Молодой офицер не переставал думать о загадочном исчезновении брига, внезапно скрывшегося по выходе из пролива Касос, когда все на "Сифанте" были уверены, что уже настигают судно.
Однако Анри д'Альбаре не считал себя побежденным. Приблизившись к берегу, насколько позволяла осадка корвета, он приказал внимательно обследовать все излучины побережья. Однако судно, подобное бригу, без труда могло укрыться среди бесчисленных рифов, защищавших подступы к острову, или в высоких проходах между скалистыми утесами. Капитану, знающему здешние места, ничего не стоило сбить со следа тех, кто гнался за ним, юркнув за этот барьер из подводных камней, к которому "Сифанта" не смела подойти из боязни разбиться. Если бриг укрылся в одной из этих потайных бухт, отыскать его будет так же трудно, как обнаружить другие пиратские суда, нашедшие себе убежище в укрытых стоянках острова.
Поиски, предпринятые корветом, длились два дня, но не принесли никакого успеха. Можно было подумать, что, пройдя Касос, бриг погрузился в пучину вод, - настолько бесследно он исчез. Как ни горько было командиру д'Альбаре, ему пришлось оставить всякую надежду отыскать этот корабль. Тогда то он и решил бросить якорь в Аркассе. Теперь ему оставалось лишь одно: ждать.
На другой день, между тремя и пятью часами вечера, в городок Аркассу должно было собраться почти все население острова, не говоря уже об иностранцах, европейцах и азиатах, не заставлявших себя ждать в подобных случаях. Дело в том, что в тот день был назначен большой базар для продажи несчастных людей всех возрастов и положений, недавно взятых в плен турками.
В те времена в Аркассе имелся "батистан" - специальный рынок, предназначенный для торговли этого рода, невольничий рынок, подобный тем, какие встречаются в некоторых городах берберийского побережья. На сей раз батистан вмещал около сотни невольников - мужчин, женщин, детей, захваченных во время последних турецких набегов на Пелопоннес. Они беспорядочно толпились на открытом дворе, под лучами палящего солнца, и их изодранная одежда, скорбные позы, лица, исполненные отчаяния, говорили о том, сколько им пришлось выстрадать. Эти обездоленные, утолявшие голод скудной и скверной пищей, а жажду - грязной водой, держались семьями, но лишь до тех пор, пока прихоть покупателя безжалостно не отрывала жен от мужей, детей - от родителей. Они способны были вызвать самое глубокое сострадание у всех, кроме своих стражей - жестоких "баши", не доступных жалости. Но что значили эти муки в сравнении с тем, что ожидало их на многочисленных каторгах Алжира, Туниса и Триполи, где смерть так быстро опустошала ряды невольников, что приходилось постоянно их пополнять. И все же надежда на освобождение не покидала пленников. Если, приобретая их, покупатели совершали выгодную сделку, то не менее выгодно было возвращать, за весьма крупный выкуп, свободу, в особенности тем, чья высокая цена определялась известным общественным положением на родине. Немало людей было таким образом вырвано из цепей рабства, либо официальным путем, когда пленников выкупало государство еще до их отправки на чужбину, либо когда владельцы договаривались непосредственно с семьями невольников, либо, наконец, когда монахи ордена Милосердия, разбогатевшие от сборов, производившихся во всей Европе, приезжали за ними в крупнейшие города Берберии. Случалось, что и частные лица, воодушевленные идеей милосердия, жертвовали на эти благородные цели долю своего состояния. С недавнего времени на выкуп пленников из неизвестного источника начали поступать крупные суммы; однако они предназначались исключительно для освобождения рабов, уроженцев Греции, которых превратности войны отдали за последние шесть лет в руки маклеров Африки и Малой Азии. На базаре Аркассы происходили публичные торги. В них могли принимать участие все - и местные жители и чужеземцы; но поскольку в тот день маклеры скупали рабов лишь для невольничьих рынков Берберии, то продавалась всего одна партия пленников. И в зависимости от того, кому из маклеров она досталась бы, узникам предстояло отправиться в Алжир, Триполи или Тунис. Все же существовали две группы пленников. Одни - их было большинство - прибыли из Пелопоннеса. Другие были недавно захвачены на борту греческого корабля, везшего их из Туниса в Скарпанто, откуда им предстояло возвратиться на родину. Судьбу всех этих несчастных, которых ожидало столько горестей, решала последняя надбавка в цене, а повышать цену можно было лишь до тех пор, пока не пробьет пять часов. Пушечный выстрел в крепости Аркассы, возвещавший о закрытии порта, одновременно прекращал торги. Итак, в тот день, 3 сентября, вокруг батистана толпились маклеры. Здесь было множество агентов, прибывших из Смирны и других ближних городов Малой Азии, и все они, как уже говорилось, представляли интересы берберийских государств. Вся эта суматоха объяснялась как нельзя проще. Дело в том, что последние события предвещали скорое окончание войны за независимость. Ибрагим был потеснен на Пелопоннесе, и в Морее только что высадился маршал Мэзон с экспедиционным корпусом в две тысячи французов. Таким образом вывоз невольников должен был в ближайшем будущем намного сократиться, а их продажная цена, к великому удовольствию кади, возрастала. Все утро маклеры наведывались на батистан и уже составили себе представление о количестве и качестве невольников и о том, что они несомненно пойдут по очень высокой цене. - Клянусь Магометом! - твердил агент из Смирны, разглагольствуя в кружке своих собратьев. - Пора выгодных сделок миновала! Помните ли вы времена, когда корабли доставляли сюда не сотни, а тысячи пленников? - Да! Как это было после Хиосской резни! - подхватил другой маклер. - Одним махом больше сорока тысяч рабов! Все трюмы были забиты ими! - Несомненно, - начал третий агент, который производил впечатление ловкого дельца. - Но избыток невольников ведет к избытку предложений, а избыток предложений - к снижению цены! Лучше уж привозить поменьше, да сбывать повыгоднее, - ведь как бы ни возрастали расходы, поборы не уменьшаются! - Вот, вот! Особенно в Берберии… Двенадцать процентов всей выручки в пользу паши, кади или правителя! Не считая одного процента на содержание мола и береговых батарей. - И еще один процент перекочевывает из наших карманов в карманы марабутов note 3. - Поистине сплошное разорение - и для корсаров и для маклеров! Так беседовали между собой эти агенты, даже не сознававшие всей низости своей торговли. Они вечно жаловались на несправедливость! И обвинения несомненно продолжали бы сыпаться из их уст, если бы этому не положил конец удар колокола, возвестивший об открытии базара. Само собой разумеется, на торгах присутствовал кади. Его побуждал к этому не только долг представителя турецкого правительства, но и личный интерес. Расположившись на помосте, защищенном тентом, над которым развевался красный флаг с полумесяцем, он возлежал на больших подушках с истинно восточной ленью. Возле него находился аукционист, который, исполняя свои обязанности, не слишком надрывал горло! Отнюдь! На такого рода торгах маклеры не торопились набавлять цену. Более или менее оживленная борьба вокруг окончательной суммы происходила в сущности лишь в последние четверть часа. Первая цена в тысячу турецких лир была предложена одним из маклеров Смирны. - Тысяча турецких лир! - повторил аукционист и закрыл глаза, словно собираясь вздремнуть в ожидании следующей надбавки. В течение первого часа цена поднялась всего лишь с тысячи до двух тысяч турецких лир, то есть приблизительно до сорока семи тысяч франков на французские деньги. Маклеры присматривались друг к другу, знакомились, беседовали о посторонних вещах. Каждый заранее обдумал свою ставку. Они отважатся назвать свою наивысшую цену лишь в самые последние минуты, перед заключительным пушечным выстрелом… Однако появление нового конкурента вскоре изменило их планы и внесло неожиданный азарт в ход торгов. Около четырех часов на базаре Аркассы появились два человека. Откуда они прибыли? Вне всякого сомнения, из восточной части острова, судя по тому, откуда показалась арба, подвезшая их прямо к воротам батистана. Их приезд вызвал удивление и беспокойство. Очевидно, маклеры не ожидали, что появится лицо, с которым им придется соперничать. - Клянусь Аллахом! - воскликнул один из них. - Это сам Николай Старкос! - И его окаянный Скопело! - ответил другой. - А мы то думали, что они провалились в преисподнюю! Пришельцев хорошо знали на базаре Аркассы. Уже не раз они заключали здесь крупные сделки, покупая невольников для африканских работорговцев. В деньгах у них недостатка не было, хотя никто не знал, откуда они их берут; но это было их дело. Что касается кади, то он мог лишь радоваться появлению таких опасных для маклеров конкурентов. Скопело, знатоку своего позорного ремесла, достаточно было одного взгляда, чтобы определить истинную стоимость партии невольников. Он ограничился тем, что сказал несколько слов на ухо Старкосу, который в ответ утвердительно кивнул головой. При всей своей наблюдательности помощник капитана "Каристы" не заметил того ужаса, какой вызвало появление Николая Старкоса у одной из пленниц. То была