Как вы мне не сказали о книжке о Достоевском – это очень интересует меня; и я уверен, книжка будет прекрасная*. Хоть одно его изречение о том, что всякое дело добра, как волна, всколыхивает все море и отражается на том берегу.
Маша, кажется, до сих пор ничего не послала вам, хотя собрала кое‑что. Но очень мало. Я сейчас напомню ей и настою, чтобы послала, что есть*. То, что обо мне пишете вы , не может не быть для меня приятным – не то, что приятным, а то, что если пишете, то я знаю, что распределение важности содержания будет сделано вами на том же самом основании, на котором оно делается мною: высоко цениться будет то, что мною высоко ценится, и пренебрегаться будет то, что мною пренебрегается. А это первое условие для того, чтобы правдиво описать человека*.
Желал бы вам быть полезным, но не знаю чем; впрочем, будем это иметь в виду с Машей и собирать и посылать вам то, что может быть нужно.
Поклонитесь Рахманову, если он еще в Твери. Получил ли он мое письмо?* Отвечать не надо, а я только хочу знать, дошло ли? Что ж бедный Гастев?* Неужели нельзя было его уходить дома. Радуюсь за вас и вашу семью, что вы так устроили свою жизнь. Помогай вам бог. У нас страшная нищета и нужда везде кругом – ни хлеба, ни корма скоту, ни семян. Я сейчас пришел домой, набравшись этих впечатлений, и очень тяжело жить в той роскоши, в которой я живу. Успокоение дает только работа. Ну, пока прощайте. Привет всем вашим. Может, и приведет бог свидеться.
Любящий вас
Л. Т.
1891 г. Марта 31. Ясная Поляна.
Письмо ваше очень рад был получить*. Повесть мне понравилась, и очень желаю ее видеть напечатанной. Я послал ее в редакцию «Недели»*. Я думаю, что Гайдебуров напишет вам. Если ему не понадобится, я попытаюсь поместить в другом месте и потом в «Посреднике». Не отвечаю вам длинным письмом, потому что очень занят. XIII том в цензуре. Если выйдет, я попрошу вам послать. Дай бог вам жить так, как вам душою хочется.
Любящий вас Л. Т.
1891 г. Апреля 4. Ясная Поляна.
Давно надо было отвечать о рассказах. Ни Быстренина, ни Квасоваровой рассказы мне не нравятся для народа*. Они писаны с точки зрения барской, а сами по себе очень недурны. Квасоваровой очень даже хорош по языку. На днях я послал полученную от Семенова повесть Гайдебурову*. Та очень хороша, как все семеновское, не блестяще, но серьезно, содержательно и искренно. Пошлите в «Русское обозрение» Дмитрию Николаевичу кн. Цертелеву адрес Барыковой. Pater напечатают*. Прекрасное письмо Владимира Григорьевича получил и буду отвечать*. Хозяйственные статьи прочел*. Никуда не годится. Доказывает только то, что в этом деле нам больше есть чему учиться, чем учить. Всё пошлю на днях.
Л. Т.
1891 г. Апреля 7. Ясная Поляна.
Прочел вашу статью*, дорогой Николай Николаевич, и, признаюсь, не ожидал ее такою. Вы понимаете, что мне неудобно говорить про нее, и не из ложной скромности говорю, а мне неприятно было читать про то преувеличенное значение, которое вы приписываете моей деятельности. Было бы несправедливо, если бы я сказал, что я сам в своих мыслях, неясных, неопределенных, вырывающихся без моего на то согласия, не поднимаю себя иногда на ту же высоту, но зато в своих мыслях я и спускаю себя часто, и всегда с удовольствием, на самую низкую низость; так что это уравновешивается на нечто очень среднее. И потому читать это неприятно. Но, оставив это в стороне, статья ваша поразила меня своей задушевностью, своей любовью и глубоким пониманием того христианского духа, который вы мне приписываете. Кроме того, когда примешь во внимание те условия цензурные, при которых вы писали, поражаешься мастерством изложения. Но все‑таки, простите меня, я буду рад, если ее запретят*.
Во всяком случае, эта ваша статья сблизила меня еще больше с вами самыми основами.
Что вы теперь делаете?
Софья Андреевна привезет мне живую грамоту от вас*. Я все понемногу, упорно, иногда с бодростью, а чаще с унынием работаю над своей статьей, и хочется и не смею писать художественное. Иногда думаю, что не хочу, а иногда думаю, что, верно, и не могу. Ну, пока прощайте, целую вас.
Л. Толстой.
Все читаю Diderot*. Что вы о нем думаете?
Мой учитель* просит, главное, чтобы ему дали ответ на поданную им докладную записку Делянову. Если нельзя, то не надо. Ради бога, чтоб это не стеснило вас.
1891 г. Апреля 10. Ясная Поляна.
Гайдебуров пишет мне, что рассказ совершенно нецензурен, и он возвращает его мне*. Я попытаюсь поместить его еще куда‑нибудь, но очень боюсь, что ответ будет тот же, так как Гайдебуров знает в этом толк, то есть что можно и чего нельзя. Не унывайте, пожалуйста. Знаю, что вам нужно, но не рассчитывайте на этот заработок. Он самый обманчивый и вредный.
