Смекни!
smekni.com

Солнце мертвых (стр. 22 из 37)

зацапали... хотят корову покупать... На какие капиталы?! - я вас спрошу. Мы

темных делов этих не допущаем! У них, может, от англичан огромадные деньги

для... нападения на пролетарскую власть?! А?! Я старику давал преду...

стережение! Не зубайся! Пущай моя корова гуляет в ихнем месте. "Самим...

сена ма-ло!" Ла-дно!

Я слушаю, слушаю, слушаю... Он сильно пьян. Веснухи на его костлявом

лице темнеют, глазки совсем запали - щелочки в огне.

- Совесть у меня... в груди, а то... про-пали Шишкины! Страшный суд

теперь... Господь-Справедливец... нам препоручил...

Он сечет пальцем по рябой ладони и втягивается в мои глаза. Мне душно

от гнилого перегара...

Я больше не хожу по дорогам, не разговариваю ни с кем. Жизнь сгорела.

Теперь чадит. Смотрю в глаза животных. Но и их немного.

МИНДАЛЬ ПОСПЕЛ

Кастель золотится гуще - серого камня больше. Осень идет бойчей - где

выкрасит, где разденет. Курлыкают журавли по зорям, тянутся косяками. Уже

свистят по садам синицы.

Зори - свежей. Небо - в новом, осеннем, блеске голубеет ясно. Ночами -

черно от звезд и глубокобездонно. Млечный Путь сильней и сильней дымится,

течет яснее.

Утрами в небе начинают играть орлята. Звонко кричат над долинами, над

Кастелью, над самым морем, вертятся через голову - рады они первому дальнему

полету. Парят дозором над ними старые.

И море стало куда темней. Чаще вспыхивают на нем дельфиньи всплески,

ворочаются зубчатые черные колеса...

Молодые орлы летают... Значит - подходит осень, грозит Бабуган дождями.

На ранней заре - чуть серо - приходят ко мне человеческие лица - уже

отошедшие... Смотрят они в меня... Глядят на меня - в меня, в каменной

тишине рассвета, замученные глаза... И угасающие глаза животных, полные

своей муки, непонимания и тоски. Зачем они так глядят? о чем просят?.. В

тишине рождающегося дня-смерти понятны и повелительны для меня зовы-взгляды.

Я сердцем знаю, чего требуют от меня они - уже нездешние... И перед этой

глухой зарей, перед этой пустой зарей, я даю себе слово: в душу принять их

муку и почтить светлую память бывших.

Опять начинаем... который день? Ступайте, тихие курочки, и ты,

усыхающая индюшка, похожая на скелет. Догуливайте последнее!

По краю сада растут старые миндальные деревья. Они раскидисты, как

родные ветлы, и уже роняют желтые узенькие листочки. Через поредевшую сетку

их хорошо голубеет небо.

Я взбираюсь на дерево, цапающее меня за лохмотья, царапающее сушью, и

начинаю обивать палкой. Море - вот-вот упадешь в него. И горы как будто

подступили, смотрят - что за чучело там, на дереве, машет палкой?! Чего они

не видели! Глядят и глядят, тысячи лет все глядят на человечье кружало.

Всего видали...

Миндаль поспел: полопался, приоткрыл зеленовато-замшевые кожурки,

словно речные ракушки, и лупится через щелки розовато-рябенькая костяшка.

Густым шорохом сыплется - только поведешь палкой. Туп-туп... туп-туп... -

слышу я сухие дробные голоски. Попрыгивают внизу, сбрасывают кожурки. Любо

смотреть на веселое прыганье миндаликов по веткам, на пляску там... - первые

шаги-голоски ребят старого миндального дерева, пустившихся от него в

раздолье. Не скрипи, не горюй, старуха! Коли не срубят - за зимними

непогодами снова придет весна, опять розово-белой дымкой окутаешься, как

облачком, опять народишь, счастливая, потомство!

Вижу я с миндаля, как у Вербы, на горке, Тамарка жадно вылизывает

рассохшуюся кадушку, сухим языком шуршит. А что же не слышно колотушки за

пустырем, где старый Кулеш выкраивает из железа печки - менять на пшеницу,

на картошку?!

Отстучал положенное Кулеш. Больше стучать не будет.

Голоногая Ляля топочет-гоняется за миндаликами - попрыгали они в

виноградник.

- Добрый день и тебе. Ну, как... едите?

- Плохо... Вчера луковичек накопали, крокусов... Вот скоро Алеша

поддержит, привезет из степи хлебца, са-альца!..

Я знаю это. Старший нянькин пустился в виноторговлю, контрабандистом.

Поехал с Коряковым затем за горы, повез на степу вино - выменивать, у кого

осталось, на пшеницу. Лихие контрабандисты... Ловят их и на перевале, и за

перевалом - все ловят, у кого силы хватит. Пала и на степь смерть, впереди

ничего не видно, - вином хоть отвести душу. Пробираются по ночам, запрятав

вино в солому, держат бутылку наготове - заткнуть глотку, на случай. Хлеб

насущный! Тысячи глаз голодных, тысячи рук цепких тянутся через горы за

пудом хлеба...

- Копали крокусы?.. Бери камушек, разбивай миндальки...

- Спаа-си-бочка-а!.. ба-альшо-е спасибочко!.. Хлеб насущный! И вы,

милые крокусы, золотые глазки, - тоже наш хлеб насущный.

- А Кулеш-то по-мер!.. с голоду помер! - почмокивает Ляля.

- Да, Кулеш наш помер. Теперь не мучается. А ты боишься смерти?..

Она поднимает на меня серые живые глазки - но они заняты миндалями.

- Глядите, над вами-то... три миндалика целых!

- Ага... А ты, Ляля, боишься смерти?..

