Пустырь был на этом месте - колючка, камень. Приехал старик чудак,
отставной исправник, любитель роз и покоя, сказал - да будет! - и выбил-таки
из камня чудесное "розовое царство". Да, исправник. Они тоже - немножко
люди. Все, что у него было в кармане и в голове, отдал земле сухой, и вот, к
концу его жизни, она подарила ему свою улыбку - Тихую Пристань. С зари до
зари возился старик с лопатами и мотыгами, с гравием и бетоном, с водой и
солнцем; сажал, прививал и строил, кричал с рабочими, которые воровали у
него гвозди и даже камень, тысячу раз грозился все бросить и не бросал,
исполосовал сердце, но... дождался: сел на веранде, закурил крученку,
полюбовался - все хорошо зело! И помер. И хорошо сделал, вовремя: выволочили
бы его, старика, из розового сада - а собака-исправник! - и прикончили бы в
подвале или овраге.
Погибает "розовое царство". Задичали, заглохли, посохли розы. Полезли
из-под корней дикие побеги. Треснуло и осело днище громадного водоема.
Посохли сливы, и вишни, и грецкие орехи, и "кальвили"; заржавели-задичали
забытые персидские деревья. Треснули трубы водоводов, заросли хрусткие
дорожки, полез бурьян в виноградник, сели репейники и крапивы в клумбы -
задушили нежную землянику. Плющи завили деревья. Выползла из дубовых
тысячелетних пней кудрявящаяся поросль, держи-дерево дружно с грабом давит и
напирает, высасывает соки; гнездится садовая нечисть, плетет коконы;
опутывает и точит - сверлит. Голубой цикорий и морковник заполонил
луговинки, перекати-поле забрало скаты, и ленивые желтобрюхи нежатся на
ступенях каменных лесенок. Серые жабы ржаво кряхтят ночами в зеленой тине
былого водоема. Дичает Тихая Пристань, год за годом уходит в камень. Уйди
человек - опять пустыня.
Сухенькая старушка тщетно пытается задержать пустыню: лишь бы уберечь
виноградник, огородик... Мотыгой и цапкой борется она с солнцем и с
бурьяном. Воюет с коровами, прорывающими и рогами, и боками загородку -
доглодать неоглоданное солнцем. Висят еще кое-где грушки - "мари-луиз",
"фердинанд" и "бэра", а пониже бассейна, по низинке, еще можно схватить
травы. Но это - самое дорогое место - "козье".
У Прибытков - слава на всю округу, - чудеснейшая коза, вымененная на
одеяло и вышитую рубаху у чабана под Чатырдагом. Взращенная подвигом и
молитвой. Ну и коза! Четыре бутылки дает несравненная Прелесть! Вадик и
Кольдик круглый день рыщут по саду, по балочкам, носят своей козе травку и
прутики, всякую кожуру, бобик...
- Козочка наша! Пле-лесть!
Стоит коза на колу, под грушей, блаженствует, узкие глазки щурит.
Дремлет-млеет, пожевывает, молоко набирает, бурое вымя наливает, до копытцев
опускает. Не коза - Прелесть.
Когда, перед вечером, я отыскиваю запропавшую индюшку, меня тянет зайти
на Тихую Пристань - навестить Прибытков. Господи, козу доят! И я взираю из
отдаления. Стоит коза - не шелохнется; понимает, что великое совершается:
жует-пожевывает, глазки в блаженстве жмурит. Доит Марина Семеновна, нежно,
будто поглаживает, а коза сама помогает - ноги расставила, ход молоку дает:
все берите! А Вадик и Кольдик подсовывают козе грушки:
- Плелесть! Плелесть!
Приятно слушать, как позванивает белая струйка в хрустальный кувшин
граненый; приятно смотреть, как растекается молоко по прозрачной стенке, как
нахрустывает коза грушки. Таинство совершается... Меркнет вечерний свет,
фиолетовая коза стоит, глядит розоватыми глазками, и молоко розовеет в
огнистых гранях, радужной пеной пенится. А Вадик и Кольдик кулачки к
горлышку подобрали, ждут-смотрят. Глотают слюни, и слышится, как бурчит у
кого-то - у козы ли, или у голоногих.
А неподалечку стоит на колу "капитал" - спасение и надежда. Это
выкормок Прелести, козел-великан, стриженый, сизый, крутобокий, - Сударь и
Бубик вместе.
Все по округе знают, как выхаживали козла, как его холостили, и сколько
теперь в нем сала, и когда будут козла резать. Вот это - счастье! Знают, и
все завидуют. Когда в школьном союзе муку делили, до золотника вешали, -
недодали учительнице Прибытке.
- Ну, что там спорить! У вас же козел имеется, такое счастье!
Так семнадцать золотников и сгибли.
Когда я встречаю Марину Семеновну в Глубокой балке - за "кутюками", мы
всегда говорим про Бубикa:
- А как ваш Бубик?
- Только не сглазить бы... прямо, мешок с салом! И то возьмите: ведь от
себя отрываем... Каждый день ему хоть кусочек лепешечки принесешь. Какие уж
нонче желуди, ползаешь-ползаешь по балкам - хоть четверточку наберу. Как в
банк носим. А вот похолодней будет, - сало-то в нем перекипать станет,
очищаться... закрупчает. Сало, я вам скажу, козлиное... и свиному не
уступит, чистый смалец!
Сосед Верба, сумрачный винодел-хохол, нарочно зашел к Прибыткам. С год
не захаживал - все серчал, что перебили у него аренду Пристани. Не утерпел -
пришел:
- До козла вашего прийшов, Марина Семеновна... що це за дыво?!
