На мой взгляд, это прочтение не учитывает смыслов дрвнерусского текста, является его “модернизацией”. Если бы рассказ ПВЛ о крещении Владимира содержал предосудительные сведения о князе, он неизбежно бы подвергся переработке в идеализирующем духе. Но этого не случилось, потому что образ Владимира-христианина в ПВЛ лишен негативных черт. Готовность русского князя последовать совету корсунца Анастаса не бросает тени на самого Владимира, и само событие имеет скрытый провиденциальный смысл, так как приводит князя к Богу. Владимира оттолкнул от ислама запрет на винопитие и привлекли картины “похоти блудной” в мусульманском раю, но восторг русских перед восточным христианством был вызван не этими низменными соображениями, а небесной красотой богослужения. “Низкому” вызову ислама в ПВЛ соответствует такой же чисто чувственный отклик Владимира, но в случае с христианством эти соображения отсутствуют. Исследователь не учитывает, что в ПВЛ Владимир, беседующий с посланцами из мусульманской волжской Булгарии, и Владимир, внимающий речи греческого философа-христианина, — это не один и тот же человек.
Другое возражение против изложенной мною интерпретации рассказа ПВЛ о взятии Корсуня и крещении Владимира может иметь текстологические основания. Повествование ПВЛ о Владимире содержит очевидные противоречия и нестыковки: речь философа убеждает Владимира в превосходстве греческого христианства над другими верами, но Владимир почему-то медлит креститься; поход на Корсунь изначально никак не связывается с желанием князя принять крещение и выглядит немотивированным; столь же неожиданно и обещание Владимира принять крещение в случае удачи плана, предложенного Анастасом. А.А.Шахматов, проанализировавший эти противоречия в статьях ПВЛ 986—988 гг., пришел к выводу, что Корсунская легенда — относительно поздний текст, впервые включенный в Начальный свод 1093 г. и вытеснивший более ранний рассказ о крещении Владимира на Руси, соответствующий известиям “Памяти и похвалы...” Иакова мниха. Первоначальный вид Корсунской легенды, по мнению А.А.Шахматова, достаточно полно сохранили так называемое житие Владимира особого состава, известное в Плигинском списке XVII в., и особое проложное житие, существовавшее по крайней мере с XV в. (известна рукопись этого времени). (См.: Шахматов А.А. Корсунская легенда о крещении Владимира. СПб., 1906; ср.: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 133-161.) В житии особого состава “поход на Корсунь связывается со сватовством Владимира: оскорбительный отказ Корсунского князя имеет следствием насилование добываемой невесты. Очевидно, составитель жития пользовался мотивом, данным в одной из былин о сватовстве князя Владимира” (Шахматов А.А. Корсунская легенда... . С. 61; ср. с. 62). В реконструированном А.А.Шахматовым тексте Корсунской легенды (“Памяти благовернаго великаго кънязя Владимира, иже крьсти Русьскую землю святымь крьщениемь, нареченаго въ святемь крьщении Василия”) поход на Корсунь вызван отказом корсунского князя, к дочери которого сватался русский князь. По этому тексту, Владимир берет Корсунь благодаря варягу Жьдьберну (соответствующему Анастасу ПВЛ), насилует княжну и затем убивает ее родителей, сватается к греческой царевне, но медлит с крещением и слепнет, а его тело покрывают струпья; крестившись и исцелев, но возвращается на Русь с мощами Климента и Фива, возвращая город империи как вено за царевну Анну. В завершении этого текста Владимир сравнивался с Константином: “Сии есть новыи Констянтинъ великаго Рима, иже крьстися самъ и люди своя крьсти” (Там же. С. 119).
Реконструированный А.А.Шахматовым текст содержит намного меньше общих черт с Константиновой легендой Хроники Георгия Амартола, чем версия Корсунской легенды, изложенная в ПВЛ. Владимир ведет себя вплоть до самого крещения как одержимый страстями жестокий и похотливый язычник, и аналогия с римским императором в этом случае становится поверхностной. Однако гипотеза А.А.Шахматова небесспорна. Прежде всего, как заметил Н.И.Серебрянский, не доказано утверждение, что известия, встречающиеся в тексте жития особого состава и в тексте особого проложного жития, древнее XIV—XV вв.: “беллетризованный” легендарный рассказ мог быть создан скорее в это время, а не в XI столетии. В тексте ПВЛ, как он полагает, отражены две версии крещения Владимира, но из этого не следует, что текст Корсунской легенды в житии особого состава и в особом проложном житии ближе к исходной версии, чем текст ПВЛ под 988 г. (Серебрянский Н. Древнерусские княжеские жития. С. 69-78 (первой паг.)).
