Вагоны подпрыгивали, переворачивались, как сброшенные с горки игрушки. Как их задержать, остановить?..
Средний вагон застрял между вековыми вязами, задний налетел на него, встал торчком, лег сверху. Передний оторвался и продолжал кувыркаться.
"Ну стой же!!!"
Вагон перевернулся еще раз, покачался вверх колесами на тонких столбиках крыши, лег на бок и замер.
Галька, всхлипывая, вытер лицо.
И тут Гальку схватил за плечи Брукман! Галька не сопротивлялся. Брукман что-то кричал и тряс его, тряс, тряс...
ПРИГОВОР
Откуда-то появились два полицейских - пожилой толстощекий Груша и молоденький прыщавый Кунц, который был женат на двоюродной сестре Хансена. Повели Гальку в управление. Брукман шел сзади и все выкрикивал, что -за сопливого негодяя, который бросился под колеса, он так рванул тормоза, что колодки не выдержали. Куда смотрят отцы?! Родители и школа распустили сорванцов, а он, старый Брукман, теперь в тюрьму, да?
Груша оглядывался и успокаивал его.
У Гальки промелькнуло: "Как же так? Я ведь бросился потом, когда он уже затормозил..." Но тут же он понял, что это просто показалось. И зачем выкручиваться? Виноват с головы до пяток... Пусть делают с ним что угодно, он готов ко всему.
Но того, что вскоре на него обрушилось, Галька все равно не ожидал...
Штатт-майор полиции Колленбаркер, качая лысой головой, составил протокол. Галька ничего не отрицал. Да, положил на рельсы монетки. Потом пожалел одну и кинулся, чтобы схватить...
Он опять всхлипнул:
- Я же не знал, что так случится. Мне показалось, что господин Брукман уже остановил трамвай...
- Оставь господина Брукмана, - сурово сказал штатт-майор Колленбаркер. - У него -за тебя сердечный приступ, с ним возится доктор...
Появились отец и старший брат Михель, который служил помощником младшего архивариуса в магистрате. Брат держался за потные щеки и шепотом говорил: "Вот дурак-то, вот дурак..." Отец, маленький, взъерошенный, надавал Гальке оплеух и прокричал, что это лишь начало, а главное будет дома.
Но домой Гальку не отпустили. Груша отвел его в школу, и там арестанта заперли в подвальной комнатке с решеткой в оконце. Раньше, в суровые времена розог и долгих отсидок "без обеда и ужина", здесь был гимназический карцер, а теперь хранились облезлые глобусы и облысевшие птичьи чучела. Но вот - кто мог подумать! - комнате вернули ее прежнюю роль.
Галька сел под окном на корточки и взялся за голову. Он то приходил в отчаяние: как нежданно и непоправимо свалилось на него несчастье! То замирал в сонном отупении.
Потом Галька встряхнулся. Пол был каменный, холодный даже летом, босые ноги ломило. Галька расстелил на полу старые карты, лег, положив под затылок твердое чучело совы. И стал привыкать к жни заключенного.
Из окна доносились звуки. Такие незаметные, когда ты свободен, и такие милые, заманчивые для того, кто в заточении. Кто-то смеялся на улице, галдели воробьи, гукнул в отдалении резиновой грушей автомобиль советника Флокса - единственный в городе. Ударили один раз часы на магистрате. Половина какого-то часа. Какого? Сколько времени прошло с той минуты, когда школьник Галиен Тукк перестал быть обыкновенным мальчиком и превратился в разрушителя и злодея?.. Хорошо еще, что не в убийцу. А если бы трамвай кого-то придавил?
Галька опять всхлипнул и ткнулся носом в пыльную сову. От нее пахло опилками и нафталином...
За окном завозились, зашептали: "Галька, Галька..." Он вздрогнул, увидел за решеткой ноги с зелеными от травы коленками, а над ними кудлатую голову. Это сидел в лопухах на корточках Лотик.
- Галька, с тобой что сделали?
- Пока ничего... - Галька сел. Вытер глаза.
- А что... сделают?
- Не знаю... Ох, Лотик, не знаю я... - Не было сил притворяться бесстрашным.
- А ребята спрашивают...
Галька все же ощутил что-то вроде гордости.
- Ты им скажи: я никого не выдал. В полиции думают, что я один был.
- Ага... А еще они спрашивают: может, передать напильник и веревки? Для побега.
Галька улыбнулся горько и снисходительно.
- Нет, Лотик, это ведь не игра в рыцарей. Куда я убегу?
- А может... мы тебя спрячем?
- Нет, Лотик... Я сам виноват. Это потому, что я твою монетку разменял. - Галька ощутил, как подкатило к горлу раскаяние. И даже нежность к Лотику: вот ведь, маленький головастик, а не испугался, пришел, помочь хочет. - Ты мне подарил, а я... Так мне и надо!
- Да что ты! - Лотик негодующе хлопнул по коленкам. - Это Нагель виноват! Ребята его отлупить хотят... Галька, а денежку я с рельсов подобрал. Возьми ее опять...
Галька замотал головой. Разве он сейчас имел право на такой подарок?
- Возьми! - отчаянно прошептал Лотик. - Она же все равно твоя... Я загадал, чтобы она беды тебя выручила...
- Правда? - Это была все-таки надежда. - Ну, давай...
Стекла в окошке не было. Монетка звякнула о каменный пол. Галька подхватил ее. Профиль маленького трубача по-прежнему хранил скрытую улыбку.