высокая пожилая женщина, сидевшая в отдаленном углу батистана. Она внезапно поднялась, точно ее толкнула неодолимая сила, сделала несколько шагов, и крик уже готов был сорваться с ее уст… Однако у нее хватило сил сдержаться. Затем, медленно отступив, она закуталась с ног до головы в жалкий плащ и вновь заняла свое место позади группы пленников, стараясь остаться незамеченной. Как видно, ей мало было спрятать лицо, она хотела всю себя скрыть от взглядов Николая Старкоса. Между тем, не заговаривая с капитаном "Каристы", маклеры не сводили с него глаз. Он же, казалось, вовсе не обращал на них внимания. Прибыл ли он затем, чтобы перебить у них эту партию невольников? Зная о связях Старкоса с пашами и беями берберийских государств, они с полным основанием могли этого опасаться. Мысль эта вскоре завладела всеми. Между тем аукционист поднялся и громким голосом повторил последнюю надбавку: - Две тысячи лир! - Две тысячи пятьсот, - сказал Скопело, который в таких случаях действовал от имени своего капитана. - Две тысячи пятьсот лир! - возгласил аукционист. И снова в отдельных группах маклеров, настороженно следивших друг за другом, начались оживленные разговоры. Прошло четверть часа. После Скопело никто не предложил новой надбавки. Старкос, равнодушный и высокомерный, прохаживался вокруг батистана. Ни у кого не оставалось сомнений, что в конце концов партия останется за ним, даже без серьезной борьбы. Тем временем маклер из Смирны, предварительно посовещавшись с двумя или тремя из своих собратьев, предложил новую надбавку - до двух тысяч семисот лир. - Две тысячи семьсот лир, - повторил аукционист. - Три тысячи! На сей раз это был голос самого Николая Старкоса. Что же случилось? Почему он лично вмешался в борьбу? Отчего в его голосе, всегда таком холодном, зазвучало сильное волнение, поразившее даже Скопело? Читатель это вскоре узнает. Несколькими минутами ранее Старкос, войдя внутрь ограды батистана, прогуливался между группами невольников. Старая женщина, заметив его приближение, еще плотнее закуталась в свой плащ. Он так и не смог ее разглядеть. Внезапно внимание Старкоса привлекли двое пленников, сидевших в стороне от других. Он остановился, словно ноги его приросли к земле. Перед ним возле рослого мужчины прямо на земле лежала измученная усталостью девушка. Заметив Николая Старкоса, мужчина резко выпрямился. Девушка тотчас же открыла глаза. Однако, увидев капитана "Каристы", она отшатнулась. - Хаджина! - вскричал Старкос. То была Хаджина Элизундо, которую Ксарис обнял, словно стараясь защитить от опасности. - Она! - повторил Старкос. Хаджина высвободилась из объятий Ксариса и взглянула прямо в лицо бывшему клиенту своего отца. Именно в эту минуту, даже не попытавшись узнать, каким образом наследница банкира Элизундо оказалась в числе невольников на рынке Аркассы, Николай Старкос изменившимся от волнения голосом назвал новую цену в три тысячи лир. - Три тысячи лир! - повторил аукционист. Было немногим больше половины пятого. Через двадцать пять минут прогремит пушечный выстрел, и партия рабов достанется тому, кто заплатит дороже. Посовещавшись друг с другом, маклеры собирались уже покинуть базар, твердо решив не предлагать более высокой цены. Казалось несомненным, что за отсутствием соперников капитан "Каристы" возьмет верх, как вдруг агент из Смирны вздумал в последний раз вмешаться в борьбу. - Три тысячи пятьсот лир! - воскликнул он. - Четыре тысячи! - тут же ответил Николай Старкос. Скопело, не заметивший Хаджины, не знал, чему приписать столь неумеренный пыл своего господина. С его точки зрения, сумма в четыре тысячи лир уже намного превышала стоимость партии. Он просто недоумевал, что могло побудить Николая Старкоса ринуться в столь безрассудное предприятие. Между тем за последним возгласом аукциониста наступило долгое молчание. Даже маклер из Смирны, по знаку своих товарищей, вышел из игры. То, что последнее слово останется за Старкосом, которому требовалось всего несколько минут, чтобы закрепить свою победу, более не вызывало сомнений. Ксарис это понял. Он еще крепче сжал Хаджину в своих объятиях. Ее отнимут у него только вместе с жизнью! В это мгновение в глубокой тишине прозвучал взволнованный голос, крикнувший аукционисту три слова: - Пять тысяч лир! Старкос обернулся. К воротам батистана только что подошла группа моряков. Впереди нее был офицер. - Анри д'Альбаре! - воскликнул Николай Старкос. - Анри д'Альбаре… Здесь… в Скарпанто! Чистая случайность привела командира "Сифанты" на рыночную площадь. Он даже не знал, что в тот день - то есть спустя сутки после его прибытия в Скарпанто - в столице острова будет происходить продажа невольников. Он не видел в гавани саколевы и поэтому, встретив в Аркассе Старкоса, был удивлен не меньше своего соперника. Николай Старкос со своей стороны не знал, что "Сифантой" командует Анри д'Альбаре, хотя ему и было известно, что корвет бросил якорь в Аркассе. Предоставляем читателю судить о чувствах, овладевших обоими противниками, когда они очутились лицом к лицу. Анри д'Альбаре неожиданно провозгласил новую надбавку, ибо он только что заметил среди невольников на батистане Хаджину и Ксариса, - Хаджину, которая с минуты на минуту могла оказаться во власти Николая Старкоса! И Хаджина услышала его голос, она узнала его и готова была броситься к нему, если бы ее не остановила стража. Одним единственным жестом Анри д'Альбаре успокоил молодую девушку и возвратил ей уверенность. Несмотря на негодование, охватившее его перед лицом гнусного соперника, он не потерял присутствия духа. Он сумеет вырвать из рук Николая Старкоса этих невольников, сгрудившихся на базаре Аркассы, а вместе с ними и ту, кого он так долго искал и не надеялся больше увидеть. Да! Он сделает это, и если понадобится, даже ценою всего своего состояния. Во всяком случае, предстояла отчаянная борьба. Хотя Николай Старкос и не мог понять, каким образом Хаджина Элизундо оказалась в числе пленников, она по прежнему оставалась в его глазах богатой наследницей корфиотского банкира. Не могли же ее миллионы исчезнуть вместе с нею! Они тотчас же появятся на свет, чтобы выкупить ее у того, чьей рабыней она станет. Таким образом, набавляя цену, он ничем не рисковал. И Николай Старкос решил продолжать торг с еще большим азартом, ибо ему приходилось бороться со своим соперником, мало того, со счастливым соперником! - Шесть тысяч лир! - крикнул он. - Семь тысяч! - ответил командир "Сифанты", даже не обернувшись к Старкосу. Кади мог только приветствовать оборот, который принимало дело. Он и не пытался скрывать перед лицом обоих конкурентов свое удовлетворение, проступавшее сквозь всю его восточную напыщенность. Этот алчный чиновник уже прикидывал, в какой сумме выразится его доля. Между тем Скопело начинал терять самообладание. Он узнал Анри д'Альбаре, а потом и Хаджину Элизундо. Если Николай Старкос, охваченный ненавистью, будет упорствовать, то сделка, поначалу еще сулившая какую то выгоду, станет совершенно убыточной, в особенности если девушка лишилась своего состояния, как она лишилась свободы; а ведь это было вполне вероятно! Поэтому, отозвав Николая Старкоса в сторону, он раболепно попытался высказать ему несколько благоразумных соображений. Но советы Скопело были приняты так, что больше он их не рискнул давать. Теперь капитан "Каристы" сам называл аукционисту цифры, делая это тоном, оскорбительным для своего соперника. Легко понять, что маклеры, видя, как разгорается битва, остались, чтобы следить за всеми ее перипетиями. Толпа любопытных, наблюдавшая за этим сражением, где удары измерялись тысячами лир, выражала свой интерес шумными возгласами. Если большинство присутствующих знало капитана саколевы, то командир "Сифанты" не был никому знаком. Никто даже и не подозревал, с какой целью прибыл к берегам Скарпанто этот корвет, плававший под корфиотским флагом. Однако во время войны перевозкой невольников занималось столько кораблей всех наций, что нетрудно было заподозрить в этом и "Сифанту". Поэтому все полагали, что кому бы ни достались невольники - Анри д'Альбаре или Старкосу, - несчастных все равно ожидала рабская доля. Так или иначе, через пять минут этот вопрос должен был окончательно решиться. На последнюю надбавку, провозглашенную аукционистом, Старкос ответил словами: - Восемь тысяч лир! - Девять тысяч! - сказал Анри д'Альбаре. Наступило молчание. Командир "Сифанты", по прежнему сохранявший хладнокровие, следил взглядом за Николаем Старкосом, который в бешенстве ходил взад и вперед, совершенно не обращая внимания на испуганного Скопело. Впрочем, никакие доводы не могли бы теперь умерить разыгравшиеся страсти. - Десять тысяч лир! - вскричал Старкос. - Одиннадцать тысяч! - ответил Анри д'Альбаре. - Двенадцать тысяч! - бросил Старкос, не задумываясь. Командир д'Альбаре ответил не сразу. Не то, что бы он колебался, но он заметил, как Скопело кинулся к Николаю Старкосу, видимо пытаясь уговорить его прекратить безумный торг, и это на мгновение отвлекло внимание капитана "Каристы". В то же время пожилая невольница, до сих пор упорно прятавшая свое лицо, выпрямилась, словно у нее возникло желание показаться Старкосу… В эту секунду над Аркасской