Я понял: он по доброте своей предлагает мне то, что достается ему с наибольшим трудом, -- еду, яичницу. И отказался.
-- Мне надо сказать только два слова. Мне надо узнать... Ну, посоветоваться. Насчет отца. Я услышал сегодня, что у него "двести двадцать на сто"...
Так примерно начал я разговор, сделав вид, будто знаю, что это такое: "двести двадцать на сто".
-- Видишь ли, -- сказал дядя Леня. -- Я ведь только зубной врач...
"Всегда называет себя дантистом, -- подумал я, -- а тут -- зубной врач... Боится, я не пойму, что такое дантист. Считает меня кретином! Или, вернее сказать, ребенком. Это для взрослых одно и то же".
-- Скажите, дядя Леня, это опасно: двести двадцать на сто? Вы ведь знаете!..
Он стянул очки с носа и засунул концы пластмассовых дужек в рот. Так ему всегда удобнее думать.
-- Как бы это тебе объяснить? -- проговорил он не очень внятно, потому что дужки были во рту.
Почему мне нужно все о_б_ъ_я_с_н_я_т_ь? А просто с_к_а_з_а_т_ь нельзя?
-- Как бы это тебе объяснить, чтобы ты меня понял?
Ну, конечно, ведь я же ребенок, то есть кретин!
-- Отец выглядит абсолютно здоровым! -- сказал я. -- А когда смеется, то становится даже румяным.
-- Я бы с удовольствием к вам зашел и посмотрел твоего отца, но лучше уж вызвать специалиста. Тем более что Людмила не приглашала. Мне самому неудобно...
-- Но это опасно?
-- Как бы тебе объяснить?.. Это -- высокое кровяное давление. Его надо сбить! Врачи выпишут лекарства: порошки, уколы, таблетки. Но главное: положительные эмоции! Понимаешь?
-- Еще бы! -- соврал я. И подумал: "Хорошо бы, чтоб он мне не поверил. И объяснил!"
Он не поверил. Или пропустил мои слова мимо ушей.
-- Положительные эмоции -- это значит радость, веселье, надежда... Ведь главное -- нервы. Им нужно питание.
Я посмотрел на яичницу. Он улыбнулся:
-- Да-да! Им нужен витамин хорошего настроения. Они это любят, нервы. Отец работает на строительстве? Всю жизнь он на стройках! Это уже, прости меня, не для него: сроки, задания, планы. И еще... Может, его что-нибудь мучает, угнетает? Это надо решительно снять!
Я подумал немного.
-- Нет, его ничего не мучает. У нас дома все хорошо. И на работе его уважают. Ему будет трудно уйти... Привычка свыше нам дана. Сами знаете!
-- Может быть, ты и прав. А Людмила что думает? В смысле его работы?
-- Не знаю. Я у нее не спрашивал. Но его не угнетает... Никто! Я уверен.
-- Что ж, хорошо. Это важно! Если Людмила захочет, я зайду, посмотрю...
Теперь я понял, почему он выглядывал на лестницу: не хотел, чтоб Людмила увидела его в женском фартуке.
Они вместе учились в школе. Их считали женихом и невестой. Это было бы так хорошо, если б они поженились: Людмила осталась бы в том же доме, только спустилась бы на этаж. А у него книги не стояли бы там, где должна быть посуда...
Но Людмила не хочет. Она вообще не думает о замужестве: ее это не интересует. Она у нас "мастер четких линий" и думает только о своих чертежах.
Я однажды сказал:
-- Вот если бы ты вышла замуж за дядю Леню!
-- Две пары очков в одной молодой семье -- это слишком много, -- ответила мне она. Пошутила, хотя вообще-то шутить не любит.
А мама с отцом промолчали. И посмотрели на меня нежно и с жалостью, как на любимого дурачка: ты, дескать, мал еще. Не понимаешь!..
Странное дело: не заботятся о будущем дочери! Наверно, потому, что она -- ранний ребенок. Но разве она виновата? Какая несправедливость! Все втроем они заботятся обо мне: просто уж нету сил. 3
Я слышал, как некоторые взрослые говорят: "Я сумасшедшая мать! Я сумасшедший отец!.." И всегда как бы гордятся своим сумасшествием.
Мои родители непохожи на этих людей. Они абсолютно нормальные. И даже стесняются того, что прямо-таки дрожат за каждый мой шаг. Поэтому они дрожат как бы в шутку, а не всерьез. И поэтому, думаю я, отец кажется иногда грубоватым. Просто родители слишком долго ждали меня. Вот в чем все дело!
Хотя мне от этого, конечно, ничуть не легче.
О себе они не заботятся никогда. Даже удивительно; про меня все знают -- что вредно, чего нельзя Даже полезное может им показаться вредным. А на себя словно рукой махнули.
"Больше я этого не допущу!.. Начну с отца. Буду все время подбрасывать ему положительные эмоции!" -- с таким твердым решением я вернулся домой.
Раньше меня упрекали за то, что я часто бываю мрачным. Мама молча и внимательно заглядывала мне в глаза. Отец напевал: "Что ты, молодец, невесел? Что ты нынче нос повесил?" "О чем задумался, детина?.." Или что-нибудь вроде этого.
А Людмила спрашивала в упор:
-- Ты нас готовишь к чему-то плохому? Что-то случилось в школе? А может быть, во дворе? Скажи прямо. Прямота многое искупает.
Сама прямая, "мастер четких линий", Людмила от всех кругом требует точности и прямоты.
