ползет-шипит по горам, как чудище, через балки - и вверх, и вниз. За полдень
проходит мимо, окликнет и постоит: дух перевести надо.
Это - праведник в окаянной жизни. Таких в городке немного. Есть они по
всей растлевающейся России.
При нем жена, дочка лет трех и наследник, году. Мечтал им дать
"постороннее" образование - всестороннее, очевидно, - дочку "пустить по
зубному делу", а сына - "на инженера". Теперь... - впору спасти от смерти.
Когда-то разносил почту по пансионам с гордостью:
- Наша должность - культурная мисси-я! Когда-то покрикивал весело:
- Господину Петрову - целых два! Господину агроному... пишут!
Потом говорил торжественно, в изменившемся ходе жизни:
- Гражданке Ранейской... по прошлогоднему званию - Райнес! Товарищу
Окопалову... с соци.. алистическим приветом-с!
Потом - прикончилось.
Он с благоговением относился к европейской политике и европейской
жизни.
- Господину профессору Коломенцеву... из... Лондона! Приятно в руках
держать, какую бумагу производят! Уж не от самого ли Ллойд-Жоржа?.. Очень
почерк решительный!..
Ллойд-Джорджа он считал необыкновенным.
- Вот так... по-ли-тика! Будто и на социализм подводит, а... тонкое
отношение! С ним политику делать... не зевать. Прямо... необыкновенный
гений!..
И пришло Дрозду испытание: война. Растерянный, задерживался, бывало, он
у забора:
- Не по-ни-маю!.. Такой был прогресс образования Европы, и вот... такая
некультурная видимость! Опять они частных пассажиров потопили! Это же
невозможно переносить!.. такое озверение инстинктов... Надо всем культурным
людям сообразить и принести культурный протест... Иначе... я уж не знаю что!
Немыслимо!
Он ходил в глубокой задумчивости, как с горя. За обедом, хлебая борщ,
он вдруг задерживал ложку, ужаленный острой мыслью, и с укоризною взглядывал
на жену. Его четырехугольное, скуластое лицо с мечтательными, голубиного
цвета, глазами, какие встречаются у хохлов, сводило горечью.
- Разве не посолила? - спрашивает жена.
- Так нарушать, прин-ципы, культуры, нравственности! - с укоризной
чеканил Дрозд, тряся ложкой и расплескивая борщ на скатерку. -
Европа-Европа! Куда ты идешь?! над бездной ходишь!.. Как ниспровергнуто все,
аж!..
- Да кушай, Герасим... борщок стынет. Сдалась тебе твоя Ивропа, какое
лихо!.. Ну, шшо тэбэ... гроши тэбэ дають?..
- Гро-ши! Ну, шо ты у полытике домекаешь? А-ааа... Правильно говорит
Прокофий: подходят страшные времена из Апокалипса Ивана Богослова... кони
усякие, и черные, и белые... и всадники на них огненные, в железе... в
же-ле-зе!
- Зачитал голову твой Прокофий, всем голову морочит. Таня сказывала...
всех детей на крышу с собой забрал ночевать и топор унес, чудеса ему
чудются...
- Чу-де-са... - с укоризной отвечал Дрозд. - Чудеса могут быть. Если
куль-ту-ра так... ниспровергает, то обязательно нужны чудеса, и бу-дут!
От... крове-ние! А почему - откровение?! От... кро-ви! Если такая кровь,
обязательно будут чудеса! Прокофий чу-ет. Говорит как?.. "Не имею права
брать за работу деньги, в деньгах кровь. Я тебе сапоги сошью - ты мне...
хлебушка душевно принеси!" Вот как надо, если по закону духовному... Это -
куль-ту-ра! И вот даже Ллойд Жорж!..
- Сирот и оставит Прокофий твой.
- Сирот должны добрые люди подобрать, с любо-вию! Чего ты так
понимаешь? Нужна нравственная мораль! Чем люди живы? Ну?! Что граф Лев
Толстой велит... его вся Европа уважает, как... гения! А в двадцатом веке...
и один дикий инстинкт! А-аааа!..
Он очень любит слова: прогресс, культура. Говорит - "прогрес" и
"референ-дум". Он уважал людей образованных и называл себя... прогрессистом.
Он не разбирался в партиях: он только хотел - "культуры". И когда налетели
большевики и стали хватать по доносам, кого попало, схватили и смиреннейшего
Дрозда - "врага народа". То были первые большевики, матросы, дикари, и с
ними гимназист из Ялты - командиром. Они посадили Дрозда в сарай, вместе с
калекой нотариусом и Иваном Михайлычем, профессором, которому на днях
пожаловали пенсию - по фунту хлеба в месяц. Две ночи сидел Дрозд в сарае,
ждал расстрела. Спрашивал "господ":
- За что?! Политикой не занимался, а только разве про культуру. Скажите
речь им... про культуру и мораль! обязательно скажите! просветите темных!..
В сарай совались матросьи головы:
- Что, господа енералы?!. Сегодня ночью рыб кормить будете господским
мясом...
- Хорошо, братцы... Один Господь Бог и в смерти и в животе волен, а ты
только Его орудие... помни и не гордись! Может, для твоего вразумления так
дано... каяться потом будешь! Ну, ладно, все едино... Ну, мы пусть
генералы... хорошо... - покивал им Иван Михайлыч, - хотя ты, друг мой
глупый, правой руки от левой не отличишь, а в политику полез. Тебе бы,
дурачку, на корабле плавать да с немцами воевать, Россию нашу оборонять, а
ты вон винцо потягиваешь чужое да охальничаешь! А зачем вот трудового
человека, почтальона, убить хотите? У него детки малые на руках мозоли...
