Тогда я поднялся.
Дома все были взбудоражены. Мама поглядывала на отца. Я знал этот взгляд, он как бы просил отца: "Помни, что мы его долго ждали! Не кричи на него! Разберись..." Отец же поглядывал на маму и словно просил о том же. Они всегда обмениваются такими взглядами, когда я в чем-нибудь виноват. Будто сдерживают друг друга.
-- За что ты его избил? -- спросила Людмила.
-- Так... Ни за что. Я давно хотел.
-- Ты хотел?! -- Людмила нервно чертила что-то на огромном листе. У нее такая привычка: когда идет неприятный разговор, не прекращать работу, водить карандашом или рейсфедером по бумаге.
Я молчал.
-- За что ж ты его избил? Ведь была же, наверно, причина? Скажи нам. Прямота многое искупает!
-- Нет... Просто так. Он очень противный.
-- Мало ли противных людей на свете! Ты всех будешь бить?
Я пожал плечами:
-- Не знаю.
-- Если была бы причина, я, возможно, могла бы понять...
Любит она рассуждать: "Если бы было, тогда бы..."
-- Не было. Нет!..
-- Жестокость вообще отвратительна, -- не прекращая чертить, сказала Людмила. -- А беспричинная жестокость безнравственней вдвое. Нет, в тысячу раз.
Подсчитала!..
4
Если говорить по-честному, гордостью нашей семьи должна быть Людмила. Она кандидат наук, работает в архитектурной мастерской. А гордятся все в доме мною. Это несправедливо. Но что можно поделать?
Чтобы замаскировать эту несправедливость, отец хвалит меня как бы в шутку. А иногда грубовато. Из-за его грубоватости и появилось на свет мое прозвище, которое я до сих пор не решался произнести.
Даже за тройки меня не ругают.
-- Вот ведь способный какой, мерзавец! Совсем вчера не учил уроков, у телевизора просидел, а на тройку ответил! -- Свои восторги отец обязательно закончит словами из песни. Глядя на меня, он пропоет на какой-то свой собственный любимый мотив: -- И в воде он не утонет, и в огне он не сгорит!
Или что-нибудь вроде этого.
Частенько отец просит меня напомнить ему содержание кинокартины или книги, которую мы оба читали.
-- Память какую имеет, мерзавец! Все помнит, как будто вчера читал... -- И радостно восклицает: -- Я вот все позабыл, все перепутал!
Мне кажется, отец просто счастлив, что забывает и путает.
На следующий день после того, как я смазал по морде Костика, отец не выдержал и сказал:
-- Драться, конечно, плохо. А все-таки смелый какой, мерзавец! Ниже на две головы, а пошел в наступление, решился! Ниже на целых две головы!..
И потом он еще долго не мог успокоиться, все повторял:
-- Смелый, мерзавец!
Слово "мерзавец" он всегда произносит ласково, даже нежно. Но мне от этого, конечно, не легче, потому что это самое слово и стало давно моим прозвищем. "Ленька-мерзавец" -- зовут меня во дворе.
Вот до чего доводит любовь!
И вообще мне вовсе не нравится, что дома мною все восхищаются. Трудно, что ли, ответить на тройку? Или запомнить содержание книги? Кретин я, что ли, какой-то? И почему надо радоваться, что я на целых две головы ниже Костика? (Хотя на самом деле я ниже всего на полголовы.)
Отец и мама, мне кажется, очень довольны, что я невысокий. Они бы хотели, наверно, чтоб я и вовсе не рос: они-то ведь ждали ребенка и хотят, чтоб я на всю жизнь им остался. Но я не хочу!
Как-то я услышал по радио, что, если в семье несколько детей, нехорошо одного из них выделять. С воспитательной точки зрения! Я сказал об этом родителям.
-- Другой бы гордился, что его выделяют, а этот заботится о сестре! -- воскликнул отец. -- Добрый, мерзавец!..
-- Это даже хорошо, что ты сделал нам замечание, -- согласилась мама. -- Значит, любовь и забота не сделали тебя эгоистом. Мы очень рады.
Вот вам и все! Они очень рады. А я?..
И то, что Людмила до сих пор не выходит замуж, мне кажется, не волнует моих родителей. По крайней мере когда я сказал о зубном враче дяде Лене, они промолчали. "Поддержали бы меня в тот момент, -- думал я много раз, -- и, может быть, наша Людмила жила бы сейчас на втором этаже, прямо под нами. И мы ходили бы в гости друг к другу! У нее была бы семья... В книжках пишут, что каждая женщина стремится иметь семью. Может, Людмила этого не понимает? И родители не объяснят! Потому что я заслонил Людмилу, я, поздний ребенок... А это несправедливо..."
За драку отец хвалил меня, когда Людмила еще не вернулась с работы. Сестру у нас в доме побаиваются. Потому что она, как говорит отец, человек без слабостей.
Но одна слабость у сестры все же есть. Это я! Что поделаешь? Снова я...
Нет, Людмила не станет хвалить меня за тройки или за драку. Она сделает замечание, отчитает. А дня через два или три принесет мне подарок, словно бы извинится. Так бывает почти всегда.
И на этот раз так получилось.
Вернувшись с работы, сестра меня будто не замечала. Когда она сердится на меня, у нее сразу находится тысяча дел: чертит, стирает, переписывает какие-то лекции. И всем этим она занимается, чтоб не встречаться глазами, не разговаривать.
На этот раз она тоже целый вечер работала. А перед сном вдруг сказала:
-- Завтра не вздумай долго валяться в постели!
-- Но ведь завтра же воскресенье, -- тихо ответил я.
