Смекни!
smekni.com

Солнце мертвых (стр. 28 из 37)

1, - прошел все камни, все нужные лавировки сделал, и потянуло тебе удачей:

увидал товарища Дерябу! Крепкого, в бобровой шапке, в хорьковой шубе - за

заслуги перед тобой! - широкорожего, зычного товарища Дерябу! Ты, чудак,

товарищем называл его, душу ему открыл... рассказал, что у тебя семеро

голодают, а ты - больной, без хлеба и без добычи. Надоел ты ему, старик. Не

надо было так хмуро, волком, ворчать, что обещала власть всем трудящимся...

Сказал тебе товарищ Деряба:

- Что я вам... рожу хлеба?!

Кулаком на тебя стучал товарищ Деряба. Не дал тебе ни баранины, ни

вина, ни сала. Не подарил и шапки. A когда ты, моряк старый, сел в коридоре

и вытянул из рваных штанов грязную тряпицу: мимо тебя ходили в офицерских

штанах галифе, после расстрелов поделенных, и колбасу жевали, а ты потирал

гноившиеся глаза и хныкал, поводил носом, потягивал колбасный запах... Взяло

тебя за сердце, остановил ты одного, тощенького, с наганом, и попросил

тоненьким голоском - откуда взялся:

- Товарищ... Весной на митинге... про народ жалели, приглашали к

себе... припишите уж все семейство в партию... в коммунисты... с голоду

подыхаем!..

Тебе повезло: попал ты на секретаря товарища Дерябы. Спросил тебя

секретарь с наганом:

- А какой у вас стаж, товарищ?

Ты, понятно, простак, не понял, что над тобой смеются. Ты и слова-то

того не понял. А если бы ты и понял, ну, что сказал бы? Твой стаж - полвека

работы в море. Этого, старик, мало. Твой стаж - кривой бок, разбитый, когда

ты упал в трюм на погрузке, руки в мозолях, ноги, разбитые зимним морем... и

этого, чудак, мало! У тебя нет самого главного стажа - не пролил ты ни капли

родной крови! А у того имеется главный стаж: расстреливал по подвалам! За

это у него и колбасы вдоволь, за это и с наганом ходит, и говорит с тобой

властно!

Ты поднялся, оглянул живые его глаза - чужие, его тонкие и кривые

ноги... И хрипнул: - Значит, дохнуть?! Да хоть ребят возьмите!

Ты грозил привести ребят. Тебе сказали:

- Приводи, твое дело. Выведем на крыльцо... Ты крикнул ему угрозу: -

Та-ак?! в море кину!..

- Дети твои, кидай! Вот чудак... если всем не хватает!

Пошел ты к себе, спустился в свою лачугу... Не пошел к рыбакам своим: у

всех ты позабирал, а теперь и у них пусто. Наелся жмыху и помер. Спокойней в

земле, старик. Добрая она - всех принимает щедро.

Валит меня ветром на винограднике, на лошадиные кости. Стоят на

площадке, на всех ветрах, остатки дачки-хибарки Ивана Московского, - две

стенки. За ними передохнуть можно. Когда Чатырдаг дышит - дышать человеку

трудно. Смотрю - хоронится от ветра Пашка, рыбак, лихой парень. Тащит домой

добро - выменял где-то на вино пшеницы, сверху запустил соломки, чтобы люди

не кляли.

- Ну, как живется?

Он ругается, как на баркасе:

- А-а......... под зябры взяли, на кукане водят!

Придешь с моря - все забирают, на всю артель десять процентов

оставляют! Ловко придумали - коммуна называется. Они правют, своим места

пораздавали, пайки гонят, а ты на их работай! Чуть что - подвалом грозят. А

мы...- нас шестьдесят человек дураков-рыбаков - молчим. Глядели-глядели...