- Нет... Чего бояться... - отвечает она, грызя миндалик. - Мамочка

говорит - только не мучиться, а то как сон... со... он-сон! А потом все

воскреснут! И все будут в бе... лых рубашечках, как ангелочки, и вот так вот

ручки... Под рукой-то, под рукой-то!., раз, два... четыре целых миндалика!

Помер Кулеш, пошел получать белую рубашечку - и так вот ручки. Не

мучается теперь.

Последние дни слабей и слабей стучала колотушка по железу. Разбитой

походкой подымался Кулеш на горку, на работу. Станет - передохнет.

Подбадривала его надежда: подойдут холода, повезут на степь печки, - тогда и

хлеб, а может, и сало будет! А пока - стучать надо. За каждую хозяйскую

печку получал железа себе на печку, - ну, вот и ешь железо!

Остановится у забора, повздыхает.

Он - широкий, медведь медведем, глаза ушли под овчину-брови. Прежде был

рыжий, теперь - сивый. Тяжелые кулаки побиты - свинец-камень. Последние

сапоги - разбились, путают по земле. Одежда его... какая теперь одежда!

Картуз - блин рыжий, ~ краска, замазка, глинка. Лицо... - сносилось его

лицо: синегубый серый пузырь, воск грязный.

- Что, Кулеш... живешь?

- Помираем... - чуть говорит он, усилием собирая неслушающиеся губы. -

Испить нет ли...

Его подкрепляет вода и сухая грушка. С дрожью затягивается крученкой -

последний табак-отрада, золотистый, биюк-ламбатский! - отходит помаленьку.

Много у него на душе, а поделиться-то теперь и не с кем. Со мной поделится:

- Вот те дела какие... нет и нет работы! А бывало, на лошади за Кулешом

приезжали, возьмись только! На Токмакова работал, на Голубева-профессора...

на части рвали. Там крышу починять-лемонтировать, тому водопровод ставить, а

то... по отхожей канализации, по сортирному я делу хорош... для давления

воды у меня глаз привышный, рука леккая, главное дело: хлюгеря самые

хвасонистые мог резать... петушков, коников... андела с трубой мог! Мои

хлюгера не скрыпят, чу... ют ветер... кру... тются, аж... по всему берегу,

до Ялтов. Потому - рука у меня леккая, работа моя тонкая. Спросите про

Кулеша по всему берегу, всякой с уважением... В Ливадии, кто работал? Кулеш.

Миколай Миколаичу, Великому Князю... кто крыл? Самый я, Кулеш... трубы в

гармонью! Думбадзя меня вином поил, с ампираторского подвалу! "Не изменяй

нам, Кулеш... у тебя рука леккая!" Шинпанского вина подноси-ли! Я на неделе

два дня обязательно пьянствую, а мне льгота супротив всех идет, всем я

ндравлюсь. Я этого вот... дельфина морского на хлюгер резал, латуни

золоченой... царевны могли глядеть... по... биты, царство небесное, ни за

что! Вот уж никогда не забуду... пирожка мне печатного с царского стола... с

ладонь вот, с ербами! Такой ерб-орел! Боле рубля; ей-богу... яственный

орел-ерб! Орелик наш русский, могущий... И где-то теперь летает! Ливадии

управляющий... генерал был, со-лидный из себя... велел подать. "Не изменяй

нам, Кулеш... у тебя рука леккая!" А вот... дорезался. У-пор вышел...

Об "упоре" он говорить не любит. А вот прошлое вспомянуть...

- Сотерну я любитель. Два с полтиной в день, а то три... как ценили! На

базар, бывало, придешь... Ну, и шо ты мне суешь? Да рази ж то са-ло? Чуток

желтит - я и глядеть не стану! Ты мне сливошное давай, розой чтобы пахло...

кожица чтобы хрюпала, а не мыло! Тьфу!

Плюет Кулеш, головой мотает.

- Тянет с этого... со жмыху, внутрях жгет. Чистый яд в этих выжмалках

виноградных... намедни конторщик помер, кишка зашлась. А-ах, вся сила из

мене уходит... голова гудет. Брынза опять была., шесь копеек! Тараньку

выберешь... солнышко скрозь видать, чисто как портвейна... балычку не

удасть...

Он всплескивает руками, словно хватает моль, и так низко роняет голову,

что от плешинки за картузом, от изогнувшейся шеи с острыми позвоночниками,

от собравшихся - под ударом - истертых плеч - передается отчаяние и...

покорность.

- Голу-бчики мои-и!.. Сласть-то какую проглядели... на что сменяли!

Па-дали всякой, соба-чине ради!.. А?! Кто ж это нас подвел - окрутил?! Как

псу под хвост... По-няли теперь их, да... Жалуйся поди, жаловаться-то кому?

Кому жаловались-то... те-то, бывало, жа-ловали... а теперь и пожалеть некому

стало! Жалуйся на их, на куманистов! Волку жалуйся... некому теперь больше.

Чуть слово какое - по-двал! В морду ливонвером тычет! Нашего же брата

давют... Рыбаков намедни зарестовали... сапоги поотымали, как у махоньких.

Как на море гнать - выдают... как с морю воротился - скидывай! Смеются! Да

крепостное право лучше было! Там хочь царю прошение писали... а тут откуля

он призошел? а? Говорить - его не поймешь, какого он происхождения...

порядку нашего не принимает, церковь грабит... попа намедни опять в Ялты

поволокли... Женчина наша на базаре одно слово про их сказала, подошел

мальчишка с ружьем... цоп! - зарестовал. Могут теперь без суда, без

креста... Народу что побили!.. Да где ж она, правда-то?! Нашими же шеями

выбили...

Он просит еще водицы. Пьет и сосет грушку. - В больницу, что ли,