Смекни!
smekni.com

Солнце мертвых (стр. 24 из 37)

Пустырь был на этом месте - колючка, камень. Приехал старик чудак,

отставной исправник, любитель роз и покоя, сказал - да будет! - и выбил-таки

из камня чудесное "розовое царство". Да, исправник. Они тоже - немножко

люди. Все, что у него было в кармане и в голове, отдал земле сухой, и вот, к

концу его жизни, она подарила ему свою улыбку - Тихую Пристань. С зари до

зари возился старик с лопатами и мотыгами, с гравием и бетоном, с водой и

солнцем; сажал, прививал и строил, кричал с рабочими, которые воровали у

него гвозди и даже камень, тысячу раз грозился все бросить и не бросал,

исполосовал сердце, но... дождался: сел на веранде, закурил крученку,

полюбовался - все хорошо зело! И помер. И хорошо сделал, вовремя: выволочили

бы его, старика, из розового сада - а собака-исправник! - и прикончили бы в

подвале или овраге.

Погибает "розовое царство". Задичали, заглохли, посохли розы. Полезли

из-под корней дикие побеги. Треснуло и осело днище громадного водоема.

Посохли сливы, и вишни, и грецкие орехи, и "кальвили"; заржавели-задичали

забытые персидские деревья. Треснули трубы водоводов, заросли хрусткие

дорожки, полез бурьян в виноградник, сели репейники и крапивы в клумбы -

задушили нежную землянику. Плющи завили деревья. Выползла из дубовых

тысячелетних пней кудрявящаяся поросль, держи-дерево дружно с грабом давит и

напирает, высасывает соки; гнездится садовая нечисть, плетет коконы;

опутывает и точит - сверлит. Голубой цикорий и морковник заполонил

луговинки, перекати-поле забрало скаты, и ленивые желтобрюхи нежатся на

ступенях каменных лесенок. Серые жабы ржаво кряхтят ночами в зеленой тине

былого водоема. Дичает Тихая Пристань, год за годом уходит в камень. Уйди

человек - опять пустыня.

Сухенькая старушка тщетно пытается задержать пустыню: лишь бы уберечь

виноградник, огородик... Мотыгой и цапкой борется она с солнцем и с

бурьяном. Воюет с коровами, прорывающими и рогами, и боками загородку -

доглодать неоглоданное солнцем. Висят еще кое-где грушки - "мари-луиз",

"фердинанд" и "бэра", а пониже бассейна, по низинке, еще можно схватить

травы. Но это - самое дорогое место - "козье".

У Прибытков - слава на всю округу, - чудеснейшая коза, вымененная на

одеяло и вышитую рубаху у чабана под Чатырдагом. Взращенная подвигом и

молитвой. Ну и коза! Четыре бутылки дает несравненная Прелесть! Вадик и

Кольдик круглый день рыщут по саду, по балочкам, носят своей козе травку и

прутики, всякую кожуру, бобик...

- Козочка наша! Пле-лесть!

Стоит коза на колу, под грушей, блаженствует, узкие глазки щурит.

Дремлет-млеет, пожевывает, молоко набирает, бурое вымя наливает, до копытцев

опускает. Не коза - Прелесть.

Когда, перед вечером, я отыскиваю запропавшую индюшку, меня тянет зайти

на Тихую Пристань - навестить Прибытков. Господи, козу доят! И я взираю из

отдаления. Стоит коза - не шелохнется; понимает, что великое совершается:

жует-пожевывает, глазки в блаженстве жмурит. Доит Марина Семеновна, нежно,

будто поглаживает, а коза сама помогает - ноги расставила, ход молоку дает:

все берите! А Вадик и Кольдик подсовывают козе грушки:

- Плелесть! Плелесть!

Приятно слушать, как позванивает белая струйка в хрустальный кувшин

граненый; приятно смотреть, как растекается молоко по прозрачной стенке, как

нахрустывает коза грушки. Таинство совершается... Меркнет вечерний свет,

фиолетовая коза стоит, глядит розоватыми глазками, и молоко розовеет в

огнистых гранях, радужной пеной пенится. А Вадик и Кольдик кулачки к

горлышку подобрали, ждут-смотрят. Глотают слюни, и слышится, как бурчит у

кого-то - у козы ли, или у голоногих.

А неподалечку стоит на колу "капитал" - спасение и надежда. Это

выкормок Прелести, козел-великан, стриженый, сизый, крутобокий, - Сударь и

Бубик вместе.

Все по округе знают, как выхаживали козла, как его холостили, и сколько

теперь в нем сала, и когда будут козла резать. Вот это - счастье! Знают, и

все завидуют. Когда в школьном союзе муку делили, до золотника вешали, -

недодали учительнице Прибытке.

- Ну, что там спорить! У вас же козел имеется, такое счастье!

Так семнадцать золотников и сгибли.

Когда я встречаю Марину Семеновну в Глубокой балке - за "кутюками", мы

всегда говорим про Бубикa:

- А как ваш Бубик?

- Только не сглазить бы... прямо, мешок с салом! И то возьмите: ведь от

себя отрываем... Каждый день ему хоть кусочек лепешечки принесешь. Какие уж

нонче желуди, ползаешь-ползаешь по балкам - хоть четверточку наберу. Как в

банк носим. А вот похолодней будет, - сало-то в нем перекипать станет,

очищаться... закрупчает. Сало, я вам скажу, козлиное... и свиному не

уступит, чистый смалец!