крепостью вспыхнуло пламя, окутанное клубами белого дыма; но прежде чем звук выстрела донесся до батистана, звучный голос назвал новую сумму: - Тринадцать тысяч лир! Затем послышался выстрел, за которым последовали долго не смолкавшие возгласы "ура". Старкос оттолкнул Скопело с такой силой, что тот покатился по земле… Но было уже слишком поздно! Старкос больше не имел права торговаться! Хаджина Элизундо ускользнула от него, и, видимо, навсегда! - Идем! - глухим голосом бросил он Скопело. И можно было расслышать, как он пробормотал: "Это будет и надежнее и дешевле!" Оба взобрались на арбу и скрылись за поворотом дороги, ведущей в глубь острова. И вот уже Хаджина Элизундо, поддерживаемая Ксарисом, вышла за ограду батистана. Она кинулась в объятия Анри д'Альбаре, который говорил, прижимая ее к сердцу: - Хаджина! Хаджина! Я отдал бы все мое состояние, лишь бы выкупить вас… - Как я отдала мое, чтобы выкупить свое доброе имя! - ответила девушка. - Да, Анри!.. Хаджина Элизундо теперь бедна, но зато достойна вас! 13. НА БОРТУ "СИФАНТЫ" На следующий день в десять часов утра, снявшись с якоря при попутном ветре, "Сифанта" под малыми парусами направилась к выходу из гавани Скарпанто. Пленники, выкупленные Анри д'Альбаре, разместились частью на твиндеке, частью на батарейной палубе. Хотя переход через Архипелаг должен был занять всего несколько дней, офицеры и матросы старались устроить измученных людей как можно удобнее. Командир д'Альбаре еще накануне подготовился к выходу в море. Что касается тринадцати тысяч лир, то он представил кади такие гарантии, которыми тот вполне удовлетворился. Посадка недавних невольников на корвет совершилась без затруднений, и через три дня этим несчастным, которые еще недавно были обречены на ужасы берберийской каторги, предстояло высадиться в одном из портов Северной Греции, где им не пришлось бы больше опасаться за свою свободу. Но ведь освобождением они были всецело обязаны тому, кто вырвал их из рук Николая Старкоса! Поэтому, едва поднявшись на борт корвета, они самым трогательным образом выразили свою благодарность. Среди пленников находился старый священник из Леондари. Вместе со своими товарищами по несчастью он приблизился к юту, где в обществе нескольких офицеров расположились Хаджина Элизундо и Анри д'Альбаре. Затем все они, во главе со священником, опустились на колени, и, протянув руки к командиру, старик сказал: - Анри д'Альбаре, все те, кому вы вернули свободу, благословляют вас! - Друзья мои, я только выполнил свой долг! - ответил глубоко растроганный командир "Сифанты". - Да!.. Все благословляют вас… все… и я тоже, Анри! - прибавила Хаджина, в свою очередь преклонив колени. Анри д'Альбаре порывисто поднял ее, и тогда от юта до бака, от батареи до нижних рей, на которые взобралось около пятидесяти матросов, громко кричавших "ура", прокатились возгласы: "Да здравствует Анри д'Альбаре! Да здравствует Хаджина Элизундо!" Лишь одна пленница - та самая, что накануне так упорно пряталась на батистане, - не принимала участия в этой церемонии. Поднимаясь на корабль, она была озабочена лишь тем, чтобы не привлечь к себе внимания. Это ей удалось, и с той минуты, как она забилась в самый темный угол средней палубы, о ней никто не вспоминал. Видимо, она надеялась остаться незамеченной до самого конца плавания. Но для чего ей понадобились такие меры предосторожности? Знал ли ее кто либо из офицеров или матросов корвета? Так или иначе, лишь веские причины могли заставить ее столь настойчиво избегать людей в течение трех или четырех суток, которые должен был занять переезд через Архипелаг. Впрочем, если Анри д'Альбаре заслужил признательность пассажиров корвета, то какой благодарности заслуживала Хаджина за все содеянное ею со времени отъезда из Корфу? - Анри, - сказала она накануне, - Хаджина Элизундо теперь бедна, но зато достойна вас! Она и впрямь была бедна! Но достойна ли молодого офицера?.. Пусть об этом судит сам читатель. И если Анри д'Альбаре любил Хаджину, несмотря на разъединившие их тяжелые обстоятельства, то как же должна была усилиться его любовь, когда он узнал, что заполняло жизнь девушки в течение долгого года разлуки! Едва Хаджине Элизундо стали известны источники состояния, оставленного ей отцом, она приняла решение целиком употребить его на выкуп невольников, от продажи которых составилась большая его часть. Она не хотела сохранить ни гроша из этих двадцати миллионов, нажитых столь позорным способом. В свой план она посвятила лишь Ксариса. Он одобрил его, и вскоре все ценные бумаги банка Элизундо были реализованы. Анри д'Альбаре получил письмо, в котором молодая девушка брала назад данное ему слово и прощалась с ним. Затем в сопровождении честного и преданного Ксариса Хаджина тайно покинула Корфу, чтобы отправиться в Пелопоннес. В то время солдаты Ибрагима все еще беспощадно расправлялись с населением Центральной Морей, претерпевшим уже столько тяжелых испытаний. Несчастных, которым удавалось избежать гибели, отсылали в крупнейшие порты Мессинии, Патрас или Наварин. Отсюда корабли, зафрахтованные турецким правительством или предоставленные пиратами Архипелага, тысячами перевозили их либо в Скарпанто, либо в Смирну, где не переставая действовали невольничьи рынки. За два месяца, последовавшие за отъездом с Корфу, Хаджине Элизундо и Ксарису, которых никогда не останавливала цена, удалось выкупить многие сотни невольников из числа тех, кого еще не успели отправить из Мессинии. Они сделали все возможное, чтобы разместить этих людей в безопасных местах, одних - на Ионических островах, других - в освобожденных областях Северной Греции. Покончив с этим, оба отправились в Малую Азию - в Смирну, где работорговля велась тогда в особенно широких масштабах. Целые караваны судов доставляли сюда множество греческих невольников, освобождения которых особенно добивалась Хаджина. Она предлагала цены, настолько превышавшие предложения маклеров Берберии и побережья Малой Азии, что турецкие власти охотно вели с ней дела, считая их для себя весьма выгодными. Легко понять, как все эти торговцы злоупотребляли ее благородным порывом; но зато тысячи пленников избежали каторжного труда у африканских беев. И все же оставалось сделать еще очень много; тогда то у Хаджины и явилась мысль идти к своей цели двумя различными путями. В самом деле, мало было выкупать пленников, назначенных к продаже на публичных торгах, или ценою золота освобождать их с каторги. Надо было также уничтожить пиратов, захватывавших корабли во всех морях Архипелага. Хаджина Элизундо находилась в Смирне, когда туда дошли вести о судьбе, постигшей "Сифанту" после первых месяцев ее плавания. Для нее не было тайной ни то, что этот корвет был построен и вооружен на средства корфиотских судовладельцев, ни то, для чего он был предназначен. Она знала, что начало кампании было успешным; но затем пришло известие о том, что в сражении с флотилией пиратов, которой, как говорили, командовал сам Сакратиф, "Сифанта" потеряла своего командира, многих офицеров и часть экипажа. Хаджина Элизундо тотчас же вступила в переговоры с поверенным, представлявшим в Корфу интересы владельцев "Сифанты". Через него она предложила им такую цену за корвет, что они решились его продать. Хотя корвет был куплен от имени некоего банкира из Рагузы, на самом деле он принадлежал наследнице Элизундо, которая шла по стопам Боболины, Модены, Захариас и других выдающихся патриоток, чьи корабли, снаряженные на их средства в начале войны за независимость, нанесли такой урон эскадрам турецкого флота. Хаджина поступила так с намерением предложить командование "Сифантой" капитану Анри д'Альбаре. Преданный ей человек, племянник Ксариса, моряк и грек по рождению, как и его дядя, тайно следовал за молодым офицером и на Корфу, где тот долго и тщетно разыскивал девушку, и в Хиосе, куда тот отправился, чтобы примкнуть к полковнику Фавье. По ее приказу этот человек поступил матросом на корвет, когда команда его пополнялась после битвы при Лимносе. Он то и доставил Анри д'Альбаре два письма, написанные рукой Ксариса; первое с уведомлением, что в командовании "Сифанты" есть вакантное место, он послал на Хиосе по почте, второе, где корвету в первых числах сентября назначалась встреча у берегов Скарпанто, положил на стол кают компании, когда стоял возле нее на часах. Здесь, в Скарпанто, и рассчитывала оказаться к этому времени Хаджина Элизундо, выполнив свой долг великодушия и милосердия. Девушка хотела, чтобы "Сифанта" отвезла на родину последнюю партию невольников, выкупленных ею на остатки состояния. Но сколько трудностей предстояло ей вынести в течение последовавших затем шести месяцев, каким опасностям подвергнуться! Чтобы выполнить свою миссию, отважная девушка не колеблясь отправилась в сопровождении Ксариса в самое сердце Берберии, в ее порты, кишевшие пиратами, в глубь африканского побережья, где до завоевания Алжира Францией хозяйничали отъявленные бандиты. Хаджина рисковала своей свободой, самой жизнью, но она презирала все опасности, которые на нее навлекали ее молодость и красота. Ничто не могло ее остановить. Она отправилась в путь. В одеянии монахини ордена Милосердия ее можно было встретить