Мало ли получает актриса писем и цветов от своих поклонников. Но эти вызывали тревогу. Странные в них были признания: «Ясно, что молитва матери и любовь невесты от гибели не спасут». О чем это – она не знала. Но слова о гибели, о «проклятой влюбленности» и ее «адской музыке» пугали.
Когда дирижер Малько, встретив ее в театре, стал говорить с восторгом, что в нее влюблен известный поэт Александр Блок и что они должны сейчас же познакомиться, она замахала руками: «Не хочу, не хочу!» - и убежала.
Блок записал: «Я боюсь знакомиться с ней».
Быть может, ему вспоминались предчувствия прошлой весны, когда он писал жене о том, что может и будет его «отравлять в ту зиму».
Теперь эта зима наступила.
В январе было много оттепелей, Фонтанка очищалась ото льда, два раза начиналось наводнение. Люба часто бывала дома. В эту ветреную зимнюю оттепель особенно ощущался уют. Как-то Блок записал в дневнике: «Мрачно до того, что уютность возвращается». И сейчас эта уютность угнетала тем, что была худым миром, в котором исподволь копились недоговоренности, непонимание, злоба.
Голоса поют, взывает вьюга,
Страшен мне уют…
Даже за плечом твоим, подруга,
Чьи-то очи стерегут!
В эти дни – 12 января – появляется первая запись о Дельмас. Следующая – через месяц, 14 февраля: «Кармен – с мамой… пела Андреева-Дельмас – мое счастье». В этот день он послал ей первое письмо.
2 марта, Блок снова торопится в театр. В тот вечер пела Давыдова.
В антракте он узнал, что Андреева-Дельмас сейчас здесь, в театре. Он ищет ее глазами, наконец, просит какую то барышню показать ее. Барышня ведет его в партер, показывает и говорит: «Вот сейчас смотрит сюда, рыженькая, некрасивая».
Ему показалось, когда он прошел мимо, что она посмотрела на него недовольно, глаза ее заплыли, и вся она выглядела усталой и простуженной. Но все сейчас: и то, как она чихала, и то, что была без грима, - казалось ему необыкновенно прекрасным и милым.
В темноте он пересел к ней ближе. Она почувствовала его взгляд, стала часто оглядываться. После второго антракта она в зале не появилась. Он бросился вниз – к одному служителю, к другому: «Да, сейчас ушли».
Потом он часто будет ее просить: «Пойдемте вместе. Я хочу погордиться вами». Но это потом. А сейчас – лучше, чтобы никто и не подозревал о ее существовании. Влюбленные суеверны.
В следующие дни Блок, как гимназист, скупая ее фотографии, стремился встретить ее на улицах. Пути их часто пересекались. Любовь Александровна постоянно чувствовала его присутствие. Но ни тот, ни другая не решились познакомиться.
Наконец Блок передает Любови Александровне имя, номер телефона и просит позвонить. По телефону ей отвечает его робкий голос: «Хочу увидеть и познакомиться с вами». Договариваются о встрече.
Любовь Александровна ждала Блока в Театре музыкальной драмы, он нервно взбежал по лестнице. Смотрели друг на друга молча. Первой не выдержала она: «Ну что же вы молчите? И вообще мне уже пора идти, проводите меня».
Они понравились друг другу. Потом было много встреч. У их прогулок были свои места. Одно из них – мост через Пряжку, который был виден из окна Александра Александровича.
В жизни Кармен оказалась несколько иной, чем на сцене. Как-то сказала ему: «Боюсь любви». Он в ответ перекрестил ее.
Они гуляют вместе на Стрелке и в Елагинском парке, в Шувалово. Казалось, если Блок и боится чего-нибудь, так это того, что «как, вечно, не сумеет сохранить и эту жемчужину». Нот иногда, по словам Дельмас, он «мрачнел, таил свои мысли, с ним становилось трудно». Бывали приступы грусти и у нее.
Порой ему кажется, что «в жизни, в этой жизни, может быть когда-то совсем новое». Но проходит время – и его начинает мучить «тяжесть ревности, неизвестно к кому, неизвестно к чему».
Он пытается объяснить ей и себе, что же в ней вызвало его любовь: «…старинная женственность, - да, и она, но за ней еще: какая-то глубина верности, лежащая в Вас; опять не знаю, то ли слово: «верность»? – Земля, природа, чистота, жизнь, правдивое лицо жизни, какое-то мне не знакомое; все это, все-таки, не определяет. ВОЗМОЖНОСТЬ СЧАСТЬЯ, что ли? Словом, что-то забытое людьми…»
Вот кажется, сказано главное, что двигало этой любовью, - ВОЗМОЖНОСТЬ СЧАСТЬЯ.
Но именно эта возможность счастья со всей жестокостью подтвердила невозможность его.
Оказалось – счастью тоже надо учиться. А он всю жизнь учился другому – гибели. «…В этом (чего я боюсь всегда), - пишет он, - есть доля призвания; доля преграды, значит, доля моего назначения; потому что искусство там, где ущерб, потеря, страдание, холод».
Любовь, обещающая «возможность счастья», смывающая «память об отчизне», и боль за эту отчизну вступали в трагическое противоречие. Но в это время в игру вступила война.