не желаем! Еще десять процентов прибавили. Запасу для себя не загонишь,

рыба-то временем ход имеет. Пойдешь в море - ладно, думаешь, выгрузим, где

поглуше, - стерегут! Пристали за Черновскими камнями, только баркас

выпрастывать принялись, - а уж он тут как тут! "Это вы чего выгружаете?

против власти?!" Ах, ты, паршивый! Раза дал... не дыхнул бы! А за им -

стража! Наши же сволочи, красноармейцы, с винтовками из камней лезут! За то

им рыбки дают... Отобрал! Да еще речь произнес, ругал: пролетарскую

дисциплину подрываете! Комиссар, понятно...

- Власть-то ваша.

Пашка сверкнул глазами и стиснул зубы.

- Говорю - под зябры ухватили! А вы - ва-ша! Всю нашу снасть, дорожки,

крючья, баркасы - все забрали, в Комитет, под замок. Прикажут: выходи в

море! Рабочие сапоги, как на берег сошли, - отбирают! Совсем рабами

поделали. Ладно, не выезжать! В подвал троих посадили, - некуда податься!

Депутата послали в центр, шум сделали... Три недели в море не выходили!

Отбили половину улова, а уж ход камсы кончился. Седьмой месяц и вертимся,

затощали. Что выдумали: "Вы - говорят - весь город должны кормить, у нас

коммуна!" Присосались - корми! Белужку как-то закрючили... - выдали по

кусочку мыла, а белужку... в Симферополь, главным своим, в подарок! Бы-ло

когда при царе?! Тогда нам за белужку, бывало... любую цену, как Ливадия

знак подаст! Свобода-то когда была, мать их!.. Да раньше-то я на себя, ежели

я счастливый, сколько мог добывать? У меня тройка триковая была, часы на

двенадцати камнях, сапоги лаковые... от девок отбою не было. А теперь вся

девка у них, на прикорме, каких полюбовниц себе набрали... из хорошего даже

роду! Попа нашего два раза забирали, в Ялты возили! Уж мы ручательство

подавали! Нам без попа нельзя, в море ходим! Уйду, мочи моей не стало... на

Одест подамся, а там - к румынам... А что народу погубили! Которые у

Врангеля были по мобилизации солдаты, раздели до гульчиков, разули, голыми

погнали через горы! Пла-кали мы, как сбили их на базаре... кто в одеялке,

кто вовсе дрожит в одной рубахе, без нижнего... как над людями измывались! В

подвалах морили... потом, кого расстрелили, кого куда... не доищутся. А

всех, кто в милиции служил из хлеба, простые же солдатики... всех до единого

расстрелили! Сколько-то тыщ. И все этот проклятый... Бэла-Кун, а у него

полюбовница была, секретарша, Землячка прозывается, а настоящая фамилия

неизвестна... вот зверь, стерьва! Ходил я за одного хлопотать... показали

мне там одного, главного чекиста... Михельсон, по фамилии... рыжеватый,

тощий, глаза зеленые, злые, как у змеи... главные эти трое орудовали... без

милосердия! Мой товарищ сидел, рассказывал... Ночью - тревога! Выстроят на

дворе всех, придет какой в красной шапке, пьяный... Подойдет к какому,

глянет в глаза... - р-раз! - кулаком по морде. А потом - убрать! Выкликнут

там сколько-нибудь - в расход!

Я говорю Пашке: - Вашим же именем все творится.

Нет, он не понимает.

- Вашим именем грабили, бросали людей в море, расстреливали сотни

тысяч...

- Стойте! - кричит Пашка. - Это самые паскуды!

Мы стараемся перекричать ветер.

- Ва-шим же... именем!

- Подменили! окрутили!

- Воспользовались, как дубинкой! Убили будущее, что в народе было...

поманили вас на грабеж... а вы предали своих братьев!.. Теперь вам же на шею

сели! Заплатили и вы!.. и платите! Вон и Николай заплатил, и Кулеш, и...

Он пучит глаза на меня, он уже давно сам чует.