-- Мы идем с тобой в театр.
Она сказала так, будто собиралась отправить меня в милицию.
-- Хорошо, -- сказал я. -- Пойдем.
Благодарить ее в такие минуты нельзя.
Не знаю, как я дождался утра! Я даже не спросил Людмилу, какую пьесу мы будем смотреть. Это мне все равно. Важно, что я иду в театр!
Взрослые начинают выспрашивать: "Что за спектакль? А не потеряем ли мы время даром? Что о нем пишут? Что говорят? Интересно ли это?" Им можно так кочевряжиться, потому что они ходят, когда пожелают и куда пожелают. Просто избаловались. А мама с папой еще не хотят, чтоб я рос, чтоб стал взрослым!..
Наконец мы пошли. Отец решил проводить нас до театра. Он держал меня за руку. Он любит вести меня за руку, как раньше, когда я был еще маленьким и он заходил за мной в детский сад. Обычно я вырываю руку (смешно тащить на буксире тринадцатилетнего парня!), и сейчас бы я не позволил, если бы у отца не было двести двадцать на сто. Я не имею права отбирать у него положительные эмоции!
Людмила уже немного смягчилась, но еще окончательно не простила меня. Теперь было похоже, что она решила отвести меня не в милицию, как накануне, но все же в место не очень приятное; например, на урок, хотя у всех был день отдыха, воскресенье. По ее строгому виду никак нельзя было угадать, что мы идем в театр.
Я тайком наблюдал за Людмилой.
"Какая же, -- думал я, -- все-таки несправедливость: Людмила, женщина, высокая и, как говорят, со спортивной фигурой, а я, мужчина, маленький, ниже среднего роста. И отец сгибается пополам, чтоб вести меня за руку. Нет, я не хочу отбирать у Людмилы ее фигуру, но пусть и у меня будет не хуже!"
У Людмилы не только фигура спортивная, она и в самом деле занимается спортом: играет в теннис и волейбол. Вообще она, на мой взгляд, интересная. Очки ничуть ей не мешают, а даже чуть-чуть украшают ее: лицо получается строгое, умное. Вот только не знаю. нравятся ли мужчинам строгие и умные женщины.
Я видел, что молодые люди, которые шли нам навстречу, почему-то не обращали на Людмилу внимания. Это было обидно. Может быть, они угадывали по лицу сестры, что она не стремится иметь семью, к чему должна стремиться, как я читал, всякая нормальная женщина.
Так я думал, поглядывая тайком на сестру.
Навстречу шли женщины под руку со своими мужьями. Это ведь сразу видно: муж или не муж. Некоторые везли коляски, а мужья их шагали рядом. Или даже сами везли...
Мне хотелось спросить у всех встречных женщин: "Вы кандидат наук? А вы кандидат?"
Уверен, что никто не ответил бы: "Да". А моя сестра -- кандидат. Почему же только она одна шла одна? То есть со мной и с отцом, но это же не считается. Все потому, что не хочет замуж!
У театра мы встретили каких-то знакомых Людмилы.
-- Двадцать лет не виделись! -- закричали почти в один голос мужчина и женщина. -- Почти двадцать! Мы из пятого "В"! Ты помнишь? Нас потом перевели в новую школу. И мы разлучились. На столько лет! Живем в одном городе -- и ни разу не встретились. Непостижимо! А сейчас сразу узнали... Непостижимо! Мы давно поженились. Уже очень давно. Просто не помним себя неженатыми. Непостижимо! Просто не помним...
Можно было подумать, что они поженились еще в пятом классе. Они перебивали друг друга. И готовы были восклицать свое "Непостижимо!" по поводу всего -- и хорошего и плохого.
-- Это твой сын? -- воскликнула женщина. -- Копия! Просто одно лицо!..
-- Это ваш внук? -- обратилась она к отцу. -- Очень похож на дедушку! Очень... Просто непостижимо! Ну, поздравляем. Прекрасный внук!
"Неужели я выгляжу настолько моложе своего возраста, что меня можно принять за сына Людмилы? -- с огорчением подумал я. -- Или Людмила выглядит старше? Нет, они знают, сколько ей лет: вместе учились. Значит, дело во мне!"
Но еще больше меня поразило то, что отец промолчал, когда его поздравили с таким замечательным внуком. Он только залился краской так сильно и густо, как не заливался еще никогда: и уши, и шея, и даже затылок (это было видно сквозь белые волосы) -- все стало красным.
Я вспомнил слова дяди Лени с нижнего этажа: "Может, его что-нибудь мучает, угнетает?"
А может, отца действительно что-то мучает? И он только вида не подает? Мне казалось, он хотел, чтоб бывшие пятиклассники и дальше принимали меня за сына Людмилы. Да, он хотел... Это мне было ясно.
Я взял сестру за руку и, хоть она еще не совсем простила меня, прижался всем телом к ее руке.
Бывшие пятиклассники, казалось, готовы были вспомнить все, что с ними случилось за последние двадцать лет. Есть ведь такие люди: думают, что всем интересна любая мелочь и чепуха из их жизни, словно они великие композиторы или писатели.
-- Мы опоздаем, -- сказала Людмила.
-- Где вы сидите? Где вы сидите? -- опять зашумели мужчина и женщина из пятого "В". -- Ах, в десятом ряду? Непостижимо! Мы совсем рядом. Это прекрасно! Познакомим твоего сына со своими дочками. Они уже у нас там, внутри. Сидят чуть ли не со вчерашнего дня. Они тоже в четвертом классе. Двойняшки! Твой ведь в четвертом?