Я сказал так и испугался: "Неужели она подумает, что я вовсе не пошутил, а сказал всерьез? Из-за той ее просьбы... в театре..."
Но сестра, кажется, так не подумала. И даже не рассердилась. Не рассердилась!..
-- Дело совсем не в этом, -- сказала она. -- Дело в реакции... Впрочем, ты не поймешь!
-- Но ведь если человек кричит, значит, он волнуется, а если волнуется...
-- Это я уже слышала!
Больше я советов ей не давал.
Я прекрасно во всем разобрался, все, мне кажется, понял, но, по мнению Людмилы, не должен был разбираться и понимать. Не имел никакого права! И не мог помочь ей открыто. "Почему? -- злился я. -- Почему?!"
Я должен был действовать тайно от мамы и от Людмилы. Отец ничего не знал: у него двести двадцать на сто...
И вот я начал исправлять положение!
Я знал служебный телефон Людмилы и, когда никого не было дома, позвонил.
-- Можно Ивана? -- сказал я.
-- Какого Ивана? -- ответил смешливый девичий голос.
-- Не знаю...
-- А фамилия?
Я молчал.
Это девушку совсем уж развеселило.
-- Какой-то ребенок! -- объяснила она сотрудникам. -- Мальчишка или девчонка...
Снова ребенок! И неужели нельзя по голосу отличить меня от девчонки?
-- Предлагаю на выбор! -- сказал мне веселый голос. -- Ивана Петровича, Ивана Сергеевича и Ивана Ивановича!..
Я выбрал Ивана Ивановича. Но когда он сказал "Алло!", я сразу повесил трубку. Вдруг не т_о_т? А я назову ему имя сестры и начну извиняться!..
И потом, наверное, в мастерской много разных отделов. Откуда я взял, что Людмилин Иван работает с ней в одной комнате?
Что было делать?
Узнать фамилию у Людмилы? Она мне не скажет: не мое это дело! Спросить тайно у мамы? Она мне, конечно, ответит так:
-- Это даже хорошо, что ты волнуешься за сестру. Благородно с твоей стороны! Но в данном случае вмешиваться не стоит.
Оставался один только выход...
В день, когда у сестры был отгул и она ушла играть в теннис, я отправился к ней на работу. Не совсем "на работу", а к дому, где была архитектурная мастерская.
Я знал этот дом -- красивый, из стекла, металла, пластмассы. Таких домов еще мало у нас в городе. Но смешно, если мебельщики будут сидеть на плохой мебели, а архитекторы работать в некрасивом и старом доме.
Я пошел пешком, чтоб по дороге набраться храбрости. Но чем дольше я шел, тем страшнее мне становилось: "Как узнаю его? Ивана... О чем я ему скажу, незнакомому человеку?"
Делать что-нибудь смелое надо сразу, не думая, раз решил. И мне лучше было бы ехать туда на троллейбусе или трамвае. Слишком уж много времени я оставил себе для сомнений и всяких мыслей.
Наконец я дошел...
Я знал, что рабочий день кончается в половине шестого. Архитекторы стали сыпаться из подъездов, как мы высыпаемся из школы после уроков. Только немного потише и помедленнее...
Двери были из некрашеного дерева, с разводами, напоминавшими мне почему-то водяные подтеки, как на пнях. Эти двери моя сестра распахивала каждый день по два раза. Нет, по четыре: она еще ходит обедать в столовую. Я с интересом разглядывал двери и лестницу...
Сперва из дверей посыпались девушки. У нас из школы первыми выскакивают мальчишки. Девушки были в ярких, цветастых платьях, на каблуках, с модными сумочками. У некоторых в руках были рулоны. Все они казались очень красивыми. Это меня огорчило.
Но ни у кого из них не было такой спортивной фигуры, как у Людмилы. И такого умного, как говорит мама, значительного лица. Только вот нравятся ли мужчинам значительные лица? Этого я не знал.
В мастерской Людмила работает меньше года: раньше она училась в аспирантуре. У нее еще нет здесь близких подруг, которые ходили бы к нам домой. И от этого было спокойнее, никто не мог крикнуть: "Леня, а ты что тут делаешь?.."
Потом показались мужчины.
Как мне узнать Ивана? По дороге я кое-что изобрел... Наверно, это выглядело очень смешно и глупо, но, как только вышли мужчины, я крикнул, глядя куда-то вверх, словно голубю или скворцу:
-- Ива-ан!..
Никто не откликнулся.
Из дверей выходили группами: то женщины, то мужчины. Иногда вперемежку, но редко... Будь что будет, я быстро стал повторять:
-- Иван! Иван! Иван!
Нет, так не годится: собаку я кличу, что ли?
-- Ива-ан...
Я произнес имя протяжно и медленно, словно дальше должно было следовать отчество.
-- Вы меня? -- ткнул себя в грудь мужчина. Он сказал "вы", наверно, от неожиданности.
Нет, этот был слишком уж старый и лысый. Я помотал головой: не вас!
И снова крикнул, глядя на небо:
-- Ива-ан!..
-- Вы меня?
Если б он и нравился нашей Людмиле, я бы решительно выступил против: он был сестре до плеча. И то бы не дотянулся!..
-- Нет, я не вас...
И снова:
-- Ива-ан...
-- У тебя объявился тезка, -- сказал кто-то кому-то в группе мужчин.
Один из них обернулся, взглянул на меня.
-- Ива-ан! -- снова крикнул я. Уже, наверное, от испуга.
Тогда он пошел ко мне.
-- Видишь ли... -- начал он где-то на полпути.