Креста на вас нету!..
- А не твоего ума дело, старый черт... разговорился! Ужо с рыбами
поговори, дворянская кость! по праздникам кладешь в горсть, по будням
размазываешь?..
Не стерпел Иван Михайлыч обиды, схватил через дверь костлявой рукой
матроса за синий воротник, - обомлел даже матрос от такой дерзости, крикнул
только:
- Пу... сти... по-рвешь, черт!.. чего сдурел?..
- Как - чего? Да я сам вологодский, как ты... православный!
- Как так?! Ужли и ты вологодский?! - обрадовался матрос, и его
широкое, как кастрюля, дочерна загорелое лицо раздвинулось еще шире и
заиграло зубами. - Как же не вологодский? Говору своего не чуешь? Смеются
как про нас!.. "Ковшик менный упал на нно... оно хошь и досанно, ну да ланно
- все онно!"
- Ах, шут те дери... верно-прравильно! Ну, старик... наш, вологодской?
Покажься мне... - радовался матрос, захватывая Ивана Михайлыча за плечи. -
Правильный, наш! А... стой! Уезду?!
- Чего там - стой... ну, Усть-Сысольскова уез-ду... ну?!
- Ка-ак так?! И я тоже... Ус... сольскова? Н-ну... де-лааа...
- Я сам земельку драл да в школу бегал... да вот и профессор стал, и
книжки писал... и опять могу землю драть, не боюсь! А чего вы этого человека
забрали, топить сбираетесь?..
- За-чем... мы его на расстрел присудили, за снисхождение...
- Да вы, головы судачьи, глаза-то сперва мылом промойте...
- Да ты чего лаешься-то, не боишься ничего, старый черт?!
- Говорю - вологодской, весь в тебя! А чего мне бояться-то, милой? Я уж
одной ногой давно во гробу стою... а вы вот, видно, сами себя боитесь -
мальчишку-молокососа себе за командира выбрали, стариков убивать! Да его еще
за уши рвать нужно... я ему, такому, двойки недавно за диктовку ставил... Вы
с него, сопляка, штаны-то поспустите да поглядите: задница, небось, порота,
не поджила!.. Дергал нотариус старика - ку-да! А тут еще подошли матросы. И
уж что ни говорил им ялтинский гимназист, как ни взывал к революционному
самосознанию и партийной дисциплине, вологодский матрос взял верх. Выпустил
из сарая всех:
- Ну вас к лешему!
То было другое время - другие большевики, первые. То были толпы
российской крови, захмелевшей, дикой. Они пили, громили и убивали под
бешеную руку. Но им могло вдруг открыться, путем нежданным, через "пустяк",
быть может, даже через одно меткое слово, что-то такое, перед чем пустяками
покажутся слова, лозунги и программы, требующие неумолимо крови. Были они
свирепы, могли разорвать человека в клочья, но они неспособны были душить по
плану и равнодушно. На это у них не хватило бы "нервной силы" и "классовой
морали". Для этого нужны были нервы и принципы "мастеров крови" - людей
крови не вологодской...
И вот ни в чем не повинный Дрозд получил избавление от смерти. Получил
- и умолк навеки. Он уже не говорил о культуре и прогрессе. Он - как воды
набрал, и только глаза его, налитые стеклянным страхом, еще что-то хотят
сказать. Даже о погоде он не говорит громко и не кричит, как бывало,
размахивая газетой:
- Замечательная телеграмма! Рака нашли!.. Немец сывротку открыл!
- Планету новую отыскали! Как-с? Да, комету... Звезду пятой величины!
пя-той!!
В войну его мучил Верден. Он не спал ночами и что-то выглядывал по
карте. Бежит, бывало, газетой машет:
- Отби-ли! ...семнадцатый штурм-атаку! Геройский дух французов все
смел... к исходному положению! к исходному!!..
И все это кончилось - и Верден, и дух... И Дрозд умолк.
Вот он стоит под придавившей его горою. Ноги сочатся кровью, словно его
полосовали ножами. Подсученные штаны в дырьях. Из-под горы высматривает с
натугой бурое, исхудавшее, взмокшее лицо - мученика лицо!
- Физический сустав совсем заслаб... - таинственно шепчет Дрозд. -
Питание... ни белков, ни желтков! Как-с... да, жиров! Бывало, двадцать пять
пудов с подводы принимал... разве крякнешь только. Курей водил... Дите там
заболеет - курячий бульон жизнь может воротить! Соседи всех курей, как бы
сказать... дискредитировали... Последнего кочетка сегодня из-под кадушки
вынули! Как уж хоронил... Наш народ... - его голос чуть шелестит, - весь
развратный в своей психологии... Как-с? Понятно, надо бы на родину.
Катeринославский я. Племянник пишет - хлеба мне пудов пять приготовил... а
как доставишь? Поехал - то сыпняк, а то ограбили. А совсем собраться - все
бросай! А ведь усякой стаканчик, сковородка... сами понимаете, задаром
отдать надо - ни у кого нет средств. Библиотека тоже у меня... - пудов... на
пять наберется! погибнет вся моя культура... - шепчет и шепчет Дрозд, глядит
испуганно.
- Да, плохо, Дрозд.
- Позвольте, что я вам хочу сказать... Вся ци-ви ...ли-зация приходит в
кризис! И даже... ин-ти-ли-генция! - шипит он в хворосте, глядит пугливо по
сторонам. - А ведь как господин Некрасов говорил: "Сейте разумное, доброе,