Для России первая мировая война началась 19 июля 1914 года. 17 августа 1914 года Блок отправляет письмо: «Я не знаю, как это случилось, что я нашел Вас, не знаю и того, за что теряю Вас, но так надо. Надо, чтобы месяцы растянулись в года, надо, чтобы сердце мое сейчас обливалось кровью, надо, чтобы я испытывал сейчас то, что не испытывал никогда, - точно с Вами я теряю последнее земное.
Только Бог и я знаем, как я Вас люблю. А.Б.
Позвольте мне прибавить еще то, что Вы сама знаете: Ваша победа надо мной решительна, и я сознаюсь в своем поражении, потому, что Вы перевернули всю мою жизнь и долго держали меня в плену у счастья, которое мне недоступно».
Поэма «Соловьиный сад», в которой герой, уклонившийся от пути, забывший долг, наконец все же покидает этот рай любви и возвращается к своей старой лачуге, - эта поэма еще не дописана им. Когда она выйдет отдельной книгой, автор подарит ее Любови Александровне Дельмас с надписью: «Той, которая пела в Соловьином саду».
Была ты всех ярче, верней и прелестней,
Не кляни же меня, не кляни!
Мой поезд летит, как цыганская песня,
Как те невозвратные дни…
Что было любимо – все мимо, все мимо,
Впереди – неизвестность пути…
Благословенно, неизгладимо,
Невозвратимо… прости!
Это прощание решительное и отчаянное. И «грусть измен» сказано о себе самом. А одиночество «изменившего» острее и бесповоротней одиночества покинутого.
Реальная Кармен могла дать поэту реальное же земное счастье. Обжегшая душу и прошедшая мимо роковая страсть была бы менее страшна, чем это. И «прости» приходится говорить ему.
«Человек в наше время не имеет права на счастье», - говорил Блок. Теперь, когда жизнь поманила его возможностью счастья, он отверг его как искушение.
В человеческой жизни потеря нередко оборачивается находкой, отказ от одного – формой стремления к другому. Невозможно было сочетать счастье с тревогой, совестью, трудом и ужасом жизни. Блок выбрал жизнь.
Впрочем «выбрал» - сказано неточно. В действительности такого выбора не было. Счастье – не что-то отдельное от жизни. По мере того как овладевает душой, оно и само пропитывается ее драматизмом. Блок не выбирал, он просто не дал возможности счастью пропитаться трагедией и превратиться в мучение и несчастье. Оно осталось счастьем, но перешло в благословенное и неизгладимое воспоминание.
Позже, разбирая ящик с реликвиями, Блок запишет: «Боже мой, какое безумие, что все проходит, ничто не вечно. Сколько у меня было счастья («счастья», да) с этой женщиной. Слов от нее почти не останется. Останется эта груда лепестков, всяких сухих цветов, роз, верб, ячменных колосьев, резеды, каких-то больших лепестков и листьев. Все это шелестит под руками… Разноцветные листы, красные, розовые, голубые, желтые, розы, шпильки». Грустное, ритуальное поминанье. Высшим же выражением жизни для Блока всегда была музыка. И вот звук померк.
Жизнь продолжается даже тогда, когда, кажется, что «жизнь отшумела».
Осенью 1914 года в комнату Блока на Офицерской пришла молодая поэтесса Анна Ахматова. Они вели долгие разговоры, в один из которых Блок говорил ей «о трагичности всяких людских отношений»:
«Они трагичны, потому что менее долговечны, чем человеческая жизнь. И человек знает, что добиваясь их развития, добивается их смерти. И все же ускоряет и ускоряет их ход. И легко заменить должный строй души, подменить его, легко дать дорогу страстям. Страсть – это казнь, в ней погибает все подлинное. Страсть и измена – близнецы, их нельзя разорвать».
Слова эти – тень недавно отпылавшей любви. Но молодая гостья вряд ли подозревает об этом. Она сама не просто влюблена в поэта, но настроена религиозно и верит в его особую миссию.
«Кто вы, Александр Александрович? – говорит она. – Если вы позовете, за вами пойдут многие. Вы символ всей нашей жизни, даже всей России символ. Перед гибелью, перед смертью, Россия сосредоточила на вас все свои самые страшные лучи, - и вы за нее, во имя ее, как бы образом сгораете. Что мы можем? Что могу я, любя вас? Потушить – не можем, а если и могли бы, правам не имеем: таково ваше высокое избрание – гореть. Ничем, ничем помочь вам нельзя».
Блок выслушал ее молча. Потом сказал: «Я все это принимаю, потому что знаю давно. Только дайте срок. Так оно все само собой и случится».
Изучив литературу по данному вопросу, можно сделать следующие выводы:
Многие женщины оставили след в судьбе и поэзии А.А. Блока.
Во-первых, материнское влияние на Блока было противоречиво, влияние расшатанной, временами просто болезненной психики. Однако, вся любовь Александры Андреевны сосредоточена только на сыне. Она стала не только его наставником в чтении, но и поверенным его тайн, первым ценителем его стихов, внимательным и чутким советчиком.
Во-вторых, искусство всегда служило для Блока основным способом преображения действительности, и в самом этом преображении начинала светиться любовь. Не случайно Блок влюблялся почти исключительно в актрис. К.М. Садовская прекрасно пела романсы, о чем Блок и через 12 лет вспоминает в стихах. Настоящая встреча с Любовью Дмитриевной произошла за кулисами. С Н.Н. Волоховой Блок познакомился в 1906 году тоже за кулисами театра. Л.А. Дельмас осенью 1913 года он увидел впервые в роли Карменситы.