Смекни!
smekni.com

Солнце мертвых (стр. 19 из 37)

ползет-шипит по горам, как чудище, через балки - и вверх, и вниз. За полдень

проходит мимо, окликнет и постоит: дух перевести надо.

Это - праведник в окаянной жизни. Таких в городке немного. Есть они по

всей растлевающейся России.

При нем жена, дочка лет трех и наследник, году. Мечтал им дать

"постороннее" образование - всестороннее, очевидно, - дочку "пустить по

зубному делу", а сына - "на инженера". Теперь... - впору спасти от смерти.

Когда-то разносил почту по пансионам с гордостью:

- Наша должность - культурная мисси-я! Когда-то покрикивал весело:

- Господину Петрову - целых два! Господину агроному... пишут!

Потом говорил торжественно, в изменившемся ходе жизни:

- Гражданке Ранейской... по прошлогоднему званию - Райнес! Товарищу

Окопалову... с соци.. алистическим приветом-с!

Потом - прикончилось.

Он с благоговением относился к европейской политике и европейской

жизни.

- Господину профессору Коломенцеву... из... Лондона! Приятно в руках

держать, какую бумагу производят! Уж не от самого ли Ллойд-Жоржа?.. Очень

почерк решительный!..

Ллойд-Джорджа он считал необыкновенным.

- Вот так... по-ли-тика! Будто и на социализм подводит, а... тонкое

отношение! С ним политику делать... не зевать. Прямо... необыкновенный

гений!..

И пришло Дрозду испытание: война. Растерянный, задерживался, бывало, он

у забора:

- Не по-ни-маю!.. Такой был прогресс образования Европы, и вот... такая

некультурная видимость! Опять они частных пассажиров потопили! Это же

невозможно переносить!.. такое озверение инстинктов... Надо всем культурным

людям сообразить и принести культурный протест... Иначе... я уж не знаю что!

Немыслимо!

Он ходил в глубокой задумчивости, как с горя. За обедом, хлебая борщ,

он вдруг задерживал ложку, ужаленный острой мыслью, и с укоризною взглядывал

на жену. Его четырехугольное, скуластое лицо с мечтательными, голубиного

цвета, глазами, какие встречаются у хохлов, сводило горечью.

- Разве не посолила? - спрашивает жена.

- Так нарушать, прин-ципы, культуры, нравственности! - с укоризной

чеканил Дрозд, тряся ложкой и расплескивая борщ на скатерку. -

Европа-Европа! Куда ты идешь?! над бездной ходишь!.. Как ниспровергнуто все,

аж!..

- Да кушай, Герасим... борщок стынет. Сдалась тебе твоя Ивропа, какое

лихо!.. Ну, шшо тэбэ... гроши тэбэ дають?..

- Гро-ши! Ну, шо ты у полытике домекаешь? А-ааа... Правильно говорит

Прокофий: подходят страшные времена из Апокалипса Ивана Богослова... кони

усякие, и черные, и белые... и всадники на них огненные, в железе... в

же-ле-зе!

- Зачитал голову твой Прокофий, всем голову морочит. Таня сказывала...

всех детей на крышу с собой забрал ночевать и топор унес, чудеса ему

чудются...

- Чу-де-са... - с укоризной отвечал Дрозд. - Чудеса могут быть. Если

куль-ту-ра так... ниспровергает, то обязательно нужны чудеса, и бу-дут!

От... крове-ние! А почему - откровение?! От... кро-ви! Если такая кровь,

обязательно будут чудеса! Прокофий чу-ет. Говорит как?.. "Не имею права

брать за работу деньги, в деньгах кровь. Я тебе сапоги сошью - ты мне...

хлебушка душевно принеси!" Вот как надо, если по закону духовному... Это -

куль-ту-ра! И вот даже Ллойд Жорж!..

- Сирот и оставит Прокофий твой.

- Сирот должны добрые люди подобрать, с любо-вию! Чего ты так

понимаешь? Нужна нравственная мораль! Чем люди живы? Ну?! Что граф Лев

Толстой велит... его вся Европа уважает, как... гения! А в двадцатом веке...

и один дикий инстинкт! А-аааа!..

Он очень любит слова: прогресс, культура. Говорит - "прогрес" и

"референ-дум". Он уважал людей образованных и называл себя... прогрессистом.

Он не разбирался в партиях: он только хотел - "культуры". И когда налетели

большевики и стали хватать по доносам, кого попало, схватили и смиреннейшего

Дрозда - "врага народа". То были первые большевики, матросы, дикари, и с

ними гимназист из Ялты - командиром. Они посадили Дрозда в сарай, вместе с

калекой нотариусом и Иваном Михайлычем, профессором, которому на днях

пожаловали пенсию - по фунту хлеба в месяц. Две ночи сидел Дрозд в сарае,

ждал расстрела. Спрашивал "господ":

- За что?! Политикой не занимался, а только разве про культуру. Скажите

речь им... про культуру и мораль! обязательно скажите! просветите темных!..

В сарай совались матросьи головы:

- Что, господа енералы?!. Сегодня ночью рыб кормить будете господским

мясом...

- Хорошо, братцы... Один Господь Бог и в смерти и в животе волен, а ты

только Его орудие... помни и не гордись! Может, для твоего вразумления так

дано... каяться потом будешь! Ну, ладно, все едино... Ну, мы пусть

генералы... хорошо... - покивал им Иван Михайлыч, - хотя ты, друг мой

глупый, правой руки от левой не отличишь, а в политику полез. Тебе бы,

дурачку, на корабле плавать да с немцами воевать, Россию нашу оборонять, а

ты вон винцо потягиваешь чужое да охальничаешь! А зачем вот трудового

человека, почтальона, убить хотите? У него детки малые на руках мозоли...

