3. Стихи В.В. Маяковского о поэте и поэзии.
3.1. Разговор о поэзии с Солнцем.
Стихотворение «Необычайное приключение...» написано летом 1920 г. и отразило эстетические взгляды поэта первых послеоктябрьских лет. В нем речь идет о важнейшей стороне эстетической системы Маяковского — назначении поэта и поэзии.
Разговор поэта на эту серьезную, первостепенную для всякой поэзии тему облечен в стихотворении в явно фантастическую форму необычайного приключения, о чем сообщается уже в заголовке. В гости к поэту приходит само Солнце. Маяковский не только не стремится указать на условность происходящего, а наоборот, как бы хочет уверить читателя, что необычное приключение действительно имело место. Солнце предстает в стихотворении не как аллегория, символ, а в своем, так сказать, натуральном виде, как огненная масса:
В окошки,
в двери,
в щель войдя,
ввалилась солнца масса...
При всей исключительности, явной необычности, фантастичности происходящего, в стихотворении все время подчеркивается реальная бытовая обстановка, в которой происходит «необычайное приключение, случившееся с Владимиром Маяковским», Уже в заголовке стихотворения говорится, что события, о которых пойдет речь, действительно произошли. И произошли они у Акуловой горы, в деревне Пушкино, на даче Румянцева, что в 27 верстах по Ярославской железной дороге. Указание в заголовке стихотворения точного адреса, где развернулось действие (а Маяковский летом 1920 г. действительно жил под Москвой, в Пушкине), должно как бы создать иллюзию правдоподобия. Да и в само содержание произведения то и дело вклиниваются различные бытовые детали, усиливающие все тот же эффект правдоподобия.
Стихотворение начинается с описания вполне реального жаркого лета на даче:
В сто сорок солнц закат пылал,
в июль катилось лето,
была жара,
жара плыла,
на даче было это.
Выражение «В сто сорок солнц закат пылал» воспринимается здесь как условный оборот, подчеркивающий нестерпимый летний зной. Вполне реально и описание пригорка у подножия Акуловой горы, где раскинулась деревня, в которой жил поэт. Да и «дыра» за деревней, в которую «опускалось солнце каждый раз медленно и верно», тоже не выглядит фантастически. Начинается «необычайное» с другого. Солнце «по доброй воле», «раскинув луч-шаги», принимает приглашение поэта и действительно приходит к немув гости. Но даже и здесь фантастика соседствует с вполне реальным смущением и испугом поэта при виде шагающего к нему через поле и сад нашего светила. Восклицание типа «Что я наделал! Я погиб!» или выражение «Хочу испуг не показать — и ретируюсь задом» как бы подчеркивают реальное психологическое состояние поэта в описываемой ситуации. Самовар, чай с вареньем и дружеская обычная беседа за чашкой чаю («про то, про это говорю...») еще более усиливают эту иллюзию достоверности.
Но фантастический сюжет стихотворения — не самоцель. Он нужен для выражения важных мыслей о сущности и назначении поэзии. Стихотворение создавалось в период, когда Маяковский активно сотрудничал в Российском Телеграфном Агентстве. К лету 1920 г. уже было создано огромное количество «окон». Как известно, «окна» РОСТА явились результатом настойчивого желания Маяковского активно участвовать средствами искусства в революционной действительности. Агитационное творчество Маяковского в РОСТА явилось образцом активного вторжения поэтического и изобразительного искусства в жизнь, в насущные дела молодой Советской республики. Лето 1920 г. было периодом наиболее активной работы Маяковского. По свидетельству В. А. Катаняна, только в июле 20-го года Маяковским был написан текст 30 «окон», посвященных борьбе с панской Польшей, разоблачению Антанты, Врангеля, а также связанных тематически с проходившим в то время конгрессом Коминтерна и т. д. К этим текстам Маяковским сделан 21 плакат (147 рисунков). И это всего за один месяц!
Напряженная работа оказала неоценимое воздействие на формирование эстетических взглядов великого поэта революции. Именно под влиянием работы в РОСТА начала складываться концепция Маяковского о народности искусства, его активности, действенности. «Необычайное приключение...» и посвящено осмыслению такого искусства. Не случайно уже в начале стихотворения поэт упоминает о своих плакатах, о тяжести, повседневности работы над «окнами»:
а тут – не знай ни зим, ни лет,
сиди — рисуй плакаты!
О тяжести работы («что-де заела РОСТА») Маяковский говорит и Солнцу. По существу с этого он и начинает свою беседу с Солнцем. Поначалу (еще до встречи с Солнцем) поэту кажется, что работа Солнца куда легче его труда. Он даже склонен обвинить Солнце в дармоедстве («Я крикнул солнцу: «Дармоед! занежен в облака ты...»). Но уже в первых своих словах Солнце напрочь опровергает необоснованные обвинения поэта о своей «за-неженности»:
«А мне, ты думаешь,
светить
легко?
— Поди, попробуй! —
А вот идешь —
взялось идти,
идешь — и светишь в оба!»