Я прямо вздрогнул: "Видишь ли..." -- так часто начинает фразы дядя Леня с нижнего этажа. Но дядя Леня произносит свое "видишь ли" неуверенно, растягивая слоги, словно бы вслух рассуждая, а этот сказал как-то насмешливо.
Пока он шел ко мне, я успел подумать: "Наверно, не ниже Людмилы... Ведь мужчина среднего роста, можно считать, равен высокой женщине!"
-- Видишь ли, -- повторил он все так же насмешливо, -- у меня к тебе огромная просьба: называй своего приятеля просто Ваней. Чтобы не было путаницы.
Первый из трех Иванов, он понял, что не мог его звать незнакомый, а тем более мальчишка. Не стал тыкать себя в грудь и спрашивать: "Вы меня?.."
"Настоящий Иван! -- думал я. -- Русоголовый, светлоглазый... Родители, когда давали имя, не промахнулись! Конечно: ведь в сказках Иван если даже Иван-дурак, то все равно далеко не дурак, а сообразительный и красивый. Ну, как же могли родители назвать Иваном того вон, лысого? Или того, низкорослого? Сообразили! Хотя, когда человеку дают имя, трудно с точностью определить, будет он лысым или не будет..."
-- Ну, что же, договорились? -- спросил он. -- Поскольку твой Иван пока еще здесь не работает...
-- Работает! -- неожиданно для самого себя перебил я его.
-- Ну-у, брат! Создается просто безвыходное положение. И часто ты будешь его вызывать?
-- У меня тут еще кое-кто работает...
-- Тоже Иван?
-- Людмила...
Я нарочно назвал имя сестры, чтоб посмотреть, какое это произведет на него впечатление.
Он не вздрогнул, не побледнел и не схватился за сердце, как делают, услышав имя любимой, герои в пьесах или романах. Просто исчез его насмешливый взгляд, сразу куда-то пропал. И я догадался: это тот самый. Тот!
Он глядел уже на меня абсолютно серьезно и даже чуть-чуть подозрительно, будто я мог обмануть его или разыграть.
-- Какая Людмила?
Я назвал нашу фамилию.
-- Ну, брат...
-- Вот именно: брат! Я ее брат... И даже похож на нее немного лицом. Так говорят... Присмотритесь!
Я забыл, что можно быть похожим не только на сестру, но и на мать. Чтобы он не успел об этом подумать, я стал убеждать:
-- Да брат же я, брат! Это я разговаривал с вами и пошутил... У Людмилы нет сыновей! И не было браков... Ей тысячи раз предлагали, но она не хотела!
-- Тысячи раз?
-- Ну, десятки... Она сама не хотела выходить замуж. И сейчас не хочет. Так мне кажется... А я просто-напросто пошутил.
Он мне поверил, потому что обернулся к друзьям и сказал:
-- Не ждите меня.
Он не повысил голоса, но они услышали, потому что голос у него и так был громкий, отчетливый. "Вполне подходит для нашей семьи!" -- решил я.
-- Идите. -- Он махнул сослуживцам рукой.
-- Что, отыскал пропавшего сына? -- спросил кто-то из них.
-- Вот видите! -- обрадовался я. -- И они пошутили: назвали меня вашим сыном. А кто-нибудь может услышать и подумать, что в самом деле. Как вы подумали...
-- Так ты и есть Ленька?
-- Она вам рассказывала?
-- Говорила, что есть младший брат. А ты, оказывается, вполне взрослый парень!
С этой минуты я его полюбил.
-- Почему вы ни разу к нам не пришли? Просто так, в гости...
-- Не приглашала... Пойдем-ка обсудим с тобой ситуацию.
Он обнял меня за плечи. Это было приятно. И мы с ним пошли по улице, не спеша, как ходят приятели,
Сперва он молчал. А я обо всем на свете забыл: мы шли как приятели!
Потом я взглянул на него и подумал, что он бы ни за что не вышел на лестницу в фартуке, как дядя Леня, с которым я почему-то его мысленно сравнивал. На нем был модный, красивый костюм и рубашка такая белая, что лицо казалось уже загорелым, хотя была еще только весна. А может, и правда успел загореть?
-- Мы ведь с Людмилой в мастерской почти друг друга не замечали: она -- на втором этаже, а я -- на четвертом. Познакомились на теннисном корте, -- сказал он. -- Вот уже полторы недели, как забросил ракетку...
"Он забросил ракетку, а Людмила стала ходить на корт еще чаще, -- подумал я. -- Значит, он может не видеть ее, а она его, значит, не может?.."
-- Людмила тоже не ходит на теннис, -- сказал я. -- Она ходит в театр... В кино! Почти каждый вечер...
-- Вот видишь! Я так и знал. Почти каждый вечер?
Заволновался!
-- Ну, в крайнем случае через день.
-- В этом-то все и дело! Не в том, что ты пошутил, а я ей устроил сцену... Дело в том, что она даже не хочет мне объяснить...
-- У нее есть сознание собственной правоты! -- сказал я. -- И потом... Должна у нее быть гордость?
-- Ну-у, брат, ты меня удивил! Разве можно с этим считаться? Подошла бы и объяснила: так, мол, и так, мой брат пошутил, А то ведь даже слова не произнесла! Ничего объяснить не пожелала... И спокойно ходит в кино!
"Людмила считает, что он не имел права разволноваться и накричать, -- размышлял я. -- Он считает, что она обязательно должна ему все объяснить... Почему взрослые придают такое значение мелочам? И все усложняют?.. Они слишком много думают -- вот в чем несчастье. А иногда надо поступать не думая, просто как хочется! Я вот, например, не могу быть в ссоре с друзьями больше чем день или два... А взрослые все усложняют! Иногда я могу им помочь. Но они не верят, что я могу. И я не могу! Хотя Иван, кажется, верит..."