тогда в Триполи, в Алжире, в Тунисе, на самых мелких рынках берберийского побережья. Повсюду, где только продавались греческие невольники, она выкупала их с большой выгодой для владельцев. С деньгами наготове она появлялась всюду, где работорговцы, словно скот, пускали с молотка толпы людей. Вот когда ей довелось воочию наблюдать все ужасы рабства в стране, где страсти не сдерживаются никакой уздой. Алжир находился тогда во власти военных отрядов, составленных из мусульман и ренегатов - человеческих отбросов трех континентов, образующих побережье Средиземного моря; они жили исключительно за счет работорговли, покупая невольников у пиратов и перепродавая их христианам. Уже в семнадцатом веке на африканской земле насчитывалось до сорока тысяч рабов обоего пола - французов, итальянцев, англичан, немцев, фламандцев, голландцев, греков, венгров, русских, поляков, испанцев, захваченных в различных морях Европы. В Алжире, в каторжных тюрьмах бея, Али Мами, Кулугиса и Сиди Гассана, в Тунисе, в застенках Юссиф дея, Галере Патроне и Чикалы, на каторге в Триполи Хаджина Элизундо особенно старательно разыскивала тех, кто стал рабом в ходе войны за независимость Эллады. Словно хранимая каким то талисманом, она проходила невредимой сквозь строй опасностей, облегчая пленникам их страдания. Каким то чудом ускользала она от всех угрожавших ей напастей. За шесть месяцев, пользуясь легкими каботажными судами, она посетила самые далекие пункты побережья - от Триполи до самых отдаленных пределов Марокко, до Тетуана, бывшего когда то хорошо организованной республикой пиратов, до Танжера, бухта которого служила местом зимовки для этих морских разбойников, до Сале на западном берегу Африки, где несчастные невольники заживо гнили в ямах глубиною в двенадцать - пятнадцать футов. Наконец, когда ее миссия была окончена и у нее не оставалось уже ни гроша из отцовских миллионов, Хаджина Элизундо решила вместе с Ксарисом возвратиться в Европу. Она села на греческий корабль, принявший на борт последнюю партию выкупленных ею невольников и направлявшийся в Скарпанто. Здесь она надеялась встретиться с Анри д'Альбаре. Оттуда она рассчитывала вернуться в Грецию на "Сифанте". Но спустя три дня после выхода из Туниса корабль был захвачен турками, и Хаджину отвезли в Аркассу, чтобы продать там в рабство вместе с теми, кого она только что освободила!.. Итак, стараниями Хаджины Элизундо многие тысячи невольников были выкуплены на деньги, некогда вырученные от их продажи. Девушка, отказавшись от своего богатства, исправила, насколько это было возможно, зло, причиненное ее отцом. Вот что узнал Анри д'Альбаре! Да! Нищая Хаджина была теперь достойна его, и, чтобы вырвать ее из рук Николая Старкоса, он стал таким же бедняком! Между тем на рассвете следующего дня "Сифанта" приблизилась к берегам Крита. Корвет взял теперь курс на северо запад Архипелага. Командир д'Альбаре намеревался идти вдоль восточного берега Греции, мимо острова Эвбеи. Там, в Негрепонте или на Эгине, пассажиров можно будет высадить в надежном месте, свободном от турок, отброшенных к тому времени в глубь Пелопоннеса. Впрочем, тогда на эллинском полуострове уже не осталось больше ни одного солдата Ибрагима. Несчастные невольники, к которым на "Сифанте" относились как нельзя лучше, мало помалу оправлялись от пережитых ими ужасных страданий. Днем они группами располагались на палубе, вдыхая свежий ветер Архипелага; здесь были матери с детьми, жены с мужьями, едва не расставшиеся навеки, но теперь соединившиеся, чтобы больше не разлучаться. Они знали, какой подвиг совершила Хаджина Элизундо, и когда она проходила мимо, опираясь на руку Анри д'Альбаре, к ней со всех сторон неслись самые трогательные изъявления благодарности. Через несколько часов "Сифанта" потеряла из виду вершины Крита, но так как ветер начал стихать, она продвинулась в тот день на очень небольшое расстояние, хотя и шла под всеми парусами. Но какое значение могла иметь задержка на сутки или даже на двое суток?. Стоило ли об этом беспокоиться? Морская гладь так и сверкала, на небе не было ни облачка. Ничто не предвещало близкой перемены погоды. Оставалось только "предаться на волю волн", как говорят моряки, и путешествие закончится, когда будет угодно богу. Спокойное плавание весьма располагало к беседам. Ведь на корабле почти ничего не приходилось делать. Вахтенные офицеры и матросы на баке вели обычное наблюдение, чтобы сообщать о появлении суши или кораблей в виду. Хаджина и Анри д'Альбаре облюбовали местечко на юте, на специально отведенной им скамье. Здесь они обычно говорили уже не о прошлом, а о будущем, которое, казалось, теперь им всецело принадлежало. Они строили планы на ближайшее время, не забывая поведать о них славному Ксарису, ставшему для них членом семьи. Их свадьба должна была состояться тотчас же по прибытии в Грецию. Это было решено. Положение Хаджины Элизундо не вызывало теперь ни осложнений, ни проволочек. Один единственный год, потраченный ею на благотворительную деятельность, все упростил! После того как будет сыграна свадьба, Анри д'Альбаре передаст командование корветом капитану Тодросу и увезет молодую жену во Францию, откуда он собирался впоследствии возвратиться с нею на ее родину. В тот вечер они беседовали как раз об этом. Легкое дуновение ветерка едва наполняло верхние паруса корвета. Заходящее солнце осветило горизонт, и золотистые лучи еще сияли на небосклоне, окутанном на западе легкой дымкой. На востоке уже загорались первые звезды. Море сверкало фосфоресцирующим блеском. Ночь обещала быть великолепной. Анри д'Альбаре и Хаджина наслаждались очарованием этого пленительного вечера. Они смотрели на струю за кормой, едва различимую по легкому белому кружеву пены, которую оставлял позади себя корвет. Тишину нарушало лишь хлопанье контр бизани, складки которой слегка шуршали. Молодые люди погрузились в свои мысли, не замечая ничего вокруг. И только голос, настойчиво звавший Анри д'Альбаре, вывел их из приятного оцепенения. Перед ними стоял Ксарис. - Командир!.. - проговорил он уже в третий раз. - Что вам угодно, мой друг? - спросил Анри д'Альбаре, которому показалось, что Ксарис не решается заговорить. - Чего ты хочешь, мой добрый Ксарис? - подхватила Хаджина. - Мне нужно вам кое что сообщить, командир. - Что именно? - Дело в том, что пассажиры корвета… эти славные люди, которых вы везете на родину, напали на одну мысль и поручили мне передать ее вам. - Ну что ж, я вас слушаю, Ксарис. - Так вот, командир. Им известно, что вы собираетесь жениться на Хаджине… - Конечно, - с улыбкой ответил Анри д'Альбаре. - Это ни для кого не секрет! - Ну, и эти славные люди были бы очень счастливы присутствовать на вашей свадьбе! - И они будут на ней присутствовать, Ксарис, непременно будут. Если бы можно было собрать вокруг Хаджины всех тех, кого она вырвала из цепей рабства, у нее оказалась бы свита, какой не имела еще ни одна невеста на свете! - Анри!.. - воскликнула девушка с укором. - Командир прав, - ответил Ксарис. - Так или иначе, пассажиры корвета там будут и… - Как только мы ступим на землю Греции, - начал Анри д'Альбаре, - я их всех приглашу на свадьбу! - Отлично, - ответил Ксарис. - Но первая мысль навела этих славных людей на другую! - Такую же хорошую? - Еще лучше. Они просят вас, чтобы свадьба состоялась на "Сифанте"! Разве этот славный корвет, везущий нас в Грецию, не является частицей их родной земли? - Да будет так, Ксарис, - ответил Анри д'Альбаре. - Согласны ли вы на это, дорогая Хаджина? Вместо ответа Хаджина протянула ему руку. - Прекрасный ответ, - заметил Ксарис. - Вы можете объявить пассажирам "Сифанты", - добавил Анри д'Альбаре, - что их желание будет исполнено. - Решено, командир. Но, - добавил Ксарис с некоторым замешательством, - это еще не все! - Говори же, Ксарис, - сказала девушка. - Так вот. Эти славные люди, напав сначала на хорошую мысль, затем на вторую, еще лучшую, напали и на третью, которую они находят превосходной! - Подумать только, еще и третья! - сказал Анри д'Альбаре. - И какова же эта третья мысль? - Что свадьба должна состояться не только на корвете, но и в открытом море… завтра же! Среди нас находится старый священник… Внезапно речь Ксариса прервал крик марсового, стоявшего на вахте на фор салинге. - Корабли с наветра! Анри д'Альбаре тотчас же встал и присоединился к капитану Тодросу, который уже смотрел в указанном направлении. Меньше чем в шести милях к востоку показалась флотилия, состоявшая из дюжины судов различного водоизмещения. Но в то время как "Сифанта", попавшая в штиль, была совершенно неподвижна, эта флотилия, подгоняемая последними порывами ветра, не достигавшими корвета, неуклонно приближалась к нему. Взяв подзорную трубу, Анри д'Альбаре внимательно следил за движением кораблей. - Капитан Тодрос, - обратился он к своему помощнику, - эта флотилия пока еще слишком далеко, чтобы можно было определить ее намерения и ее вооружение. - Это так, командир, - ответил старший офицер, - и в эту безлунную ночь, которая становится все темнее, мы ничего не сможем установить! Придется ждать до утра. - Да, придется, - повторил Анри д'Альбаре. - Но так как эти воды небезопасны, дайте приказ нести