Креста на вас нету!..

- А не твоего ума дело, старый черт... разговорился! Ужо с рыбами

поговори, дворянская кость! по праздникам кладешь в горсть, по будням

размазываешь?..

Не стерпел Иван Михайлыч обиды, схватил через дверь костлявой рукой

матроса за синий воротник, - обомлел даже матрос от такой дерзости, крикнул

только:

- Пу... сти... по-рвешь, черт!.. чего сдурел?..

- Как - чего? Да я сам вологодский, как ты... православный!

- Как так?! Ужли и ты вологодский?! - обрадовался матрос, и его

широкое, как кастрюля, дочерна загорелое лицо раздвинулось еще шире и

заиграло зубами. - Как же не вологодский? Говору своего не чуешь? Смеются

как про нас!.. "Ковшик менный упал на нно... оно хошь и досанно, ну да ланно

- все онно!"

- Ах, шут те дери... верно-прравильно! Ну, старик... наш, вологодской?

Покажься мне... - радовался матрос, захватывая Ивана Михайлыча за плечи. -

Правильный, наш! А... стой! Уезду?!

- Чего там - стой... ну, Усть-Сысольскова уез-ду... ну?!

- Ка-ак так?! И я тоже... Ус... сольскова? Н-ну... де-лааа...

- Я сам земельку драл да в школу бегал... да вот и профессор стал, и

книжки писал... и опять могу землю драть, не боюсь! А чего вы этого человека

забрали, топить сбираетесь?..

- За-чем... мы его на расстрел присудили, за снисхождение...

- Да вы, головы судачьи, глаза-то сперва мылом промойте...

- Да ты чего лаешься-то, не боишься ничего, старый черт?!

- Говорю - вологодской, весь в тебя! А чего мне бояться-то, милой? Я уж

одной ногой давно во гробу стою... а вы вот, видно, сами себя боитесь -

мальчишку-молокососа себе за командира выбрали, стариков убивать! Да его еще

за уши рвать нужно... я ему, такому, двойки недавно за диктовку ставил... Вы

с него, сопляка, штаны-то поспустите да поглядите: задница, небось, порота,

не поджила!.. Дергал нотариус старика - ку-да! А тут еще подошли матросы. И

уж что ни говорил им ялтинский гимназист, как ни взывал к революционному

самосознанию и партийной дисциплине, вологодский матрос взял верх. Выпустил

из сарая всех:

- Ну вас к лешему!

То было другое время - другие большевики, первые. То были толпы

российской крови, захмелевшей, дикой. Они пили, громили и убивали под

бешеную руку. Но им могло вдруг открыться, путем нежданным, через "пустяк",

быть может, даже через одно меткое слово, что-то такое, перед чем пустяками

покажутся слова, лозунги и программы, требующие неумолимо крови. Были они

свирепы, могли разорвать человека в клочья, но они неспособны были душить по

плану и равнодушно. На это у них не хватило бы "нервной силы" и "классовой

морали". Для этого нужны были нервы и принципы "мастеров крови" - людей

крови не вологодской...

И вот ни в чем не повинный Дрозд получил избавление от смерти. Получил

- и умолк навеки. Он уже не говорил о культуре и прогрессе. Он - как воды

набрал, и только глаза его, налитые стеклянным страхом, еще что-то хотят

сказать. Даже о погоде он не говорит громко и не кричит, как бывало,

размахивая газетой:

- Замечательная телеграмма! Рака нашли!.. Немец сывротку открыл!

- Планету новую отыскали! Как-с? Да, комету... Звезду пятой величины!

пя-той!!

В войну его мучил Верден. Он не спал ночами и что-то выглядывал по

карте. Бежит, бывало, газетой машет:

- Отби-ли! ...семнадцатый штурм-атаку! Геройский дух французов все

смел... к исходному положению! к исходному!!..

И все это кончилось - и Верден, и дух... И Дрозд умолк.

Вот он стоит под придавившей его горою. Ноги сочатся кровью, словно его

полосовали ножами. Подсученные штаны в дырьях. Из-под горы высматривает с

натугой бурое, исхудавшее, взмокшее лицо - мученика лицо!

- Физический сустав совсем заслаб... - таинственно шепчет Дрозд. -

Питание... ни белков, ни желтков! Как-с... да, жиров! Бывало, двадцать пять

пудов с подводы принимал... разве крякнешь только. Курей водил... Дите там

заболеет - курячий бульон жизнь может воротить! Соседи всех курей, как бы

сказать... дискредитировали... Последнего кочетка сегодня из-под кадушки

вынули! Как уж хоронил... Наш народ... - его голос чуть шелестит, - весь

развратный в своей психологии... Как-с? Понятно, надо бы на родину.

Катeринославский я. Племянник пишет - хлеба мне пудов пять приготовил... а

как доставишь? Поехал - то сыпняк, а то ограбили. А совсем собраться - все

бросай! А ведь усякой стаканчик, сковородка... сами понимаете, задаром

отдать надо - ни у кого нет средств. Библиотека тоже у меня... - пудов... на

пять наберется! погибнет вся моя культура... - шепчет и шепчет Дрозд, глядит

испуганно.

- Да, плохо, Дрозд.

- Позвольте, что я вам хочу сказать... Вся ци-ви ...ли-зация приходит в

кризис! И даже... ин-ти-ли-генция! - шипит он в хворосте, глядит пугливо по

сторонам. - А ведь как господин Некрасов говорил: "Сейте разумное, доброе,