-- Видишь ли, телефон -- это для некоторых избавление от одиночества, -- сказал дядя Леня. -- Я предполагаю, что у Ивана комната не очень большая...
-- Не очень. При чем тут это?
-- Значит, на твои объявления откликаются главным образом одинокие люди. Телефон для них особенно важен. Им ведь дома не с кем поговорить. Они хотят иметь связь с внешним миром.
-- Внизу автоматная будка!
-- Видишь ли, это односторонняя связь... А люди предпочитают двустороннюю.
-- Пусть выйдут в коридор или на кухню и Taw связываются с внешним миром. У Ивана ведь не отдельная квартира, в которой можно сдохнуть со скуки. У него есть соседи! Кажется, даже две или три семьи.
-- Сосед -- это тот, кто оказался рядом случайно. Друзья и соседи -- понятия разные.
Мне стало ясно, что выполнить задание Ивана будет совсем нелегко.
Часто я слышал, как Людмила рассказывала по телефону о комнате "на краю города". Она говорила вполголоса, словно стеснялась, словно боялась, что кто-нибудь из нас услышит.
Я злился! Ну зачем было подчеркивать, что Иван живет так далеко? И что в квартире много соседей? И что до троллейбусной остановки нужно идти пятнадцать минут? А может, кто-нибудь дойдет за десять! Или даже за пять! "Мастер четких линий"! -- злился я про себя. -- Прямота многое искупает! И так далее... Но если она уж такая прямая, то почему не говорит о дачном воздухе, о реке, о курортном климате? Почему это скрывает? Неужели она не хочет, чтоб Иван переехал? Неужели не ждет?.."
Однажды я полез в ящик Людмилиного стола за бумагой: мне казалось, что письма, написанные на тетрадных листах в клеточку или в линейку, выглядят как домашние сочинения или как контрольные по математике. В ящике были аккуратно сложены в стопку все письма, полученные от Ивана, и на каждом конверте четким Людмилиным почерком были обозначены месяц, число.
Сестра не любит хранить то, что ей не нужно. Она всегда с удовольствием рвет на мелкие клочки старые записи и тетради: "Человечеству это не пригодится!.."
Прогулки отца по двору и бульвару становились длиннее.
Дядя Леня сказал тихо и даже с грустью:
-- Заметное улучшение. -- А потом добавил: -- Но еще долго будет необходим ежедневный врачебный контроль.
Он привык бывать у нас ежедневно.
Один раз я заметил, что у дяди Лени совсем уж грустное настроение. "Может, отец уже выздоровел? -- подумал я. -- И ему не нужен ежедневный врачебный контроль?"
-- Что с обменом? -- спросил меня дядя Леня в коридоре, возле самой двери, -- Никто не хочет ехать туда, на край города?
-- Нет, не хотят! -- с досадой ответил я.
-- Видишь ли, больше по этому поводу можешь не волноваться.
-- Почему? -- удивился я.
-- Видишь ли... я все продумал... И согласен туда переехать.
-- Вы?!
-- Ну да, готов обменяться с этим самым молодым человеком, которого ты выдал за двоюродного брата.
-- Как это в_ы_д_а_л?
-- Видишь ли, получилось не очень удобно... Мне нужно было оставить памятку: как принимать лекарства, в какой последовательности. Отец попросил меня открыть ящик стола, где лежит бумага. Там я увидел... Случайно, конечно. Как-то неловко вышло... Я вроде бы подглядел. Хотя это не очень существенно... Видишь ли, от двоюродного брата так много писем не получают. И их так бережно не хранят. Но, в общем, это все несущественно. Я согласен отсюда уехать...
Я обрадовался. А потом спохватился и стал отговаривать дядю Леню:
-- Мы к вам привыкли!..
Он решительно распахнул дверь и сказал каким-то не своим, твердым голосом:
-- Значит, считайте, что я согласен.
Иван и Людмила будут жить прямо под нами, на втором этаже!
-- В нашем доме, в нашем доме!.. -- весело переиначил отец арию из "Евгения Онегина".
-- Мы будем перестукиваться по трубе! -- крикнул я.
Мама стала искать тряпкой пыль там, где ее никогда не было. А Людмила начала чертить что-то на своей доске, хотя за пять минут до этого сказала, что весь вечер будет свободна,
-- Надо сейчас же написать об этом Ивану! -- воскликнул я.
-- Напиши, -- сказала сестра.
А когда я сел рядом с нею за стол, тихо спросила:
-- Сколько ты в этом месяце получил писем?
-- Два!
-- Значит, два -- один в твою пользу.
Я потверже уселся на стуле и гордо огляделся по сторонам. Но мама и отец не слышали Людмилиных слов и не могли понять моей гордости.
А через два дня счет в мою пользу увеличился. Я получил третье письмо от Ивана. Правда, оно было совсем коротким:
"Здравствуй, Ленька! Я прилечу на один день. Есть важное дело! Пока никто не должен знать об этом. Никто, кроме тебя! Ты помнишь, где я живу? Жду тебя двадцатого в три часа дня. Надеюсь, что самолет не опоздает. Мужской уговор: никому ни слова. До скорой встречи! Иван". 12
Больше всего в письме Ивана мне понравились слова "мужской уговор". Я много читал о священных союзах, которые заключали между собой мужчины. Они всегда договаривались кого-то спасти, выручить или преподнести кому-нибудь неожиданный подарок, сюрприз.
