезенной в Венецию после взятия в 1204 г. византийской столицы крестоносцами и украсившей портал собора Сан Марко. Медные кони, увезенные Владимиром, могли метонимически означать триумф над самим Царьградом, если русский князь видел в них сходство с константинопольской квадригой.
Воздвижение Владимиром статуй в Киеве в контексте повествования Хроники Георгия Амартола о деяниях Константина воспринимается как своеобразное подражание римскому императору, как imitatio Constantini. Константин, “обновивъ градъ Оузантии, древле създана Визомь, цесаремь Тракисьскымь”, воздвиг “кумиръ, егоже принесе от Солнча града Фригыискыя страны. <...> Прельстишас же некыя несмысльныя простьца ни, паче рещи, неуметеля не сущу ему единокаменьну” (с. 339). Константин-христианин, ставший полновластным правителем империи, градосторитель и “обновитель” Византия, сходен с Владимиром-христианином, украсившим новыми зданиями Киев. Статуи, поставленные русским князем, напоминают дивный столп, воздвигнутый римским императором. Похоже и отношение константинопольских и киевских невежд к этим памятникам: русские считают медные скульптуры мраморными, а ромеи не верят, что Константинова колонна является цельнокаменной.
Военная победа Владимира амбивалентна. Она оказывается и поражением князя-язычника, наказанного слепотой, и высшей, духовной победой крещения. Двойственность проявляется и в образной структуре повествования о крещении Владимира и Руси: одни и те же образы входят в различные семантические ряды и приобретают контрастирующие смыслы. Нехватка воды в осажденном Корсуне (русские, перекопав трубы, “преяша воду. Людье изнемогоша жажею и предашася” — с. 50) — причина падения христианского города и победы язычника Владимира; это “обыкновенная” вода, явление природного, феноменального мира. Но и торжество христианства символизирует водная стихия; однако вода на сей раз не в недостатке, а в изобилии и воплощает сакральное, трансцендентное начало. В днепровской воде священники крестят киевлян: “Влезоша в воду, и стаяху овы до шие, а друзии до персий от берега, друзии же младенци держаще, свершении же бродяху, попове же стояще молитвы творяху. И бяше си видети радость на небеси и на земли, толико душь спасаемыхъ <...>“ (с.53). Крещение — центральное событие в повествовании о Владимире; внешне сходные предметы и “персонажи”, описанные в эпизодах, предшествующих и последующих крещению, образуют контрастные пары. Таковы не только вода, питающая корсунян и вода, в которой крестятся киевляне, но и Рогнеда (единственная названная по имени жена Владимира-язычника) и Анна (жена Владимира-христианина), роль которых в повествовании уже была охарактеризована выше.
Таким образом, повествование о крещении Владимира в ПВЛ серьезно отличается от воплощенной в хронике Георгия Амартола версии обращения Константина. В греческой хронике изображается чудесная победа христианинаКонстантина над язычникомМаксенцием, торжество Креста. “Константиновская легенда” оказалась продуктивной моделью при описании принятия христианства варварами. Согласно “Истории франков” Григория Турского, обращению в христианство правителя франков Хлодвига предшествовала победа над язычниками-алеманами; Хлодвиг не крещен, но он обещает стать христианином, если выиграет битву, и после победы исполняет обет. Григорий Турский именует Хлодвига “новым Константином”. Но крещение изображено и как победа Христовой веры над гордыней языческого властелина (Григорий Турский. История франков. Пер. с лат. М., 1987. С. 50 (кн. II; 30-31)).
Составители ПВЛ были лишены возможности подражать “Константиновой легенде”, поскольку рассказывали о язычнике, побеждающем христиан. Содержащаяся в другом сочинении о Владимире — в “Памяти и похвале князю русскому Владимиру” Иакова мниха — принципиально иная версия обращения князя в христианство также исключала возможность следования “Константиновой легенде”. Иаков сообщает, что Владимир крестился до похода на Корсунь, в его произведении князь-христианин завоевывает христианский город.
Невозможность воплощения в повествовании о Владимире модели, созданной “Константиновой легендой”, была воспринята летописцем не как стесняющее ограничение, но как побуждение к созданию семантически неодномерного, многозначного текста. История крещения Константина была не отброшена, а трансформирована.