А я, как правило, ни к чему особенному их не готовлю... Просто мне хочется попросить что-нибудь такое, вместо чего, я уверен, мне предложат все сокровища мира: музей, цирк или даже театр. А мне хочется поехать с ребятами за город, на озеро Бездонку, где все загорают и плавают, а не только с утра до вечера тонут, как считают мои домашние.
Но в тот день я всем улыбался. И без конца повторял:
-- Не волнуйся, папа! Не беспокойся!.. Прошу тебя не волноваться!
Мама молча и пристально заглядывала мне в глаза.
-- О чем волнуешься, детина? -- привычно переиначил слова отец, хотя никакого волнения на моем лице не было: я улыбался.
-- Ты нас к чему-то готовишь? -- в упор спросила Людмила.
Найти положительные эмоции в доме, где все тебя обожают, не так легко, как думает дядя Леня.
Отец любит слушать радио, особенно музыкальные передачи. Но ему редко удается наслушаться вдоволь: то я делаю уроки, то читаю (тут уж все ходят на цыпочках!), то Людмила выполняет срочную работу, готовится к каким-нибудь зачетам. Она всегда учится: или на курсах, или в университете культуры, или еще где-нибудь.
Но в тот вечер я сел возле приемника, стал настраивать его на концерты и делал вид, что сам получаю огромное удовольствие.
-- Я знал, что в конце концов музыка тебя проймет. Ты ведь мой сын!
-- Твой, твой! -- сказал я отцу.
Он улыбнулся счастливой и гордой улыбкой: дескать, долго мы тебя ждали, но т_а_к_о_г_о стоило подождать!..
Положительные эмоции прибывали с каждой минутой!
Когда пришла мама, я включил приемник погромче, чтобы и она могла насладиться музыкой.
Из соседней квартиры постучали нам с стену.
В нашем доме толстые стены и высоченные потолки. Мама как-то сказала:
-- Это хорошо, что наш дом строился в пору, когда архитектура еще не достигла огромных успехов. Теперь ведь стены рассчитаны на таких вот, как я. Которые плохо слышат...
Мама часто подшучивает над своим, как говорят, физическим недостатком.
-- Новая архитектура служит не разъединению, а объединению семей, живущих в разных квартирах! -- сказал отец.
-- При старых нормах многие остались бы в старых квартирах, -- спокойно объяснила Людмила.
-- Только слышно за стенкою где-то... -- тихо пропел отец.
За нашими стенами трудно что-нибудь уловить. Но сосед, я уверен, специально прикладывает ухо, чтобы при первом же удобном случае постучать. Если мы громко разговариваем, чтобы слышала мама, он начинает всегда возмущаться. А тут ему музыка помешала! Бывают же люди, которым все на свете мешает. Особенно если кто-нибудь рядом получает положительные эмоции.
-- На сегодня закончим, -- сказал отец. -- Иди погуляй. Тебе надо побольше дышать свежим воздухом!
Почему именно мне надо побольше дышать? Как будто у меня "двести двадцать на сто"! Но я решил не уничтожать положительных эмоций и не стал спорить с отцом. Я пошел дышать воздухом.
Вскоре во двор вышел Костик. Он длиннее меня на целых полголовы, хотя учится со мной в одном классе. Не подумайте, что он огромного роста. Просто я невысокий. Может быть, поздние дети медленно физически развиваются? А Костик не поздний, он самый обыкновенный. И родители у него молодые. Но очень противные! Это его отец стучит в стенку. И мамаша постукивает...
Костик имеет такую привычку: если увидит ребят, которые во что-нибудь играют или о чем-нибудь договариваются, обязательно подкрадется и крикнет: "А-а, попались, попались! Все видел, все видел! Все слышал, все слышал!" И отойдет. Хотя никто его не просил смотреть и слушать не приглашали.
Мне давно хотелось надавать Костику по физиономии. Ударить три раза и тихо сказать: "Это за папу! Это за маму! Это за тебя самого!" -- как говорят маленьким, которые плохо едят.
Костик давно уж напрашивался на это. Я его предупреждал: "Не напрашивайся! Не напрашивайся!.." А он продолжал.
Но напрашивался он всегда как-то не до конца. Не было еще настоящего повода надавать ему и тихо сказать: "За папу! За маму!.." Ну, и так далее. А без повода бить как-то неинтересно.
Костик вышел во двор -- и сразу ко мне:
-- А-а, попались! Все слышал, все слышал: как стукнул вам папа, так сразу радио выключили. Испугались! Больше орать не будете. Что у вас там, какая-нибудь глухая тетеря?
-- Как ты сказал? -- спросил я Костика.
И, испугавшись, что он повторит свои слова громче, что все их услышат, быстро смазал его по скуле. Мне пришлось подняться на цыпочки, потому что Костик выше меня на целых полголовы. Он тут же удрал обратно в подъезд...
Я, наверно, очень разволновался и все сделал не так, как хотел: ударил его не три раза, а только один. И не стал приговаривать: "За папу! За маму!" Очень разволновался! Поэтому все забыл. Не ожидал, что он скажет эти слова...
"Не бить же его сначала?" -- подумал я. И не стал догонять.
Минут через десять Людмила высунулась в окно:
-- Леня, иди домой!
Я пошел... Уже с первого этажа я услышал, как на третьем шумит папа Костика:
-- Он избил его! Он избил его!.. Хулиган! Призовите его к порядку. Или я сам... Недаром его зовут... Недаром ему дали это прозвище! -- И он выкрикнул мое прозвище. -- Заслужил!
Я не стал подниматься, пока не услышал, что папа Костика хлопнул дверью.