Сосед Верба, сумрачный винодел-хохол, нарочно зашел к Прибыткам. С год

не захаживал - все серчал, что перебили у него аренду Пристани. Не утерпел -

пришел:

- До козла вашего прийшов, Марина Семеновна... що це за дыво?!

Покрестила в уме Марина Семеновна козла, отплюнулась влево неприметно:

сглазит еще Верба - темный глаз.

- Ну что ж, поглядите, сосед... с доброго глазу. Растет божья тварь.

Козлик, грешить не буду... радостный растет козлик, в мяске да в сальце...

Смотрел Верба на козла пристально, вдумчиво. И так, и этак смотрел. И

так руки складывал, и так. И голову по-всякому выворачивал - в душу вбирал

козла.

И Марина Семеновна смотрела и на козла своего, и на Вербу, и его, и

козла своего вбирала в душу, переполнялась. Ждала - готовилась.

- Ну вот шшо я вам, соседка, обязан сказать... - выговаривал-таки Верба

вдумчиво, подергав повислый ус. Сердце даже зашлось у Марины Семеновны, -

сама после до точки рассказывала в Глубокой балке. - Это я так вам обязан

сказать, Марина Семеновна... по-доброму, по-сосидски если... що не бачу

як... мов, це даже и не козел...

- Как - не козел?! - взметнулась Марина Семеновна. - Да який же,

по-вашему, козел бувает?!

- Верьте моему слову, Марина Семеновна... не козел, а...

Государственный банк!

Так и потекло сердце у Марины Семеновны - растеклось в торжество и

гордость: великая была она хозяйка!

- И вот опять шо я вам кажу, соседка... С таким козлом зиму вы вот как

переживете! Пудика на полтора - на два...

- Не скажите... на два с гаком! Смальца с него сойдет...

- ...Двенадцать фунтов.

- Ну, не скажите! У меня глаз наметанный... Да чтоб у меня никогда ни

единой козочки не водилось... - до полпуда выйдет!

- Ни-ни-ни... Марина Семеновна... никак не думаю. А впрочем... к

пятнадцати, може, капнет...

- Вы его за ножку потяните, сосед... под пузико...

- Да Боже ж мой, да я ж и так вижу... по його хвисту! Прямо - рента...

Оглядел еще и еще, потянул за бородку и пошел вдумчиво.

Оба - хозяева искони. Оба пропели славу творящей жизни. Кому понятно

молитвенное служение на полях, в садах и хлевах - песнь славословия

рождающемуся ягненку, в колос выбивающимся хлебам? Понятна она душе парящей,

сердцу, живущему в ласке с землей и солнцем; понятна уху хозяина, которое

слушать умеет прозябание почек в весеннем ветре, в благодатных дождях, под

радугой. Дики и непонятны эти земные песни душе пустой и сухой, как

выветрившийся камень. Жадная до сокровищ скопленных, она назовет молитвенные

мечты хозяина пошлым словом - выдуманным безглазыми - мещанство! В хлеве и

поле тучном она увидит только одно - корысть.

Отец дьякон, хозяин тоже, нарочно поднимался из городка - лицезреть

мифического козла. Сказал:

- На четырех ножках - беспроигрышная лотерея! Вас, Марина Семеновна, во

главу угла всякого хозяйства поставить можно. За такого, с позволения

сказать; козлофона, медали давали в прежние времена! Этот ваш козел - из

иностранцев... швейцарской породы, не иначе. Либо от Фальц-Фейна, либо от

Филибера. Я их очень породу знаю. Это... филиберовского заводу козел!

В великую славу вошел козел Марины Семеновны. В такую славу, что другой

раз поднялся отец дьякон до Тихой Пристани - сказать одно слово по секрету:

- По долгу совести, Марина Семеновна, ради ваших сирот, счел полезным

предупредить: ночами думаю о козле вашем! И тревогу борю в себе, - держите

козла крепко! Про вашего козла разговору много по городу. У нас Безрукий

всех кошек переловил... у отца Василия собачку недавно переняли...

шоколадненькая-то была, под фокса! А тут такой роскошный козел, а вы на юру

обитаете... Храните как зеницу ока!

- Отведи, Господи! - закрестилась Марина Семеновна, козла покрестила. -

Глазу не спускаю. Уж вон у Коряка корову зарезали в нижней балке, к Гаршину

дорывались... у Букетовых корову свели... у...

- Про что же я-то вам говорю! Две-над-цатую корову режут... Марина

Семеновна! две-надцатую! И сам нехорошие все сны вижу. Вся теперь опора

наша... на Господа Бога да, по-земному сказать, на коровку! Электрическую бы

тревогу провести в хлевушок, чтобы как коснулся - скрючило бы врага! Немцы

так проволоку электрическую по границам своим вели... да электрической силы

у меня нету!..

- Ох, смотрите, отец дьякон... - предостерегла и в свою очередь Марина

Семеновна, расстроенная и уже сердитая на дьякона: - И у вас свести могут!

- И у меня могут, и у вас - козла! Козла легче свести, Марина

Семеновна, поверьте моей опытности. Козел - что! Он немое существо и глупое!

Коровка... другое дело! она рогом может... затрубит на врага ночного, а

козел... он только копытцем простукает тревогу. Нет, Марина Семеновна,

опасность чреватая у вас.

Чуть было не поссорились от тревоги. И повесила с того дня Марина

Семеновна на хлевушок замок тройной, с музыкой печальной, как у чугунных

шкапов. И рогульки ставила перед дверкой, как засеку, и жестянки на них

навешивала: темная ночь если, напорется враг на звон, на колючки - тревога

будет.

Учительница останавливается за плетнем и начинает жаловаться: богатый