Никитин О.В.
Предисловие и подготовка текста О. В. Никитина
Работа Г. О. Винокура была издана впервые в виде небольшой брошюры в 1942 г. и с тех пор не переиздавалась. Создавая образ поэта, ученый находился под впечатлением страшных событий Великой Отечественной войны, потому тональность его работы и ее направленность очевидны. Но для нас, нынешних читателей и исследователей, прежде всего важно то, что облик Пушкина неотрывен от России и в тяжелые времена, и в периоды относительного спокойствия. Пушкин, как особый монолит, сплачивал и поддерживал русский народ, придавал ему духовный ориентир.
Нам известны некоторые обстоятельства создания этой работы. Она была написана Г. О. Винокуром, когда он находился в эвакуации в Чистополе Татарской АССР и сам испытывал нелегкую ношу лишений и тревог. Именно тогда любимый им поэт и образ России приобретают особое звучание, и он наполняет свое повествование патриотическими, гражданскими интонациями.
Из филологического наследия Г. О. Винокура это одна из самых ярких и глубоких его работ. Автор показывает не столько Пушкина как поэта своей эпохи, сколько говорит о национальном значении поэзии Пушкина. Рисуя непростую историческую обстановку того времени и передавая личное отношение поэта к происходившим событиям и вообще к русской истории, автор обращает внимание на «прочно осознанное чувство единения с родной национальной почвой». Поэзия Пушкина, в представлении Г. О. Винокура, — это выразительница русского народного духа. И эти размышления ученого нам кажутся исключительно актуальными сейчас.
Работа публикуется с незначительными сокращениями по тексту единственного издания: Винокур Г. О. Пушкин и Россия. М.: Гос. Изд-во худож. лит, 1942. С. 6–22.
***
Пушкин и Россия
<…> «Пушкин — наше все», — сказал когда-то даровитый русский критик Аполлон Григорьев. В этой крылатой фразе нашла себе выражение та истина, что чувство любви и близости к Пушкину для русского человека неотделимо от его национального самосознания. Невозможно сознавать себя русским, невозможно чувствовать кровную связь с Россией, ее историей, ее культурой, не зная и не любя Пушкина. Именно тем и объясняется необычайно широко распространенный благоговейный культ Пушкина в нашей стране, что в жизни и творчестве Пушкина самым ярким образом воплотилась национальная самобытность русского народа. Пушкин — это то своеобразное, собственное слово, которое сказал русский народ в истории человечества и которое будет громко звучать до тех пор, пока существует русская национальная культура. Как сказал однажды Герцен, Петр I своими преобразованиями «бросил вызов России, а Россия «ответила ему Пушкиным».
Поистине прекрасны не только не превзойденные до сих пор поэтическое мастерство Пушкина и тот богатый мир идей и чувств, которые воплотились в его поэтических созданиях, но и самая жизнь великого русского поэта. За свою краткую, но бурную и стремительную, исполненную напряженного драматизма жизнь Пушкин был свидетелем – а в известном смысле и участником – целой цепи великих исторических событий, определивших собой в значительной степени историческое будущее России. Детство и отрочество Пушкина прошло в обстановке отзвуков великой буржуазной революции во Франции и послереволюционных наполеоновских войн. На заре своей сознательной жизни, тринадцатилетним мальчиком, Пушкин пережил великий в русской истории 1812 год и был свидетелем того, как русский народ, в колоссальном национальном прорыве, разгромил поработителя Европы – Наполеона. Молодость и зрелые годы Пушкина прошли в обстановке восстания декабристов (1825) и его последствий. В течение последних лет своей жизни Пушкин имел возможность внимательно следить за такими крупными событиями, как Июльская революция во Франции (1930) и польское восстание (1831), — и не только следить, но и активно на них откликаться. Все это были события громадной исторической важности, пости всегда непосредственно касавшиеся России, ее взаимоотношений с Европой, ее роли в мировой политической и духовной жизни.
И вот замечательно, с какой строгой последовательностью, полнотой и неуклонной настойчивостью раскрывается великая тема родины в жизни и творчестве Пушкина. Обстоятельства рождения, домашняя обстановка и условия воспитания, казалось бы, вовсе не способствовали тому, чтобы именно в Пушкине нашла такой мощный поэтический отклик тема России, ее истории, быта, языка. Подобно большинству дворянских детей конца XVIII – начала XIX века, Пушкин дома получил то полуфранцузское, полурусское воспитание, которое так едко было высмеяно вскоре Грибоедовым в «Горе от ума» и которое отличалось тем, что всему французскому ребенка учили с помощью гувернеров и гувернанток, а русскому ребенок в лучшем случае учился сам, как мог, чаще всего от мамушек и нянюшек, из общения с дворней и природой. Сам Пушкин в резких и верных чертах изобразил этот воспитательный процесс в «Евгении Онегине»:
Судьба Евгения хранила:
Сперва Madame за ним ходила,
Потом Monsieur ее сменил,
Ребенок был резов и мил.