"Наверно, Иван тоже решил поразить Людмилу, а может, и маму с отцом чем-то необычайным! И хочет, чтобы я ему в этом помог. Как мужчина мужчине!.. -- так рассуждал я в троллейбусе, конечная остановка которого была примерно за километр от Иванова дома. -- Иван верит в меня. Знает, на что я способен. Он ни разу не сказал; "Ты ребенок! Не поймешь, не сумеешь, не сможешь!" И никогда так не скажет. Все познается в сравнении! Иван прекрасно помнит самого себя в моем возрасте. Разве он считал себя в те годы ребенком?"
Я ехал прямо из школы, с портфелем. Дома я сказал, что у нас будет собрание. Многие не любят собраний, ругают их. Но это же просто-напросто черная неблагодарность! Собрания бывают не так уж часто, но зато как часто можно на них ссылаться! Куда бы ни пошел после школы, к товарищу или на стадион, всегда можно сказать: "Было собрание!" И никто не станет ворчать: "Столько часов без обеда! Все ждали, все волновались..."
В прошлый раз я ехал к Ивану на такси. Это было летом, дорога была быстрой, приятной. А троллейбус тащился не спеша, потому что была гололедица, и делал слишком уж частые длинные остановки. Потом усы его соскочили с проводов, водитель выскочил из кабины и долго дергал усы за веревку. Потом какой-то грузовик буксовал на дороге. Водитель снова выскочил и вместо того, чтобы подтолкнуть грузовик, зачем-то ругал шофера.
Оба раза я выскакивал на улицу вместе с водителем. "Все норовит подсобить!.." -- сказала кондукторша. Она не знала, что я еле-еле поспевал к трем часам.
"Ведь никому, кроме меня, неизвестно о приезде Ивана, -- рассуждал я. -- В письме так и написано: "Никто, кроме тебя!" Значит, я один ему нужен. И, может быть, именно в три часа. Ровно в три!.."
Чтоб сократить расстояние, я бежал от остановки до дома прямо через сугробы. Падал, проваливался, отряхивался и снова бежал...
Дом Ивана нельзя было спутать с другими домами: он стоял один среди белого поля, которое летом было зеленым, С двух сторон от него начинали расти еще два кирпичных корпуса, словно братья-близнецы, родившиеся совсем недавно: летом их не было. Невдалеке, за шоссе, была замерзшая река с невысокими берегами и лес, который летним вечером казался мне совсем темным и мрачным, а в зимний день стал серебристо-синим, нарядным.
Вдруг я увидел Ивана. Он стоял на балконе в пальто, но без шапки. И махал мне, будто поторапливал. Зимой редко выходят на балкон, в он вышел.
"Значит, не зря я бежал по сугробам. Значит, я нужен ему ровно в три!.." -- так думал я, то и дело спотыкаясь на лестнице: очень спешил.
Дверь квартиры была открыта. Иван стоял на площадке. Я гордился, что первым вижу его в день возвращения. Раньше Людмилы! Раньше отца и мамы. Его, которого все так ждали!..
Иван притянул меня к себе и поцеловал. Я тоже вытянул губы, но попал в плечо его зимнего пальто.
Я никогда еще не видел его в этом пальто. Как все, что он носил, оно было красивым и выглядело совсем новым. "Почему все на нем кажется только что купленным?" -- не раз уже думал я.
Он не был дома больше пяти месяцев, а комната была убрана, растения в горшках были зелеными, свежими. На тумбочке возвышалась кипа несмятых и, видно, нечитаных газет и журналов.
-- Соседка следит, -- объяснил мне Иван. -- Я оставил ключи.
Он бросил свое пальто на диван. Потом бросил туда мое пальто и мою ушанку. "Наверно, волнуется, -- решил я. -- А то бы вынес пальто в коридор и повесил на вешалку".
-- Как здоровье отца? -- спросил он.
Я ответил, что отец целые дни дышит воздухом на бульваре и во дворе.
-- Хорошо, что мы тогда не разрешили испытывать на нем новые методы, -- сказал Иван. -- Молодец этот ваш дядя Леня!..
-- Он согласен переехать сюда, к тебе! -- торжественно сообщил я. -- А вы с Людмилой переедете к нему, на второй этаж. Будем перестукиваться по трубе!
-- Как мама? Чуть-чуть успокоилась?..
-- За дядю Леню переживает... Он согласился из-за Людмилы. А мама его с самого детства знает, и ей его жалко. Столько лет любит Людмилу!
-- Ты бывал без меня на стадионе?
-- Один только раз. Мы пришли с Людмилой, а тот красавчик в белых трусах спрашивает: "Где ваш партнер?" Людмила сказала: "Уехал". Он взмахнул ракеткой и крикнул: "Это прекрасно! Я чувствую себя в блестящей спортивной форме!" Людмила его быстренько обыграла, и мы ушли.
Иван забыл закрыть балконную дверь. Наверное, от волнения. "Все-таки мы не виделись целых пять месяцев. Разволновался!" -- думал я.
Мне было холодно, но я терпел и молчал. А он подошел прямо к открытой двери и стал смотреть туда, куда мы смотрели с ним летом: на речку и лес.
-- Видишь ли...
Он произнес это "видишь ли" не твердо и не насмешливо, как всегда, а медленно, растягивая слоги, как дядя Леня.
-- Видишь ли... -- повторил он. -- Все познается в сравнении. Ты сам был влюблен, а потом... Нет, не то! Стыдно, брат, просто стыдно: никогда ничего не боялся, а сейчас не знаю, как тебе объяснить. Страшное дело, Ленька... Честное слово! Встретил я девушку... Понимаешь? Пошло звучит, а иначе не скажешь: в_с_т_р_е_т_и_л. Там, на строительстве. И ничего не могу поделать. Ты понимаешь?