вахту особенно тщательно. Пусть будут также приняты все необходимые меры предосторожности на случай, если корабли подойдут к "Сифанте". Капитан Тодрос отдал соответствующие приказания, которые были немедленно выполнены. Установленное на борту корвета пристальное наблюдение за флотилией должно было продолжаться до рассвета. Само собой разумеется, что перед лицом возможных случайностей обсуждение вопроса о свадьбе, поднятого Ксарисом, было отложено. По просьбе Анри д'Альбаре Хаджина вошла в свою каюту. Всю ночь на корвете почти не спали. Приближение замеченной в море флотилии могло вызвать тревогу. Насколько было возможно, с корвета следили за ее маневрами. Но к девяти часам поднялся довольно густой туман, и она скрылась из виду. Наутро, к восходу солнца, легкая дымка все еще затягивала горизонт на востоке. Ввиду полного отсутствия ветра она могла рассеяться не ранее десяти часов утра. Сквозь туман нельзя было разглядеть ничего подозрительного. Однако, когда он растаял, вся флотилия показалась меньше чем в четырех милях от корвета. С вечера она приблизилась на две мили и могла бы, вероятно, подойти еще ближе, если бы не туман, мешавший ее маневрам. Она состояла из двенадцати судов, дружно двигавшихся с помощью длинных галерных весел; надо сказать, что для тяжелого корвета такие весла были бы бесполезны. "Сифанта" по прежнему стояла неподвижно. Ей оставалось только ждать. А вместе с тем уже нельзя было заблуждаться относительно намерений этой флотилии. - Вот скопище весьма подозрительных кораблей! - проворчал капитан Тодрос. - Тем более подозрительных, - подтвердил Анри д'Альбаре, - что я узнаю среди них тот бриг, который мы безуспешно преследовали у берегов Крита! Командир "Сифанты" не ошибался. Бриг, столь таинственно исчезнувший на подходе к Скарпанто, шел во главе флотилии. Он маневрировал таким образом, чтобы не опережать другие корабли, следовавшие за ним. Тем временем с востока задул легкий ветерок. Он благоприятствовал движению флотилии, но его порывы, вызвавшие легкую рябь на поверхности моря, затихали на расстоянии одного или двух кабельтовых от корвета. Внезапно Анри д'Альбаре опустил подзорную трубу, которую все время не отнимал от глаз. - Играть боевую тревогу! - вскричал он. Командир "Сифанты" только что заметил, как над носом брига поднялось облако белого дыма, и в то мгновение, когда звук пушечного выстрела достиг корвета, на гафеле брига взвился флаг. На его черном полотнище пламенела огненно красная буква "С". Это был флаг пирата Сакратифа. 14. САКРАТИФ Флотилия, состоявшая из двенадцати кораблей, накануне вечером покинула пиратское логово возле Скарпанто. Она собиралась навязать неравный бой корвету, атаковав его в лоб или окружив со всех сторон. Это было совершенно ясно. Но из за отсутствия ветра приходилось принять этот бой. Впрочем, если у Анри д'Альбаре даже и была бы возможность уклониться от сражения, он бы ею не воспользовался. Флаг "Сифанты" покрыл бы себя позором, бежав от пиратского флага. В числе этих двенадцати кораблей было четыре брига, имевших на вооружении от шестнадцати до восемнадцати пушек. Остальные восемь судов, меньшего тоннажа, но все же снабженные легкой артиллерией, представляли собою большие двухмачтовые сайки, шнявы с прямыми мачтами, фелюги и саколевы, снаряженные по боевому. Насколько могли судить офицеры "Сифанты", на судах флотилии насчитывалось более ста орудий, на выстрелы которых корвет мог отвечать лишь из двадцати двух пушек и шести каронад. Семи или восьми сотням пиратов противостояло только двести пятьдесят матросов. Что и говорить, борьба предстояла неравная. И все же качественнее превосходство артиллерии "Сифанты" сулило ей известные шансы на успех, но лишь при условии, что она не подпустит к себе противника слишком близко. Необходимо было удержать эту флотилию на определенной дистанции, постепенно выводя из строя ее корабли точными залпами. Словом, следовало во что бы то ни стало избежать абордажа, то есть рукопашной схватки. Ведь в этом случае численное превосходство неизбежно решило бы исход боя, ибо это обстоятельство имеет еще большее значение на море, чем на суше: невозможность отступления сводит все к одной дилемме - взорвать судно или сдаться. Через час после того, как рассеялся туман, флотилия заметно приблизилась к корвету, настолько неподвижному, словно он стоял на якоре посреди рейда. Между тем Анри д'Альбаре не переставал следить за ходом и маневрами пиратов. На корвете быстро приготовились к бою. Офицеры и матросы заняли свои боевые посты. Пассажиры, способные сражаться, захотели присоединиться к экипажу, и им выдали оружие. На батарее и на палубе царила полная тишина. Ее нарушили лишь несколько слов, которыми командир обменялся с капитаном Тодросом. - Мы не позволим взять себя на абордаж, - сказал командир. - Дождемся, пока первые корабли подойдут на расстояние пушечного выстрела, и откроем огонь из орудий правого борта. - Будем стараться топить или повреждать рангоут? - спросил помощник. - Топить, - ответил Анри д'Альбаре. Это был лучший способ дать отпор пиратам, таким свирепым при абордаже, и в частности Сакратифу, который нагло поднял свой черный флаг. Коль скоро он сделал это, значит у него была уверенность, что на корвете не уцелеет ни один человек, который мог бы потом похвалиться, что видел самого Сакратифа. Около часа пополудни флотилия находилась не больше чем в миле от корвета, с наветренной стороны. С помощью весел она подходила все ближе и ближе. "Сифанта", обращенная носом к северо западу, с трудом удерживалась в этом положении. Пираты шли боевой линией - два брига посредине и по одному на каждом фланге. Они двигались с явным намерением обойти корвет спереди и сзади, чтобы взять его в кольцо, которое станет затем постепенно сжиматься. Их целью было, очевидно, сначала подавить корвет перекрестным огнем, а затем взять его на абордаж. Анри д'Альбаре сразу же разгадал этот опасный маневр, но не мог его предотвратить, ибо "Сифанта" была обречена на неподвижность. Но он надеялся прорвать вражескую линию пушечными выстрелами, прежде чем она успеет охватить его со всех сторон. Офицеры уже спрашивали себя, почему их командир до сих пор не скомандовал своим уверенным и спокойным голосом: "Открыть огонь". Но нет! Анри д'Альбаре решил бить наверняка, вот почему он хотел подпустить пиратов как можно ближе. Прошло еще десять минут. Все застыли в напряженном ожидании: наводчики прильнули к своим орудиям, офицеры батареи приготовились повторить приказ командира, палубные матросы пристально смотрели через фальшборт. Не откроет ли первым стрельбу противник теперь, когда расстояние позволяло ему вести прицельный огонь? Анри д'Альбаре все еще молчал. Он всматривался в линию пиратских кораблей, которые начали окружать корвет. Бриги, шедшие в центре, - на одном из них реял черный флаг Сакратифа, - находились теперь на расстоянии меньше мили. Однако если командир "Сифанты" не торопился открыть огонь, то, казалось, и предводитель флотилии спешил ничуть не более. Может быть, он даже рассчитывал вплотную подойти к корвету, не сделав ни одного пушечного выстрела, и сразу бросить сотни пиратов на абордаж. Наконец Анри д'Альбаре решил, что медлить больше нельзя. Последний порыв ветра, донесшийся до корвета, позволил ему повернуть на один румб. Повернув "Сифанту" так, что оба брига оказались у нее в траверсе, в полумиле от корвета, он крикнул: - На палубе и на батарее! Внимание! На корвете послышался легкий шум, затем наступила полная тишина. - Огонь! - скомандовал Анри д'Альбаре. Офицеры тут же повторили приказ, наводчики на батарее тщательно прицелились в корпуса обоих бригов, в то время как с палубы целились в их рангоут. - Огонь! - крикнул командир д'Альбаре. Прогремел залп с правого борта корвета. Одиннадцать пушек и три каронады, стрелявшие с батареи и с палубы, метнули снаряды, в том числе несколько парных ядер с цепями, приспособленных для срезания мачт на средней дистанции. Когда горизонт очистился от порохового дыма, можно было сразу отметить результат, достигнутый этим залпом. Не все ядра попали в цель, но все же эффект был значительный. Один из двух плывших в центре бригов получил повреждение над ватерлинией. К тому же были перерезаны многие его ванты и бакштаги, а фок мачта, пробитая в нескольких футах от палубы, повалилась вперед, сломав при этом верхушку грот мачты. Таким образом бригу пришлось затратить некоторое время на устранение повреждений, но он все еще был в состоянии атаковать корвет. Угрожавшая "Сифанте" опасность окружения не уменьшилась после такого начала боя. В самом деле, два других брига, расположенные на правом и левом фланге, поровнялись теперь с корветом. Затем они стали разворачиваться, не преминув при этом угостить "Сифанту" залпом продольного огня, от которого она не в состоянии была укрыться. Этот залп оказался особенно чувствительным. Он перерезал бизань мачту корвета на высоте чиксов. Рухнули все кормовые паруса, по счастью, не потащив за собой такелаж грот мачты. К тому же были разбиты плоты и одна шлюпка. Но самым печальным была гибель офицера и двух матросов, сраженных наповал, не считая трех четырех тяжело раненных, которых тут же