- На Волге уж... миллионы... заплатили! Не проливается даром кровь!..

Возме-рится!

- Дурак наш народ... - говорит Пашка, хмурясь. - Вот когда всех на

берегу выстроят да в руки по ложке дадут, да прикажут - море выхлебывай,

туды-ть твою растуды-ть!.. - вот тогда поймут. Теперь видим, к чему вся

склока. Кому могила, а им светел день. Уйду! На Гирла уйду, ну их к ляду!..

Пашка забирает мешок. Только теперь я вижу, как его подтянуло и как

обносился он.

- Пшени-чка-а... Пять верст гнались...

Голос срывается ветром. Он безнадежно машет и пригибается от вихря к

земле, хватается за рогульки на винограднике, путается за них ногами.

Дальше, ниже. Вот и миндальные сады доктора. В ветре мальчишки рубят...

а, пусть! Прощай, сады! Не зацветут по весне, не засвищут дрозды по зорям.

Шумит Чатырдаг... долло... ййййййй.... - север по садам свищет, ревет в

порубках... И море через сады видно... - погнал Чатырдаг на море купать

барашков! Визжат-воют голые миндали, секутся ветками, - хлещет их Чатырдаг

бичами - до-лоййййй...- давний пустырь зовет, стирает сады миндальные, воли

хочет. Забился под горку доктор... да жив ли?..

Ветром срывает меня с тропинки, и я круто срываюсь в балку, цапаюсь за

шиповник. Вот куда я попал! Ну, что же... зайду проститься - совершаю

последний круг! Взгляну на праведницу в проклятой жизни...

ПРАВЕДНИЦА-ПОДВИЖНИЦА

Лачуга, слепленная из глины. Сухие мальвы треплются на ветру, тряпки

рвутся на частоколе. Одноногий цыпленок уткнулся головкой в закрытую

сараюшку, стынет - калека. И все - калечное. На крыше - флюгер, работа

покойного Кулеша-соседа, - арап железный подрыгивает, лягает ногой

серебряной, сапогом: веселенькая работа-дар. Помер Кулеш, и сапожник помер,

Прокофий, что читал Библию. Остался арап железный лягать сапогом ветер.

Познал Прокофий Антихриста - и помер. Знаю, как он помер. Все ходил по

заборам, по пустым окнам - читал приказы, разглядывал печати: "антихристову

печать" отыскивал. Придет в лачугу и сядет в угол.

- Ну, чего ты, Прокофья... вон починка! - скажет ему жена Таня.

- Де-крет! декрет!! - шепчет Прокофий в ужасе. - Полотенца, рубахи

приносить велит! Жду, все жду...

- Ну, чего ждешь-то, глупый? Хоть бы пожалел детей-то!..

- Знака настоящего жду... тогда!..

- Измучил ты меня! ...Ну, какого тебе знака еще... Господи!

- Декрет готовит! Кресты чтобы ему приносили, тогда и печать положит...

слежу...

Понес Прокофий полотенце - "по декрету". Подал полотенце.

- А рубахи нету? - спросили. - Рубахи очень нужны шахтерам, товарищ!..

- По-следняя! - дрогнувшим голосом сказал Прокофий и приложил руку к

сердцу. - А когда крест... снимать будете?

Его хотели арестовать, но знающие сказали, что это сумасшедший

сапожник. Он вышел на набережную, пошел к военному пункту и запел: "Боже,

Царя храни!" Его тяжко избили на берегу, посадили в подвал и увезли за горы.

Он скоро помер.

Я смотрю на сиротливую лачугу. Вот плетешок на обрывчике - его работы.

Пустой хлевок: давно проданы свинки, последнее хозяйство. "Одноножка" одна

осталась - детям. Две девочки-голоножки возят на ниточках щепки - играют в

пароходы. За окошком мальчик грозится сухою косточкой.

Я хочу повидать Таню. А, вот она. Куда собралась она в такой ветер,