Покрестила в уме Марина Семеновна козла, отплюнулась влево неприметно:
сглазит еще Верба - темный глаз.
- Ну что ж, поглядите, сосед... с доброго глазу. Растет божья тварь.
Козлик, грешить не буду... радостный растет козлик, в мяске да в сальце...
Смотрел Верба на козла пристально, вдумчиво. И так, и этак смотрел. И
так руки складывал, и так. И голову по-всякому выворачивал - в душу вбирал
козла.
И Марина Семеновна смотрела и на козла своего, и на Вербу, и его, и
козла своего вбирала в душу, переполнялась. Ждала - готовилась.
- Ну вот шшо я вам, соседка, обязан сказать... - выговаривал-таки Верба
вдумчиво, подергав повислый ус. Сердце даже зашлось у Марины Семеновны, -
сама после до точки рассказывала в Глубокой балке. - Это я так вам обязан
сказать, Марина Семеновна... по-доброму, по-сосидски если... що не бачу
як... мов, це даже и не козел...
- Как - не козел?! - взметнулась Марина Семеновна. - Да який же,
по-вашему, козел бувает?!
- Верьте моему слову, Марина Семеновна... не козел, а...
Государственный банк!
Так и потекло сердце у Марины Семеновны - растеклось в торжество и
гордость: великая была она хозяйка!
- И вот опять шо я вам кажу, соседка... С таким козлом зиму вы вот как
переживете! Пудика на полтора - на два...
- Не скажите... на два с гаком! Смальца с него сойдет...
- ...Двенадцать фунтов.
- Ну, не скажите! У меня глаз наметанный... Да чтоб у меня никогда ни
единой козочки не водилось... - до полпуда выйдет!
- Ни-ни-ни... Марина Семеновна... никак не думаю. А впрочем... к
пятнадцати, може, капнет...
- Вы его за ножку потяните, сосед... под пузико...
- Да Боже ж мой, да я ж и так вижу... по його хвисту! Прямо - рента...
Оглядел еще и еще, потянул за бородку и пошел вдумчиво.
Оба - хозяева искони. Оба пропели славу творящей жизни. Кому понятно
молитвенное служение на полях, в садах и хлевах - песнь славословия
рождающемуся ягненку, в колос выбивающимся хлебам? Понятна она душе парящей,
сердцу, живущему в ласке с землей и солнцем; понятна уху хозяина, которое
слушать умеет прозябание почек в весеннем ветре, в благодатных дождях, под
радугой. Дики и непонятны эти земные песни душе пустой и сухой, как
выветрившийся камень. Жадная до сокровищ скопленных, она назовет молитвенные
мечты хозяина пошлым словом - выдуманным безглазыми - мещанство! В хлеве и
поле тучном она увидит только одно - корысть.
Отец дьякон, хозяин тоже, нарочно поднимался из городка - лицезреть
мифического козла. Сказал:
- На четырех ножках - беспроигрышная лотерея! Вас, Марина Семеновна, во
главу угла всякого хозяйства поставить можно. За такого, с позволения
сказать; козлофона, медали давали в прежние времена! Этот ваш козел - из
иностранцев... швейцарской породы, не иначе. Либо от Фальц-Фейна, либо от
Филибера. Я их очень породу знаю. Это... филиберовского заводу козел!
В великую славу вошел козел Марины Семеновны. В такую славу, что другой
раз поднялся отец дьякон до Тихой Пристани - сказать одно слово по секрету:
- По долгу совести, Марина Семеновна, ради ваших сирот, счел полезным
предупредить: ночами думаю о козле вашем! И тревогу борю в себе, - держите
козла крепко! Про вашего козла разговору много по городу. У нас Безрукий
всех кошек переловил... у отца Василия собачку недавно переняли...
шоколадненькая-то была, под фокса! А тут такой роскошный козел, а вы на юру
обитаете... Храните как зеницу ока!
- Отведи, Господи! - закрестилась Марина Семеновна, козла покрестила. -
Глазу не спускаю. Уж вон у Коряка корову зарезали в нижней балке, к Гаршину
дорывались... у Букетовых корову свели... у...
- Про что же я-то вам говорю! Две-над-цатую корову режут... Марина
Семеновна! две-надцатую! И сам нехорошие все сны вижу. Вся теперь опора
наша... на Господа Бога да, по-земному сказать, на коровку! Электрическую бы
тревогу провести в хлевушок, чтобы как коснулся - скрючило бы врага! Немцы
так проволоку электрическую по границам своим вели... да электрической силы
у меня нету!..
- Ох, смотрите, отец дьякон... - предостерегла и в свою очередь Марина
Семеновна, расстроенная и уже сердитая на дьякона: - И у вас свести могут!
- И у меня могут, и у вас - козла! Козла легче свести, Марина
Семеновна, поверьте моей опытности. Козел - что! Он немое существо и глупое!
Коровка... другое дело! она рогом может... затрубит на врага ночного, а
козел... он только копытцем простукает тревогу. Нет, Марина Семеновна,
опасность чреватая у вас.
Чуть было не поссорились от тревоги. И повесила с того дня Марина
Семеновна на хлевушок замок тройной, с музыкой печальной, как у чугунных
шкапов. И рогульки ставила перед дверкой, как засеку, и жестянки на них
навешивала: темная ночь если, напорется враг на звон, на колючки - тревога
будет.
Учительница останавливается за плетнем и начинает жаловаться: богатый