Как отметил И.Л.Волгин, «в идеологическом комплексе “Дневника писателя” восточный вопрос занимает особое место. Это тот идейно-композиционный стержень, который пронизывает большинство выпусков “Дневника” и вокруг которого в той или иной степени группируются почти все остальные части издания». [xxix] [xxx] Пытаясь кардинально противопоставить позицию Достоевского официальной позиции правительства, исследователь напоминает о том, что «весной и летом 1876 г. правительственные круги предпочитали сохранять в славянском вопросе известную сдержанность». [xxxi] [xxxii] Тем не менее, после царского Манифеста с объявлением войны эта сдержанность моментально исчезла. И пусть утопическая концепция Достоевского, заключающаяся в том, что историческая миссия России есть «жертва, потребность жертвы даже собою за братьев» с тем, чтобы «основать вперед великое всеславянское единение, во имя Христовой истины, т. е. на пользу, любовь и службу всему человечеству, на защиту всех слабых и угнетенных в мире», [xxxiii] [xxxiv] действительно не имела ничего общего с идеологией правительства, однако панславистская демагогия, к которой прибегала официозная печать для оправдания этой войны, безусловно, роднит ее с утопической программой Достоевского. Если эта программа не совпадает, то и вовсе не противоречит государственной идеологии и правительственной политике.
Утопическая программа Достоевского по восточному вопросу представляет собой вариант позднеславянофильско-почвеннической доктрины. Как показали А.В.Ефремов, Анджей де Лазари, Л.И.Сараскина и И.Ф.Прийма, [xxxv] [xxxvi] эта позиция строилась в значительной степени как коррекция философско-исторической концепции Н.Я.Данилевского. Свой панславизм Достоевский обосновывает не принадлежностью славянских народов к одному культурно-историческому типу, а приверженностью большинства из них к православию. Для автора «Дневника писателя» в восточном вопросе «не славянство, не славизм сущность, а православие». [xxxvii] [xxxviii]
Б.М.Эйхенбаум находил в «Войне и мире» немало общего с «Россией и Европой» Н.Я.Данилевского. [xxxix] [xl] Отношение Толстого к Данилевскому, как оно выражено в «Анне Карениной», уже весьма критично. К.А.Жуков небезосновательно отметил некоторое сходство в изображении Сергея Ивановича Кознышева с Данилевским: «Например, о книге “Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России” сообщается, что ее появление было встречено гробовым молчанием. На наш взгляд, есть основания видеть в этом эпизоде определенную параллель с тем, что первое отдельное издание книги Н.Я.Данилевского “Россия и Европа” (1871 г.) не имело никакого успеха “в обществе”, причем – не только по выходе в свет, но и в последующие годы: 1200 экземпляров этого издания были распроданы лишь через 15 лет». [xli] [xlii] Это сходство могло бы показаться случайным, если бы не сходство заглавий: «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому» и «Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России» (курсив мой – С.К.).
В то же время, как показано в статье Г. Абе и К.А.Жукова, одним из прототипов Голенищева, которого Вронский встречает в Италии и который сообщает тому, что пишет «вторую часть Двух Начал <…> Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, - начал он длинное, горячее объяснение» (19, 29), был К.Н.Леонтьев. Исследователи весьма обоснованно предполагают, что речь здесь идет о труде Леонтьева «Византизм и славянство». [xliii] [xliv] К этому можно добавить, , что фамилия персонажа «Голенищев» почти целиком анаграмматична по отношению к: «Константин Леонтьев». [xlv] [xlvi]
Далее Г. Абе и К.А.Жуков ставят вопрос о том, когда Толстой мог познакомиться с «Византизмом и славянством»: «”Итальянские главы” романа были напечатаны в апрельском номере “Русского вестника” за 1876 г. Известно, что Толстой работал над ними в Ясной Поляне в марте – апреле 1876 г. ”Византизм и славянство” был опубликован в “Чтениях в Обществе истории и древностей российских”, т.3, в январе 1876 г. или даже позже (том 4 появился не раньше марта 1876 г.). [xlvii] [xlviii] <…> Существует, следовательно, только слабая теоретическая возможность, что Толстой видел “Византизм и славянство” в печати, работая над итальянскими главами романа “Анна Каренина” в апреле и вообще когда-либо. Представляется более вероятным, что Толстого заставил вспомнить одну из многочисленных его бесед с Павлом Голохвастовым в Ясной Поляне в конце августа 1874 г. леонтьевский “Одиссей”. В самом деле, одна из этих бесед могла быть размышлением о двух принципах, “византинизме и славянстве”, из очерка Константина Леонтьева, и о самом его авторе».[xlix] [l]