Дневное светило говорит поэту, что «лить солнце» на Землю — это его долг, повседневный, но нужный людям труд, и оно беспрерывно его выполняет. И стыдно поэту жаловаться на тяжесть его повседневного труда. Вот тут и устанавливаются связи между трудом поэта, который, «не зная ни зим, ни лет», рисует плакаты, пишет стихи, и работой Солнца, которое также и летом, и зимой льет свой свет на Землю.
Итак, искусство — это прежде всего напряженный, повседневный труд. Эту мысль впервые Маяковский выразил за два года до «Необычайного приключения...»—в 1918 г. в стихотворении «Поэт рабочий» (позже, как мы увидим, этот тезис будет развит в «Разговоре с фининспектором о поэзии»). Сравнивая деятельность поэта с трудом рабочего, Маяковский писал:
Может быть,
нам
труд
всяких занятий роднее.
Я тоже фабрика.
А если без труб,
то, может,
мне
без труб труднее.
Работа в РОСТА еще более утвердила Маяковского в мысли о поэзии как повседневном, тяжком, но нужном людям труде. В «Необычайном приключении...» мысль о поэзии как работе, труде звучит с новой силой. Особенно важно, что здесь труд поэта сравнивается с той работой, которую исполняет по отношению к людям Солнце.
Работа Солнца сближается с работой поэта социалистического общества. Маяковский прямо связывает работу советского поэта по просвещению народных масс с деятельностью Солнца, беспрестанно льющего свет и тепло на Землю. Вот почему, выслушав рассказ поэта о своей поэтической работе, Солнце заявляет ему о родственности их труда:
А солнце тоже: «Ты да я,
нас, товарищ, двое!
Пойдем, поэт,
взорим,
вспоем
у мира в сером хламе.
Я буду солнце лить свое,
а ты — свое,
стихами».
Так возникает в стихотворении тема «двух солнц» — солнцасвета и солнца поэзии. Тема эта развивается вслед за приведенными выше строками и находит великолепное решение в поэтическом образе «двустволки солнц», из одного ствола которой вырываются снопы света, а из другого — свет поэзии. Перед силой этого оружия падает ниц «стена теней, ночей тюрьма». Поэт и Солнце действуют, так сказать, попеременно, а потому постоянно. И когда,— говорит поэт,— «устанет» и захочет «прилечь» Солнце, то «я во всю светаю мочь — и снова день трезвонится».
Маяковский видит родство поэзии и Солнца. А потому цель Солнца и цель поэта одна:
Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить —
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой —
и солнца!
Предельная активность поэтического творчества, его действенность, умение поэзии вторгаться в жизнь, помогать людям. Именно к этой мысли привела Маяковского работа в РОСТА. И в «Необычайном приключении...» он великолепно отразил свое понимание назначения поэзии. Таким образом, уже спустя три года после Октябрьской революции Маяковский в стихотворении «Необычайное приключение...» поэтически сформулировал одну из важнейших сторон поэзии социалистического реализма — ее активность, действенность, нужность людям, а следовательно, ее народность.
Отношение Маяковского к своим предшественникам (да и к современникам тоже) в поэзии — предмет особого разговора. Некоторые ранние высказывания Маяковского служили достаточно веским основанием для упрека в неуважении к классикам, в частности к Пушкину. Однако уже тогда в одном из журналов можно было прочесть: «Маяковский... сознался, что Пушкина читает по ночам и оттого его ругает, что, быть может, сильно любит». Справедливость этих слов подтверждается прежде всего стихотворением «Юбилейное», написанным в то время, когда в стране широко отмечалось 125-летие со дня рождения гения русской поэзии. Можно было бы привести немало появившихся в ту пору горячих признаний, свидетельствующих о неумирающей силе пушкинских стихов. И вдохновенные слова Э. Багрицкого: «Цветет весна — и Пушкин отомщенный // Все так же сладостно-вольнолюбив»; и проникновенные есенинские строки, обращенные к тому, «кто русской стал судьбой». Но и на этом фоне стихотворение Маяковского не затерялось: здесь разговор идет с живым поэтом, который, сегодня продолжает стоять в поэтическом строю. «Мое стихотворение, посвященное Пушкину, — говорил поэт, — является способом перетряхнуть академика Пушкина и построить такого, о котором человек с некоторым революционным энтузиазмом может говорить, как о своем поэте».
Как с другом, встречается здесь Маяковский с Пушкиным, делится с ним самым сокровенным, говорит с ним о самом главном. Тема любви, возникающая в начале этого разговора, придает ему задушевный характер. Воспринимая Пушкина как соратника по общему делу, Маяковский говорит со своим собеседником о назначении поэзии, которая является для него оружием в революционных битвах. По существу, прозвучавшие в адрес Пушкина слова «у вас хороший слог» не противоречат утверждению «нынче наши перья — штык да зубья вил»: представления о том, что обеспечивает стиху действенную силу, становились у Маяковского все шире. И встреча поэтов могла произойти лишь тогда, когда стало — во всяком случае для Маяковского — ясно, что пушкинский стих принадлежит прошлому, но еще более — настоящему, будущему. Именно поэтому могли появиться обращенные к Пушкину слова редактора журнала «Леф»: «Я бы и агитки вам доверить мог» — они звучат как признание за пушкинским стихом способности врываться в сегодняшний день, сегодня быть нужным человеку. Поэтому-то обращение к Пушкину становится славословием жизни: «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!»