перенесли на нижнюю палубу. Анри д'Альбаре приказал немедленно очистить ют. Рухнувшие паруса, такелаж, обломки рей - все было убрано в несколько минут. Палуба приобрела прежний вид. Ведь нельзя было терять ни секунды. Артиллерийская дуэль должна была тотчас же возобновиться с новой силой. Корвету, оказавшемуся меж двух огней, приходилось отражать атаку с обоих бортов. В это мгновение раздался новый залп "Сифанты", на сей раз так точно нацеленный, что два судна флотилии - шнява и сайка, которым снаряды угодили прямо в корпус ниже ватерлинии, через несколько минут пошли ко дну. Их команды едва успели сесть в шлюпки и направились к находившимся в центре бригам, которые приняли их на борт. - Ура! Ура! Это кричали матросы корвета после удачного двойного удара, делавшего честь командиру орудийного расчета. - Двумя меньше! - проговорил капитан Тодрос. - Да, - ответил Анри д'Альбаре, - но плывшие на них негодяи сумели перебраться на бриги, и я все время опасаюсь абордажа; ведь в этом случае численное превосходство будет на их стороне! Перестрелка продолжалась еще четверть часа и с той и с другой стороны. Корвет и пиратские корабли то и дело скрывались за пеленой белого порохового дыма, и приходилось ждать, пока она рассеется, чтобы определить степень причиненного судам ущерба. По несчастью, повреждения на "Сифанте" были весьма существенны. Погибло немало матросов, еще больше было тяжело раненных. Одному французскому офицеру осколок попал прямо в грудь в тот момент, когда командир отдавал ему приказание. Убитых и раненых немедленно переносили на нижнюю палубу. Хирург и его помощники не успевали оперировать и перевязывать тех, кто был ранен на палубе или на батарее непосредственно снарядами или обломками дерева. Хотя между кораблями, находившимися на половине расстояния пушечного выстрела, еще не началась ружейная перестрелка и врачам не приходилось пока извлекать пуль, раны тем не менее были весьма серьезными и опасными. Надо сказать, что женщины, укрывшиеся в начале боя в трюме, не забыли своего долга. Хаджина Элизундо подала им пример. Все они спешили оказать посильную помощь пострадавшим, ободрить и утешить их. Именно тогда пожилая пленница из Скарпанто вышла из своего укрытия. Вид крови нисколько не пугал ее; было очевидно, что превратности судьбы уже не раз приводили ее на поле битвы. При тусклом свете фонарей она склонялась над койками, где лежали раненые, помогала при самых тяжелых операциях, и когда очередной залп сотрясал корвет до самых кильсонов, на ее лице не появлялось и тени испуга. Между тем близилась минута, когда экипажу "Сифанты" предстояло вступить в рукопашную схватку с пиратами. Кольцо пиратских кораблей сомкнулось и продолжало сжиматься. На корвет обрушилась лавина огня. Однако "Сифанта" достойно защищала честь своего флага, который все еще реял на гафеле. Артиллерия корвета производила страшные опустошения на кораблях флотилии. Были разрушены еще два судна - сайка и фелюга. Одно из них затонуло, другое, изрешеченное раскаленными ядрами, вскоре исчезло в языках пламени. И все же абордаж был неминуем. "Сифанта" могла бы его избежать, лишь прорвав сжимавшее ее вражеское кольцо. Отсутствие ветра лишало ее такой возможности, а пираты, двигаясь с помощью галерных весел, подходили тем временем все ближе и ближе. Когда бриг с черным флагом был всего на расстоянии пистолетного выстрела, он ударил по корвету из всех своих пушек. Одно ядро попало в ахтерштевень "Сифанты" и разнесло ее руль в куски. Анри д'Альбаре приготовился встретить атаку пиратов и приказал поднять абордажные сетки. Теперь с обеих сторон уже гремели ружейные залпы. Карабины и мушкетоны, ружья и пистолеты засыпали палубу "Сифанты" градом пуль. Снова было сражено множество людей и почти все - насмерть. Вокруг Анри д'Альбаре так и свистели пули, но он стоял на юте, недвижный и спокойный, отдавая приказания так хладнокровно, словно командовал артиллерийским салютом во время смотра эскадры. В это время сквозь просветы, образовавшиеся в пелене дыма, противники получили возможность разглядеть друг друга. Анри д'Альбаре тщетно силился различить на борту брига, плывшего под черным флагом, Сакратифа, чье имя наводило ужас на весь Архипелаг. Между тем два брига - один из центра и один с фланга - в сопровождении державшихся несколько позади судов подошли настолько близко к правому и левому борту корвета, что его обшивка затрещала. Брошенные в ту же минуту крюки зацепились за снасти и соединили все три корабля. Пушкам пришлось умолкнуть, но так как орудийные порты "Сифанты" могли служить лазейкой для пиратов, артиллерийская прислуга оставалась на своих местах, чтобы оборонять их с помощью секир, пистолетов и пик. Таков был приказ командира - приказ, переданный на батарею в минуту, когда оба брига приблизились к корвету. Внезапно со всех сторон послышались крики такой силы, что на какое то время они заглушили треск ружейной пальбы. - На абордаж! На абордаж! Началась кровавая рукопашная битва. Ни выстрелы из карабинов, мушкетонов и ружей, ни удары секир и пик не могли помешать разъяренным, пьяным от бешенства, жаждавшим крови пиратам ворваться на корвет. С марсов своих кораблей они поливали его дождем гранат, который не давал возможности оборонять палубу "Сифанты"; матросы корвета со своих марсов отвечали им тем же, Анри д'Альбаре увидел, что он окружен со всех сторон. Бортовые заслоны корвета, хотя и более высокие, чем заслоны бригов, были сметены атакующими. Корсары продвигались от реи к рее и, прорывая абордажные сети, прыгали на палубу. Какое могло иметь значение, что некоторых из них убивали еще до того, как они до нее добирались! Пиратов было так много, что это не играло почти никакой роли. Команде корвета, насчитывавшей к тому времени не больше двухсот человек, приходилось сражаться против шестисот пиратов. Оба брига продолжали служить мостами для новых нападающих, которых подвозили шлюпки флотилии. Их было столько, что противостоять им оказалось почти невозможно. Кровь ручьями лилась по палубе "Сифанты". Раненые, корчившиеся в агонии, поднимались из последних сил, чтобы еще раз выстрелить из пистолета или ударить врага кинжалом. Все смешалось в пороховом дыму. Но корфиотский флаг не будет спущен до тех пор, пока останется в живых хотя бы один человек для его защиты! В самой гуще этой ужасной свалки, как лев, дрался Ксарис. Он не покидал юта. Раз двадцать топор, который он сжимал своей могучей рукой, опускался на голову какого нибудь пирата и спасал от гибели Анри д'Альбаре. Командир "Сифанты", бессильный перед лицом численного превосходства, сохранял во всей этой сумятице обычное самообладание. О чем он думал? О том, чтобы сдаться? Нет. Французский офицер не сдается пиратам. Но что ж он предпримет в таком случае? Не последует ли героическому примеру Биссона, который десять месяцев назад в сходных обстоятельствах взорвал свой корабль, чтобы не попасть в руки турок? Уничтожит ли он вместе с корветом оба брига, что прицепились к его бортам? Но это значило бы обречь на гибель раненых матросов, невольников, вырванных у Николая Старкоса, женщин, детей!.. Это значило бы принести в жертву Хаджину!.. И как на сей раз избегли бы ужасов рабства те, кто уцелел бы после взрыва, если бы Сакратиф даже пощадил им жизнь? - Берегитесь, командир! - крикнул Ксарис, бросаясь вперед. Еще секунда, и Анри д'Альбаре был бы убит. Но Ксарис обеими руками схватил пирата, собиравшегося нанести удар капитану "Сифанты", и сбросил его в море. Трижды другие корсары пытались добраться до Анри д'Альбаре, но каждый раз Ксарис укладывал их одного за другим. Тем временем палубу корвета заполнили толпы нападающих. Больше почти не слышалось выстрелов. Дрались преимущественно холодным оружием, и крики сражавшихся заглушали ружейную пальбу. Пираты, уже овладевшие баком, заняли затем все пространство до грот мачты. Мало помалу они оттеснили команду корвета к юту. Их было по меньшей мере десять против одного. О каком сопротивлении могла идти речь? Если бы командир д'Альбаре и захотел теперь взорвать корабль, он бы не мог уже этого сделать. Атакующие заняли входы в люки, ведущие внутрь корабля. Они проникли на батарею и нижнюю палубу, где битва продолжалась с таким же ожесточением. Поэтому нечего было и думать о том, чтобы добраться до крюйт камеры. Впрочем, нападающие везде брали верх благодаря численному превосходству; только барьер из тел раненых и убитых пиратов отделял их еще от кормы "Сифанты". Первые ряды, подталкиваемые задними, преодолели этот барьер, предварительно нагромоздив на него новые трупы. Затем, ступая по этим телам окровавленными ногами, они устремились на штурм юта. Там собралось человек пятьдесят матросов и пять шесть офицеров, вместе с капитаном Тодросом. Они окружили командира корабля, полные решимости бороться до конца. На этом узком пространстве схватка стала еще отчаянней. Флаг, упавший с гафеля вместе с рухнувшей бизань мачтой, был снова поднят на флагштоке. То был последний оплот, и делом чести было защищать его до последнего человека. Но что мог поделать при всей своей решимости этот маленький отряд против пятисот или шестисот пиратов, уже захвативших бак, середину палубы, марсы, откуда