И Константин у Георгия Амартола, и Владимир в ПВЛ изображаются как восстановители единства страны: Владимир отбирает Киев у старшего брата Ярополка, Константин завоевывает территории, принадлежавшие его соправителям. Уподобление Владимира Константину и символическая соотнесенность двух властителей поддерживаются тезоименностью римского императора брату царевны Анны Константину, одному из двух соправителей-василевсов, с которыми благодаря своему христианскому новому браку породнился русский князь. Одновременно устанавливается символическое соответствие между Владимиром и другим братом Анны - соправителем Константина Василием: Владимир при крещении принимает христианское имя “Василий”; это имя также неявно указывает на “царственность” князя: “Василий — василевс”.
Прослеживается также и сходство между событиями, происходившими в Римской империи после прихода к власти сыновей Константина, и на Руси после кончины Владимира. В обоих случаях начинаются междоусобицы: Святополк, занявший Киев, убивает братьев Бориса, Глеба и Святослава и изгоняется Ярославом Мудрым; после смерти Константина “трие сынове его обладаша Римьскою и Гречьскою страною, въстокомь владяше Костянтинъ, западомь же Коньстантинъ и Костя, и оубивъ брата своего Костянтина, и ц(а)рствова единъ <...>, и оубьенъ бысть народомь” (с. 352). Но на Руси Ярослав восстанавливает порядок и продолжает христианское просвещение Руси (об этом рассказывается в летописной статье под 1037 г.). В “Слове о Законе и Благодати” Илариона преемственность как Ярослава христианского просветителя по отношению к отцу выражена в сравнении Владимира с Давидом, а Ярослава с сыном Давидовым Соломоном. В ПВЛ сравнивается с Соломоном и одновременно противопоставляется ему Владимир.
Сын же Константина Констанций, уже единоличным властителем, “въ Арьянскыи оумъ впадъ” (с. 357), стал еретиком, отступником от христианства. После смерти Констанция в империи, — рассказывает хроника Амартола, — произошло еще одно отступление от христианской веры: Юлиан, став императором, отринул христианство и реставрировал язычество. Послевладимировская Русь в изображении ПВЛ не знает ничего подобного. Правда, братоубийца Святополк в ПВЛ несомненно уподоблен Юлиану, о котором повествует хроника Георгия Амартола: оба “нечестивца” гибнут в пустыне, и их гибель является божественным возмездием; оба — племянники равноапостольных правителей (Святополк, по словам летописца, на самом деле сын Ярополка, а не Владимира). В “Чтении о Борисе и Глебе” Нестора Святополк прямо сравнивается с Юлианом (Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Приготовил к печати Д.И.Абрамович. Пг., 1916. [Памятники древнерусской литературы. Вып. 2]. С. 14). Но все же злодеяния Святополка не являются возвращением к языческой вере. Христианство в ПВЛ побеждает на Руси бесповоротно при крещении страны Владимиром; но и после его смерти новой вере ничто не угрожает. В изображении летописца уклонений, отступлений от христианской веры Русь, в отличие от послеконстантиновской Римской империи не знает.
Предложенная здесь интерпретация повествования ПВЛ о крещении Владимира может быть оспорена с двух различных позиций. Во-первых, в исследовательской литературе встречаются утверждения, что образ Владимира в ПВЛ не соответствует агиографическому канону, что русский князь изображен лицемерным, лукавым, непостоянным и лишенным воинской доблести. Наиболее отчетливо это мнение было выражено А.С.Деминым. Он утверждает, что Владимир “христианскую веру <...> принял, исходя из своих языческих вкусов, а не по наитию свыше — это обстоятельство летописец раскрыл вполне ясно. Владимир вовсе не был исконно предрасположен к принятию православия, но первоначально он даже склонялся к мусульманству <...>. В разных верах Владимира как язычника интересовала прежде всего внешняя, физическая сторона: что положено есть и пить, как обращаться с женщинами и в особенности — богослужение народов”. Обвиняет А.С.Демин русского князя и за то, что Владимир “использовал предателя” Анастаса для взятия Корсуня (Демин А.С. Заметки по персонологии “Повести временных лет” // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 9. М., 1998. С. 75, 76).