Исконный характер в Корсунской легенде сообщения о сватовстве Владимира к корсунской княжне и о надругательстве над нею не доказан. Реконструированный А.А.Шахматовым текст содержит дублировку: Владимир сватается дважды (сначала к княжне, затем к царевне Анне); двойное сватовство информативно избыточно. Осада Корсуня никак не связана с желанием жениться на греческой царевне, которое остается столь же произвольным и неожиданным, как и в ПВЛ. Наконец, гипотеза о составе Корсунской легенды в свой черед основана на другом предположении — на гипотезе о существовании некоей былины, посвященной сватовству Владимира к царевне Анна.
Но главное, противоречия в рассказе ПВЛ о принятии христианства Владимиром могут объясняться не компиляцией двух разных текстов (Древнейшего свода с дополнениями Никона, с одной стороны, и первоначальной версии Корсунской легенды, с другой), как считает А.А.Шахматов, а стремлением согласовать два реальных факта. Вот как предлагает разрешить противоречие между содержащимися в ПВЛ намеками на крещение Владимира еще на Руси в 987 (?) г. (прямо об этом сказано в “Памяти и похвале...” Иакова мниха) и рассказом 988 г. о принятии князем христанства в Корсуне Д.Оболенский: “ввиду того, что данные источников противоречат друг другу, нельзя с уверенностью утверждать, стал ли он (Владимир. — А.Р.) христианином еще на Руси, <...> или был крещен год или два спустя в Херсоне накануне своей свадьбы, как о том рассказывается в “Повести временных лет”. Возможно, эти две версии удалось бы примирить друг с другом, если предположить, что Владимир еще до Крымской кампании предпринял предварительные и, по-видимому, чисто церемониальные шаги на пути к христианству, в то время как полностью таинство крещения было совершено над ним в Херсоне. <...> Крещение в два этапа было не в диковинку у скандинавов того периода<...>“ (Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. Пер. с англ. М., 1998. С. 208). По мнению священника Мигеля Арранца, “Владимир мог стать новообращенным христианином в самом Киеве, во время пребывания там византийской делегации и принять крещение лишь год или два спустя, во время ритуального и окончательного крещения” (о. Мигель Арранц. О крещении князя Владимира // Тысячелетие введения христианства на Руси. 988—1988. [М.], 1993. С. 62).
Подход А.А.Шахматова, при всех блестящих достижениях, основан на презумпции ясности и непротиворечивости исходного текста; при этом неувязки и разногласия в рамках одного текста объясняются соединением в нем нескольких источников. Компилятивный текст предполагается заведомо более противоречивым, чем произведение не компилятивное; обнаруживая в анализируемом памятнике противоречия, текстолог руководствуется собственными представлениями о том, чтó именно является противоречием. Между тем, странности и неувязки в повествовании ПВЛ о крещении князя Владимира могут проистекать из желания летописца согласовать две версии о крещении русского князя (известные древнерусскому книжнику, возможно, не из письменных, а из устных источников), и из стремления этого автора выстроить повествование по модели Константиновой легенды.
Уподобление русского князя римскому императору было особенно значимым в период киевского княжения самого Владимира и его сына Ярослава Мудрого, когда планировка и храмовое строительство “матери городов русских” стали подражать константинопольской топографии и архитектуре (Лебедев Лев, протоиерей. Богословие земли Русской // Лев Лебедев, протоиерей. Москва патриаршая. М., 1995. С. 287-293). “Тем самым крещение Руси уподобляется обращению Империи, а стольный град князя Владимира уподобляется Царьграду и принимает от него вместе с крещением (а быть может, и вместе с реликвией Честного Креста) также и ореол Святого Города” (Лебедев Лев, протоиерей. Богословие земли Русской // Лев Лебедев, протоиерей. Москва патриаршая. М., 1995. С. 287-293). В эту эпоху “в зданиях, живописи и словесности, благодаря своим архитекторам, художникам и книжникам, Ярослав умудрился (contrived) перенести в Киев ауру Константинополя” (Franklin S., Shepard J. The Emergence of Rus , 750—1200. London; New York, 1996. P. 214).
Повествование хроники Георгия Амартола о принятии христианства Константином и о судьбе христианской религии при его ближайших наследниках составляет для ПВЛ и образец, и фон, на котором очевидны не только общность, но и различия двух текстов.