градом сыпались гранаты? Экипажи кораблей флотилии по прежнему посылали подкрепления нападающим. Разбойников было столько, что битва не утихала, между тем число защитников юта с каждой минутой таяло. И все же ют был подобен крепости. Пиратам пришлось атаковать его несколько раз. Трудно оказать, сколько за него было пролито крови. И вот, наконец, он взят! Под натиском нападающих людям "Сифанты" пришлось отступить до самого гакаборта. Там они сгрудились вокруг флага, заслонив его своими телами. В центре группы Анри д'Альбаре, с кинжалом в одной руке и с пистолетом - в другой, наносил и отражал последние удары. Нет! Командир корвета не сдался! Он был подавлен количеством! И тогда он решил умереть… Но тщетно! Казалось, нападавшим был дан тайный приказ во что бы то ни стало взять его живым - приказ, стоивший жизни двадцати самым отчаянным головорезам, павшим от руки Ксариса. В конце концов Анри д'Альбаре был взят вместе с уцелевшими возле него офицерами. Ксариса и остальных матросов обезоружили. Флаг "Сифанты" перестал развеваться на ее корме! В это время со всех сторон послышались дикие вопли и возгласы "ура". Это кричали победители, громко приветствуя своего вожака: - Сакратиф!.. Сакратиф! Главарь корсаров показался на борту корвета. Толпа расступилась, чтобы дать ему дорогу. Он медленно шел к корме, равнодушно попирая ногами трупы своих сообщников. Затем, поднявшись по окровавленному трапу юта, направился к Анри д'Альбаре. Командир "Сифанты" получил, наконец, возможность увидеть таинственного Сакратифа, которого орда пиратов бурно приветствовала. Это был Николай Старкос. 15. РАЗВЯЗКА Сражение между флотилией и корветом длилось более двух с половиной часов. Нападающие потеряли по меньшей мере сто пятьдесят человек убитыми и ранеными, почти такие же потери понес и экипаж "Сифанты", насчитывавший прежде двести пятьдесят матросов. Эти цифры свидетельствуют об ожесточении, с каким сражались обе стороны. Но в итоге отваге пришлось отступить перед силой. Победа досталась пиратам не по справедливости. Анри д'Альбаре, офицеры, матросы и пассажиры корвета находились теперь в руках безжалостного Сакратифа. Действительно, Сакратиф и Старкос - было одно и то же лицо. До сих пор никто не знал, что под этой кличкой скрывается грек, уроженец Мани, предатель, перешедший на сторону угнетателей. Да! Этой флотилией, чьи страшные жестокости сеяли ужас в здешних морях, командовал Николай Старкос! Он соединил гнусное ремесло пирата с еще более гнусным занятием - работорговлей! Он продавал варварам, неверным своих соотечественников, избежавших турецкой резни! Он, Сакратиф! Эта военная, или, скорее, пиратская, кличка принадлежала сыну Андроники Старкос! Сакратиф - гак нам придется теперь его называть - много лет назад сделал центром своих операций остров Скарпанто. Там, в глубине тайных бухт восточного берега, находились главные стоянки его флотилии. Там его сообщники, люди без чести и совести, слепо повиновавшиеся ему, готовые по его приказу на любое насилие, на самую дерзкую авантюру, образовали экипажи двух десятков судов, командование которыми у него никто не оспаривал. Выйдя на "Каристе" из Корфу, Сакратиф направился прямо в Скарпанто. Он намеревался возобновить Свои операции в морях Архипелага в надежде встретиться с корветом, чье назначение было ему известно и который на его глазах снялся с якоря. Однако, преследуя "Сифанту", он не отказывался от мысли разыскать Хаджину Элизундо и завладеть ее миллионами, равно как и от мести Анри д'Альбаре. Пиратская флотилия устремилась на поиски "Сифанты"; но хотя до Сакратифа часто доходили слухи о ней и о карательных мерах, которые она применяла к пиратам северной части Архипелага, ему не удавалось напасть на след корабля. Вопреки молве, Сакратиф не командовал пиратами в битве у Лимноса, где погиб капитан Страдена; но именно он бежал на саколеве из порта Тасос, воспользовавшись сражением, начатым корветом в виду гавани. Только в то время ему еще не было известно, что корвет перешел под командование Анри д'Альбаре: пират узнал об этом, лишь увидев молодого офицера на базаре в Скарпанто. Покинув Тасос, Сакратиф сделал затем стоянку на острове Сира, который он покинул лишь за двое суток до прибытия корвета. Предположение, что саколева взяла курс на Крит, было правильным. Там, в порту Грабузы, ее дожидался бриг, он должен был доставить Сакратифа в Скарпанто для подготовки новой кампании. Корвет заметил этот бриг вскоре после его выхода из гавани Грабузы, но, начав погоню, не сумел его настичь, так как пиратское судно обладало большей скоростью. Сакратиф отлично узнал "Сифанту". Первой его мыслью было атаковать ее, попытаться взять на абордаж и пустить ко дну, утолив этим свою ненависть. Но, поразмыслив, он решил лучше позволить корвету преследовать себя вдоль побережья Крита, завлечь "Сифанту" к берегам Скарпанто, а затем исчезнуть в одном из укрытий, известных лишь ему одному. Так он и поступил. Потом главарь пиратов занялся подготовкой своей флотилии к нападению на корвет, но обстоятельства ускорили развязку этой драмы. Читатель уже знает о том, что произошло, зачем Сакратиф прибыл на базар Аркассы, как, заметив сначала Хаджину Элизундо среди невольников батистана, он очутился затем лицом к лицу с командиром "Сифанты" Анри д'Альбаре. Полагая, что Хаджина Элизундо все еще является богатой наследницей корфиотского банкира, он захотел во что бы то ни стало прибрать к рукам ее миллионы… Вмешательство Анри д'Альбаре сорвало его планы. Утвердившись больше, чем когда либо, в решимости завладеть Хаджиной Элизундо, отомстить своему сопернику и потопить корвет, Сакратиф увел Скопело и возвратился на восточный берег острова. Не могло быть сомнение в том, что Анри д'Альбаре немедленно отплывет из Скарпанто, чтобы отвезти недавних невольников на родину. Пиратская флотилия почти в полном составе на следующий же день вышла в море. Обстоятельства благоприятствовали ее продвижению, и "Сифанта" оказалась во власти корсаров. Сакратиф ступил на палубу корвета в три часа пополудни. Ветер усилился, и это позволило остальным кораблям флотилии занять такую позицию, с которой они могли держать "Сифанту" под огнем своих пушек. Что касается двух бригов, стоявших у бортов корвета, то им приходилось ждать, пока их вожак соизволит перейти на один из них. Однако пока что он был еще далек от этого, и вместе с ним на корвете оставалось около сотни пиратов. Сакратиф еще ничего не сказал командиру д'Альбаре. Он удовольствовался тем, что обменялся несколькими словами со Скопело, приказавшим отвести невольников, офицеров и матросов вниз. Там их присоединили к тем, кто был захвачен на батарее и нижней палубе, затем всех заставили спуститься в трюм, и люки захлопнулись над ними. Что ждало их? Без сомнения, ужасная смерть уничтожит их вместе с "Сифантой"! Теперь на юте остались только Анри д'Альбаре и капитан Тодрос, обезоруженные, связанные, под стражей. Сакратиф, окруженный десятком самых свирепых пиратов, шагнул к ним. - Мне было невдомек, - сказал он, - что "Сифантой" командует Анри д'Альбаре. Знай я это, я поспешил бы дать ему бой в водах Крита, и ему не пришлось бы уподобляться отцам ордена Милосердия на базаре Скарпанто! - Если бы Старкос соизволил подождать нас возле Крита, - ответил командир д'Альбаре, - он бы давно уже болтался на рее фок мачты "Сифанты". - В самом деле? - спросил Сакратиф. - Какой решительный и скорый суд! - Да, суд, достойный главаря пиратов! - Берегитесь, Анри д'Альбаре, - воскликнул Сакратиф, - берегитесь! Рея на вашей фок мачте еще цела, и стоит мне сделать знак… - Что ж, делайте! - Офицера не вешают! - крикнул капитан Тодрос. - Его расстреливают! Эта унизительная казнь… - Именно такая, какую может придумать низкий человек! - заметил Анри д'Альбаре. При этих словах Сакратиф сделал жест, значение которого было хорошо известно пиратам. То был смертный приговор. Пять или шесть человек набросились на Анри д'Альбаре, в то время как другие удерживали капитана Тодроса, пытавшегося разорвать свои путы. Под отвратительные вопли пиратов командира "Сифанты" потащили на нос корвета. С нока реи уже спустили гордень; еще несколько секунд, и над французским офицером свершилась бы подлая расправа. Но тут на палубе появилась Хаджина Элизундо. Молодую девушку привели по приказанию Сакратифа. Ей было известно, что главарем пиратов был Николай Старкос. Но ни спокойствие, ни гордость не изменили ей. Взглядом она искала Анри д'Альбаре. Она не знала, уцелел ли он, или погиб вместе с другими защитниками "Сифанты". И вот она увидела его! Он был жив… жив, но готовился принять последнюю муку! Хаджина Элизундо бросилась к нему с криком: - Анри!.. Анри!.. Пираты уже хотели разъединить их, но в эту минуту Сакратиф, направлявшийся на нос корвета, остановился в нескольких шагах от Хаджины и Анри д'Альбаре. Он смотрел на них с выражением жестокой насмешки. - Вот Хаджина Элизундо и оказалась в руках Николая Старкоса! - сказал он, скрестив руки на груди. - Итак, наследница богатого банкира из Корфу - в моей власти! - Наследница, но не наследство! - холодно возразила Хаджина. Смысла этого ответа Сакратиф уловить не мог. Поэтому он продолжал: - Мне хочется