Monsieur l’Abbé, француз убогий,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.
Особенно характерен в этом отношении образ Татьяны, воспитавшейся на чтении иностранных романов (разумеется, на французском языке), но не умеющей писать по-русски:
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И варажалася с трудом
На языке своем родном.
И так писала, по-французски…
И в то же время Пушкин говорит о Татьяне, что она была «русская душою», причем с большой проницательностью добавляет: «сама не знаю почему». Однако сам поэт хорошо знает, на какой почве выросло в характере Татьяны чувство связи с родиной. Оно ей было внушено близостью к родной природе и общением с «преданьями простонародной старины», которые были ей переданы ее няней, старушкой Филиппьевной. Так было и с самим Пушкиным. К счастью для него и для русской культуры, семена народности, брошенные в его детскую душу хранительницей заветов старинного русского быта, бабушкой Марьей Алексеевной Ганнибал, и няней Ариной Родионовной, попали на благодарную почву. Еще мальчиком, в 1816 году, поэт так писал об этих своих детских впечатлениях:
Ах! Умолчу ль о матушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шепотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы…
Я трепетал, и тихо, наконец,
Томленье сна на очи упадало.
Тогда толпой с лазурной высоты
На ложе роз крылатые мечты,
Волшебники, волшебницы слетали,
Обманами мой сон обворожали.
Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь Муромских пустыней
Встречал лихих Полканов и Добрыней,
И в вымыслах носился юный ум…
Пушкин на всю жизнь сохранил эту детскую любовь к русской народной сказке, и она отчетливо заметна в целом ряде его произведений, как юношеских, так и зрелых. Отсталые критики встретили в штыки первое крупное произведение Пушкина, поэму «Руслан и Людмила», именно за ее тесную связь с мотивами народного творчества. «Живо помню, — с негодованием писал один из таких критиков, — как все это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости лет сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!»
Но, разумеется, неверно было бы сводить все национальное значение поэзии Пушкина к одной только связи его творчества с русским фольклором или видеть источник пушкинской народности исключительно в его детских впечатлениях и няниных сказках. Как уже сказано выше, сама жизнь и историческая обстановка давали обильный материал для глубоких размышлений и переживаний, связанных с родиной. Но нужен был мощный гений Пушкина, его светлый ум и чуткое, отзывчивое сердце для того, чтобы так верно расслышать голос родины в бурной смене впечатлений, волновавших русское общество начала XIX века, и, преодолев в себе последствия «полурусского» воспитания, откликнуться на этот голос с такой потрясающей поэтической силой.
Колоссальной значение в этом отношении имела для Пушкина отечественная война 1812 года. Война застала Пушкина на втором курсе Царскосельского лицея, привилегированного учебного заведения для узкого круга дворянских детей, куда родителям Пушкина, средним дворянам, не принадлежавшим к тогдашней знати, удалось поместить сына с помощью различных связей во влиятельных кругах. Время было такое, что передовые идеи свободолюбия и национального достоинства, вопреки воле правящих кругов и царя, не только нашли себе доступ в среду лицеистов, но и прочно там угнездились. Конечно, далеко не все воспитанники лицея шли в ногу со временем и оказались чуткими к его веяниям. Не подлежит, однако. Никакому сомнению, что лицей сыграл довольно важную роль в воспитании того поколения дворянских революционеров, которые 14 декабря 1825 года пытались с оружием в руках изменить государственный строй России. Из лицея вышло и несколько непосредственных участников декабрьского восстания, как, например, Пущин и Кюхельбекер, близкие друзья Пушкина. Либеральные настроения среди лицеистов рано перестали быть секретом для охранителей самодержавно-полицейского строя Романовых. При этом заслуживает особого внимания то, что одним из проявлений либерального «лицейского духа» реакционная власть считала патриотизм лицеистов. По словам одного из шпионов, составившего уже после событий 1825 года сохранившееся в наших архивах донесение о «лицейском духе», лицеист «должен толковать о конституциях, палатах, выборах, парламентах; казаться неверующим христианским догматам и более всего представляться филантропом и русским патриотом».
Действительно, патриотизм, вовсе не показной, как пытается изобразить дело шпион, а неподдельный, сознательная любовь к родине, умение не только гордиться ее успехами, но также и болеть ее невзгодами, есть характерная черта в жизненном поведении лучших представителей «лицейского духа». К их числу безусловно принадлежал и Пушкин. В своих более поздних автобиографических записках близкий друг поэта И. И. Пущин очень точно формулировал зависимость патриотического движения в среде лицеистов от событий 1812 года.