Однако был ли Толстой знаком с «Византизмом и славянством» в период написания «итальянских глав» «Анны Карениной», в которых изображен Голенищев, не так уж существенно. Гораздо важнее, был ли он знаком с ними во время работы над восьмой частью романа. А вот эта вероятность чрезвычайно велика. И она в гораздо большей степени, чем какие-либо другие обстоятельства, подтверждает общий вывод исследователей: «можно с уверенностью утверждать, что связь между идеями Леонтьева о “нашем болгаробесии”, с одной стороны, и взглядом Толстого на “сербское безумие”, которое существовало в России накануне войны с Турцией, с другой, была. Оба выражения принадлежат соответственно Леонтьеву и Толстому. Само собой разумеется, что Толстой ни в коем случае не усвоил круг идей, выраженных в “Византинизме и славянстве” Леонтьева. Но в этом конкретном случае можно видеть общее настроение, которое объединило их обоих. И умонастроением, которое было вполне неблагоприятным по отношению к панславизму, Толстой мог, хотя и непрямо, быть обязан Леонтьеву. Очевидно, что такая эмоциональная основа могла способствовать выработке его собственных оригинальных, хотя внешне весьма сходных, идей. Важно то, что Толстой мог ознакомиться с леонтьевской критикой славянофильства в период работы над восьмой частью “Анны Карениной”, и, таким образом, резкая непримиримость Левина по славянскому вопросу, по-видимому, находила свои основания не в последнюю очередь в антагонистической по отношению к общему мнению позиции Леонтьева». [li] [lii] Получается, таким образом, любопытная общая картина. Идейные расхождения авторов «Дневника писателя» и «Анны Карениной» предопределены в значительной степени историософскими основами этих сочинений: в первом случае это преимущественно Данилевский, а во втором отчасти Леонтьев.
В заключение хотелось бы подчеркнуть, что «Дневник писателя» Достоевского проникнут острым чувством сострадания к тому, что перенесли в 1876-1877 годах южные славяне и в первую очередь болгары. Тем не менее, историософская концепция Достоевского, разумеется, отмечена некоторыми крайностями. Вскоре почувствовав это сам, Достоевский в Пушкинской речи 1880 года от некоторых из них отказался. Н.О.Лосский писал даже о «горьком разочаровании» Достоевского в отношении основных тезисов историософии Данилевского. [liii] [liv] Как отметил А.В.Ефремов, в Пушкинской речи Достоевский высказал глубочайшее расхождение с основной идеей «России и Европы»: «По сути, незадолго до смерти, писатель вернулся к мысли о мессианском назначении России, смысл которого – в стремлении “внести примирение в европейские противоречия, уже окончательно указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловеческой и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а, в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии братского окончательного согласия племен по Христову евангельскому закону”. Великую миссию соборного единения человечества Россия сможет выполнить потому, что “для настоящего русского Европа и удел всего арийского племени так же дорога, как и удел своей родной земли, потому, что наш удел и есть всемирность” (26, 148, 147). Таким образом, Достоевский фактически отказался не только от политического панславизма, но и от его основного историософского положения – “теории культурно-исторических типов” Данилевского». [lv] [lvi]
Чрезмерность своего увлечения панславистскими настроениями Достоевский осознал, по-видимому, не столько под влиянием Толстого, сколько под воздействием самого хода исторических событий и освещения их в русской журналистике и литературе, в частности, в творчестве таких, например, писателей, как Глеб Успенский с его очерками «Из Белграда» или Всеволод Гаршин с его знаменитыми рассказами. [lvii] [lviii] Тем самым он в значительной степени снял свои резкие расхождения с Толстым по вопросу о Балканской войне.
Список литературы
[i] Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и наблюдения. М., 1957. С. 111.
[ii] Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и наблюдения. М., 1957. С. 111.
[iii] Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 90 т. М., 1935. Т. 19. С. 352. Далее ссылки на произведения и письма Л.Н.Толстого даются в тексте по этому изданию (М., 1928 - 1958) с указанием номера тома и страницы арабскими цифрами в скобках.
[iv] Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 90 т. М., 1935. Т. 19. С. 352. Далее ссылки на произведения и письма Л.Н.Толстого даются в тексте по этому изданию (М., 1928 - 1958) с указанием номера тома и страницы арабскими цифрами в скобках.
[v] См., например, одну из последних работ на данную тему: Кириченко О. Славянский вопрос в романе Л.Н.Толстого «Анна Каренина» // Русская филология. 18. Сб. научных работ молодых филологов. Тарту, 2007. С.58.