думать, что невеста Старкоса не откажет ему в своей руке, повстречав его под именем Сакратифа! - Я! - вскричала Хаджина. - Вы! - ответил Сакратиф с еще большей насмешкой. - Вы испытываете признательность к великодушному командиру "Сифанты", который вас выкупил, и это похвально. Но ведь и я пытался сделать то же самое! Ради вас одной, а не ради этих невольников, до которых мне, право, нет дела, ради вас одной я готов был пожертвовать всем своим состоянием! Еще мгновенье, прекрасная Хаджина, и я стал бы вашим господином… вернее вашим рабом! Говоря это, Сакратиф сделал шаг вперед. Девушка еще крепче прижалась к Анри д'Альбаре. - Ничтожный! - воскликнула она. - О да! Именно ничтожный, Хаджина, - ответил Сакратиф. - И для того, чтоб выйти из ничтожества, мне и нужны ваши миллионы! При этих словах молодая девушка приблизилась к Сакратифу. - Старкос, - сказала она спокойно, - у Хаджины Элизундо не осталось больше ничего из состояния, которое вы жаждете заполучить! Она истратила его, чтобы исправить зло, причиненное ее отцом в погоне за этими деньгами! Николай Старкос, Хаджина Элизундо теперь беднее любого из тех несчастных, кого "Сифанта" везла на родину! Эта неожиданная новость преобразила Сакратифа. Поведение его внезапно изменилось. В глазах вспыхнула ярость. Да! Он все еще рассчитывал на миллионы, которые Хаджина Элизундо отдала бы, чтобы спасти жизнь Анри д'Альбаре! И вот, оказывается, из этих миллионов - она только что сказала об этом так искренне, что не оставалось и тени сомнения в правдивости ее слов, - ему ничего не достанется! Сакратиф переводил взгляд с Хаджины на Анри д'Альбаре. Скопело, наблюдавший за ним, достаточно хорошо знал его, чтобы предвидеть развязку этой драмы. Впрочем, приказания относительно взрыва корвета были ему уже отданы, и он ждал лишь знака, чтобы привести их в исполнение. Сакратиф обернулся к нему. - Иди, Скопело! - произнес он. В сопровождении нескольких пиратов Скопело спустился по трапу, ведущему на батарею, и направился к пороховому погребу, расположенному в кормовой части "Сифанты". В это время Сакратиф приказал пиратам вернуться на бриги, все еще сцепленные с бортами корвета. Анри д'Альбаре понял: для удовлетворения своей мести Сакратифу мало было гибели его одного. Сотни несчастных были обречены на смерть вместе с ним, чтобы полнее утолить ненависть этого чудовища! Оба брига уже сняли свои абордажные крюки и начали удаляться, поставив в помощь галерным веслам несколько парусов. На корвете оставалось не более двадцати пиратов. Возле "Сифанты" стояли шлюпки, ожидая, пока Сакратиф прикажет пиратам сесть в них вместе с ним. В это мгновение на палубе вновь появились Скопело и его люди. - По шлюпкам! - сказал Скопело. - По шлюпкам! - страшным голосом повторил Сакратиф. - Через несколько минут от этого проклятого корабля ничего не останется. А, ты не хотел унизительной смерти, Анри д'Альбаре! Будь по твоему! Взрыв не пощадит ни пленников, ни команду, ни офицеров "Сифанты"! Скажи мне спасибо, что я предаю тебя смерти в такой славной компании! - Да, Анри, скажи ему спасибо, - воскликнула Хаджина, - скажи! По крайней мере мы умрем вместе! - Тебе умереть, Хаджина! - возразил Сакратиф. - Нет! Ты будешь жить и станешь моей рабыней… моей рабыней, - слышишь? - Подлец! - крикнул Анри д'Альбаре. Молодая девушка еще теснее прижалась к нему. Неужели она окажется во власти пирата? - Взять ее! - приказал Сакратиф. - И по шлюпкам! - добавил Скопело. - Самое время! Два пирата схватили Хаджину и потащили ее к наружному трапу. - А теперь, - воскликнул Сакратиф, - пусть на "Сифанте" погибнут все, все… - Да!.. Все… и твоя мать вместе с другими! Это была старуха пленница, только что появившаяся на палубе, на сей раз с открытым лицом. - Моя мать!.. На этом корабле! - воскликнул Сакратиф. - Твоя мать, Старкос! - ответила Андроника. - И погибну я от твоей руки! - Увести ее!.. Увести ее!.. - заревел Сакратиф. Несколько его сообщников поспешили к Андронике. Но в эту минуту палубу заполнили уцелевшие матросы и пассажиры "Сифанты". Им удалось выломать крышки люков трюма, где они были заперты, и прорваться на бак. - Ко мне!.. Ко мне! - закричал Сакратиф. Пираты, еще находившиеся на палубе вместе со Скопело, пытались пробиться к нему на помощь. Моряки, вооруженные топорами и кинжалами, истребили их до последнего. Сакратиф понял, что ему не спастись. Но по крайней мере всем, кого он ненавидел, предстояло погибнуть вместе с ним! - Взлетай же на воздух, проклятый корвет! - воскликнул он. - Взлетай скорей! - Взлететь на воздух!.. Нашей "Сифанте"!.. Никогда! Это крикнул Ксарис, который появился, держа в руках зажженный фитиль, выдернутый им из бочки в пороховом погребе. Затем, подскочив к Сакратифу, он уложил его ударом топора. Андроника испустила отчаянный вопль. Последние искры материнского чувства, еще теплившиеся в ее сердце, несмотря на все преступления сына, вспыхнули в ней. Ей не хотелось верить в реальность удара, только что поразившего Сакратифа… На глазах у всех она приблизилась к телу Николая Старкоса, опустилась на колени, словно для того, чтобы перед вечной разлукой даровать ему материнское прощение… Потом она тоже упала. Анри д'Альбаре бросился к ней… - Мертва! - воскликнул он. - Да простит бог сыну из милосердия к матери! Тем временем нескольким пиратам, находившимся в шлюпках, удалось добраться до одного из бригов. Известие о смерти Сакратифа тотчас же разнеслось по флотилии. Нужно было отомстить за него, и пиратские корабли вновь открыли огонь по "Сифанте". Но на сей раз это было бесполезно. Анри д'Альбаре вновь вступил в командование корветом. Все, кто остался в живых - около сотни матросов, - бросились к пушкам и палубным каронадам, успешно отвечавшим на залпы корсаров. Вскоре один из бригов - тот самый, на котором Сакратиф поднял свой черный флаг, - получил пробоину на уровне ватерлинии и пошел ко дну под ужасные проклятья находившихся на нем пиратов. - Смелее, друзья, смелее! - кричал Анри д'Альбаре. - Спасем нашу "Сифанту"! Битва возобновилась, но уже не было неукротимого Сакратифа, способного увлечь за собой пиратов, и они не отважились на новый абордаж. Вскоре от всей флотилии осталось пять кораблей. Пушки "Сифанты" могли потопить их, стреляя на некотором расстоянии. Поэтому, воспользовавшись достаточно сильным ветром, корсары обратились в бегство. - Да здравствует Греция! - воскликнул Анри д'Альбаре, когда флаг "Сифанты" был поднят на верхушке грот мачты. - Да здравствует Франция! - ответил весь экипаж, соединяя названия двух стран, столь тесно связанных в годы войны за независимость Эллады. Было пять часов вечера. Несмотря на усталость, ни один человек не хотел отдыхать до тех пор, пока корвет не будет приведен в мореходное состояние. Подняли запасные паруса, поставили подкрепления к мачтам, установили временную мачту, вместо бизань мачты завели новые фалы и обтянули ванты, исправили руль, и в тот же вечер "Сифанта" вновь пустилась в плавание, взяв курс на северо запад. Тело Андроники Старкос, покоившееся на корме, охранялось с почетом, достойным ее высокого патриотизма. Анри д'Альбаре хотел предать земле останки этой доблестной женщины на ее родине. Что касается трупа Старкоса, то с ядром на ногах он исчез в водах того самого Архипелага, которому пират Сакратиф причинил столько зла своими бессчетными преступлениями! Сутки спустя, 7 сентября, около шести часов вечера, "Сифанта" подошла к острову Эгине и бросила якорь в его гавани, завершив кампанию, длившуюся целый год и вернувшую спокойствие морям Греции. Здесь пассажиры "Сифанты" огласили воздух многократным "ура". Затем Анри д'Альбаре простился с офицерами и матросами своего корабля и передал капитану Тодросу командование корветом, который Хаджина Элизундо принесла в дар новому правительству. Через несколько дней, при большом стечении народа, в присутствии офицеров, матросов и недавних невольников, доставленных "Сифантой" на родину, была отпразднована свадьба Хаджины Элизундо и Анри д'Альбаре. Наутро новобрачные уехали во Францию в сопровождении Ксариса, который с ними не расставался; но они рассчитывали возвратиться в Грецию, как только позволят обстоятельства. Между тем в морях Архипелага мало помалу восстанавливалось долгожданное спокойствие. Последние пираты исчезли, и "Сифанта", плававшая теперь под началом капитана Тодроса, уже нигде не встречала черного флага, словно сгинувшего вместе с Сакратифом. Архипелаг в огне уступил отныне место Архипелагу, где погасли последние вспышки пламени. Архипелагу, вновь открытому для торговли с Востоком. Греческое королевство, обязанное своим возникновением героизму сынов своих, вскоре заняло достойное место среди независимых государств Европы. 22 марта 1829 года султан подписал соглашение с союзными державами. 22 сентября битва при Петре закрепила победу греков. В 1832 году Лондонский договор предоставил греческую корону принцу Оттону Баварскому. Греческое королевство было окончательно создано. К этому, времени в Грецию возвратились Анри и Хаджина д'Альбаре, чтобы навсегда обосноваться в этой стране. Правда, они располагали теперь весьма скромными средствами; но что еще требовалось им для счастья, если оно было в них самих!