"Все Святые Хранители и ты, спаситель Лехтенстаарна, помогите мне... Ты ведь такой же мальчик, как я, защити меня... Я, конечно, виноват, что разменял тебя у Кофельнагеля, но я просто не думал. Прости, а? Я больше никогда-никогда..."
Галька бережно, как на бабочку, подышал на монетку, вытер ее подолом, опустил в карман... и пальцы его наткнулись на леденцового клоуна, завернутого в бумажную салфетку.
- Лотик! Я тебя очень прошу! Приведи сюда Вьюшку!
- Сейчас! - Лотик ящеркой метнулся в лопухи и очень скоро вернулся с девочкой.
- Галик... - задышала сквозь ржавые прутья Вьюшка.
Галька встал на цыпочки, взял сестренку за маленькие мокрые пальцы.
- Ты ревела, что ли? Не смей... - И сам чуть не всхлипнул.
- Ты теперь всегда здесь будешь сидеть? - спросила Вьюшка.
- Не знаю...
- Мальчишки говорят, что тебя будут здесь держать, пока папа не заплатит деньги за все, что поломано, городской казне... А что такое казна? Тетенька-кассирша?
У Гальки не было сил улыбнуться. Он только вздохнул. Вьюшка пообещала:
- Я тебе сюда буду яблоки приносить и еще всякое вкусное... Галик, а можно, чтобы меня тоже сюда посадили?.. Ой, Лотик говорит, что сторож идет!
- Постой! Мама что делает?
- Мама сперва плакала, а сейчас ужин готовит. Ой, я побежала... Я потом еще...
Пальцы сестренки выскользнули, зашуршало в лопухах...
Тогда Галька опять заплакал. Уже не от страха, а от тоски по дому.
Стало быстро темнеть. Кто-то скребся по углам. Но было не страшно. Галька даже удивился, что ничуть не боится в сумраке, среди чучел с выпуклыми стеклянными глазами. Он, кажется, вообще уже ничего не боялся, потому что очень устал. Надо было приспосабливаться к такой жни. Ведь если сидеть, пока не выплатят все убытки, полжни пройдет...
Сквозь решетку и листья глянула белая луна. Яркая, как электрический фонарь трамвая. Тогда загремел засов и пришел полицейский Груша. Он отвел Гальку домой.
Мать покормила Гальку ужином. Она его не ругала и вообще ничего не говорила. Только вздыхала и вытирала глаза. А Галька ни о чем не спрашивал. Измученный и голодный, он торопливо глотал все, что было на тарелках. И потихоньку начинал надеяться, что его простят.
Спал Галька наверху, в мансарде, в одной комнате с братом - не с Михелем, а с другим, Эриком. Но Эрик, выпускник гимназии, в эти дни уехал поступать в столичное училище пароходных механиков. Галька одетый бухнулся на постель и сразу уснул. До позднего утра.
А утром пришел посыльный с бумагой: Галиену Тукку надлежало в три часа пополудни явиться на заседание магистрата.
Отец только губы поджал. Видно, он знал это заранее. Мать заохала, зашептала молитву. Принялась гладить Галькину белую рубашку и чистить его парадный костюм. Будто Гальке на праздник идти, а не на суд, не на расправу.
Полдня томился Галька страхом и ожиданием. Даже с Вьюшкой не мог разговаривать. В магистрат он пошел почти что с радостью: скоро кончится ужасная невестность!
Их с отцом ввели в круглую комнату с узкими, как в соборе, окнами. За зеленым столом сидели два десятка советников. Молчаливые, в малиновых мантиях. Отец поклонился и Гальку толкнул: кланяйся, балда. Галька послушно согнулся - так, что волосы упали на лицо. Сквозь них Галька со страхом смотрел на главного советника Адама Питера фан Биркенштакка. Это был маленький старик с красными птичьими глазками, тяжелыми веками и носом, похожим на клюв попугая. На носу и на лбу Биркенштакка в минуты волнения набухали синие узелки и жилы. А волнений и забот у главного советника хватало: целый город. И надо сказать, он держал этот город в крепких руках. Случай с пуском трамвая был, пожалуй, единственный, когда фан Биркенштакк не сумел настоять на своем. Да и то, скорее всего, потому, что не очень старался. Решил показать, будто мнение граждан для него превыше всего...
Отец опять толкнул Гальку: выпрямись, дубина.
Секретарь магистрата стал спрашивать: действительно ли это Галиен Тукк, сын Александра Тукка; действительно ли это именно он был вчера задержан полицией; и прнает ли он все, что написано в полицейском протоколе. Галька на все вопросы отвечал сиплым "да". Подумал было: не сказать ли, что трамвай остановился раньше, чем он, Галька, бросился за монеткой? Но не посмел.
Монетку с профилем трубача-Хранителя Галька забыл в кармане старых штанов. И наверно, поэтому она не спасла его.
Адам Питер фан Биркенштакк поднялся и тонким голосом прочитал постановление. Гимназист Галиен Тукк навсегда гонялся родного города. Ибо он, нарушив запреты и правила поведения, причинил городу многие беды, подверг опасности его жителей и потому более не может быть гражданином Реттерхальма. Через двадцать четыре часа он должен покинуть город и впредь не появляться в нем, а также в его окрестностях радиусом в двадцать четыре итальянские мили...
- Вам ясно решение магистрата? - спросил главный советник, и жилки на его носу набухли.