Я попробую послать в «Северный вестник», но, опять повторяю, не ожидаю успеха. А рассказ хорош, хотя не всем нравится. Помогай вам бог. Пишите мне. Всегда рад вести о вас.
Л. Т.
1891 г. Июля 4. Ясная Поляна.
Очень рад был получить от вас весточку*, дорогой Николай Семенович, и рад тому, что вы духом спокойны и бодры, хотя и хвораете. Только бы духовная сила не останавливаясь работала, а тело веди себя как хочет и может.
На вопрос, который вы делаете мне о голоде*, очень бы хотелось суметь ясно выразить, что я по отношению этого думаю и чувствую. А думаю и чувствую я об этом предмете нечто очень определенное; именно: голод в некоторых местах (не у нас, но вблизи от нас, в некоторых уездах – Ефремовском, Епифанском, Богородицком) есть и будет еще сильнее, но голод, то есть больший, чем обыкновенно, недостаток хлеба у тех людей, которым он нужен, хотя он есть в изобилии у тех, которым он не нужен, – отвратить никак нельзя тем, чтобы собрать, занять деньги и купить хлеба и раздать его тем, кому он нужен, – потому что дело все в разделении хлеба, который был у людей. Если этот хлеб, который был и есть теперь, или ту землю, или деньги, которые есть, разделили так, что остались голодные, то трудно думать, чтобы тот хлеб или деньги, которые дадут теперь, – разделили бы лучше. Только новый соблазн представят те деньги, которые вновь соберут и будут раздавать. Когда кормят кур и цыплят, то если старые куры и петухи обижают, – быстрее подхватывают и отгоняют слабых, – то мало вероятного в том, чтобы, давая больше корма, насытили бы голодных. При этом надо представлять себе отбивающих петухов и кур ненасытными. Дело все в том, – так как убивать отбивающих кур и петухов нельзя, – чтобы научить их делиться с слабыми. А покуда этого не будет – голод всегда будет. Он всегда и был, и не переставал: голод тела, голод ума, голод души.
Я думаю, что надо все силы употреблять на то, чтобы противодействовать, – разумеется, начиная с себя, – тому, что производит этот голод. А взять у правительства или вызвать пожертвования, то есть собрать побольше мамона неправды и, не изменяя подразделения, увеличить количество корма, – я думаю, не нужно, и ничего, кроме греха, не произведет. Делать этого рода дела есть тьма охотников, – людей, которые живут всегда, не заботясь о народе, часто даже ненавидя и презирая его, которые вдруг возгораются заботами о меньшем брате, – и пускай их это делают. Мотивы их и тщеславие, и честолюбие, и страх, как бы не ожесточился народ. Я же думаю, что добрых дел нельзя делать вдруг по случаю голода, а что, если кто делает добро, тот делал его и вчера, и третьего дня, и будет делать его и завтра, и послезавтра, и во время голода, и не во время голода. И потому против голода одно нужно, чтобы люди делали как можно больше добрых дел, – вот и давайте, – так как мы люди, – стараться это делать и вчера, и нынче, и всегда. Доброе же дело не в том, чтобы накормить хлебом голодных, а в том, чтобы любить и голодных и сытых. И любить важнее, чем кормить, потому что можно кормить и не любить, то есть делать зло людям, но нельзя любить и не накормить. Пишу это не столько вам, сколько тем людям, с которыми беспрестанно приходится говорить и которые утверждают, что собрать денег или достать и раздать – доброе дело, – не понимая того, что доброе дело только дело любви, а дело любви – всегда дело жертвы. И потому, если вы спрашиваете: что именно вам делать? – я отвечаю: вызывать, если вы можете (а вы можете), в людях любовь друг к другу, и любовь не по случаю голода, а любовь всегда и везде; но, кажется, будет самым действительным средством против голода написать то, что тронуло бы сердца богатых*. Как вам бог положит на сердце, напишите, и я бы рад был, кабы и мне бог велел написать такое.
Целую вас. Любящий вас
Л. Толстой.
1891 г. Июля 20? Ясная Поляна.
Давно, давно не писал вам, дорогие друзья, и соскучился. Новости мои вот какие. Жил у нас больше двух недель Репин, делал портреты и бюст*, и я полюбил его, надеюсь, что и он, больше, чем прежде. Второе – написал я предисловие к книге «Ethics»*…Написал все – вышло довольно много, но я еще не поправлял. Надеюсь, однако, что она закончена и со мной не случится того, чтобы я поправлял, запутался в ней и остановился. Есть там нечто нецензурное, которое для вашего сборника можно выпустить. Не берусь еще поправлять, потому что очень сил мало, а какие есть, все берегу на свою большую статью, которая подвигается, так что я вижу конец ее*. Кроме того, с Репиным и Гинцбургом, другой скульптор*, с беспрестанными гостями время очень занято. Главное же все это последнее время не болезнь, а слабость. Что от вас давно нет известий? Порадуйте, напишите вы, Владимир Григорьевич, вы, Галя, вы, Евгений Иванович. От Вани получил письмо и сейчас отвечаю ему. Как жаль его*. Целую вас. Любящий вас