1, - прошел все камни, все нужные лавировки сделал, и потянуло тебе удачей:
увидал товарища Дерябу! Крепкого, в бобровой шапке, в хорьковой шубе - за
заслуги перед тобой! - широкорожего, зычного товарища Дерябу! Ты, чудак,
товарищем называл его, душу ему открыл... рассказал, что у тебя семеро
голодают, а ты - больной, без хлеба и без добычи. Надоел ты ему, старик. Не
надо было так хмуро, волком, ворчать, что обещала власть всем трудящимся...
Сказал тебе товарищ Деряба:
- Что я вам... рожу хлеба?!
Кулаком на тебя стучал товарищ Деряба. Не дал тебе ни баранины, ни
вина, ни сала. Не подарил и шапки. A когда ты, моряк старый, сел в коридоре
и вытянул из рваных штанов грязную тряпицу: мимо тебя ходили в офицерских
штанах галифе, после расстрелов поделенных, и колбасу жевали, а ты потирал
гноившиеся глаза и хныкал, поводил носом, потягивал колбасный запах... Взяло
тебя за сердце, остановил ты одного, тощенького, с наганом, и попросил
тоненьким голоском - откуда взялся:
- Товарищ... Весной на митинге... про народ жалели, приглашали к
себе... припишите уж все семейство в партию... в коммунисты... с голоду
подыхаем!..
Тебе повезло: попал ты на секретаря товарища Дерябы. Спросил тебя
секретарь с наганом:
- А какой у вас стаж, товарищ?
Ты, понятно, простак, не понял, что над тобой смеются. Ты и слова-то
того не понял. А если бы ты и понял, ну, что сказал бы? Твой стаж - полвека
работы в море. Этого, старик, мало. Твой стаж - кривой бок, разбитый, когда
ты упал в трюм на погрузке, руки в мозолях, ноги, разбитые зимним морем... и
этого, чудак, мало! У тебя нет самого главного стажа - не пролил ты ни капли
родной крови! А у того имеется главный стаж: расстреливал по подвалам! За
это у него и колбасы вдоволь, за это и с наганом ходит, и говорит с тобой
властно!
Ты поднялся, оглянул живые его глаза - чужие, его тонкие и кривые
ноги... И хрипнул: - Значит, дохнуть?! Да хоть ребят возьмите!
Ты грозил привести ребят. Тебе сказали:
- Приводи, твое дело. Выведем на крыльцо... Ты крикнул ему угрозу: -
Та-ак?! в море кину!..
- Дети твои, кидай! Вот чудак... если всем не хватает!
Пошел ты к себе, спустился в свою лачугу... Не пошел к рыбакам своим: у
всех ты позабирал, а теперь и у них пусто. Наелся жмыху и помер. Спокойней в
земле, старик. Добрая она - всех принимает щедро.
Валит меня ветром на винограднике, на лошадиные кости. Стоят на
площадке, на всех ветрах, остатки дачки-хибарки Ивана Московского, - две
стенки. За ними передохнуть можно. Когда Чатырдаг дышит - дышать человеку
трудно. Смотрю - хоронится от ветра Пашка, рыбак, лихой парень. Тащит домой
добро - выменял где-то на вино пшеницы, сверху запустил соломки, чтобы люди
не кляли.
- Ну, как живется?
Он ругается, как на баркасе:
- А-а......... под зябры взяли, на кукане водят!
Придешь с моря - все забирают, на всю артель десять процентов
оставляют! Ловко придумали - коммуна называется. Они правют, своим места
пораздавали, пайки гонят, а ты на их работай! Чуть что - подвалом грозят. А
мы...- нас шестьдесят человек дураков-рыбаков - молчим. Глядели-глядели...
не желаем! Еще десять процентов прибавили. Запасу для себя не загонишь,
рыба-то временем ход имеет. Пойдешь в море - ладно, думаешь, выгрузим, где
поглуше, - стерегут! Пристали за Черновскими камнями, только баркас
выпрастывать принялись, - а уж он тут как тут! "Это вы чего выгружаете?
против власти?!" Ах, ты, паршивый! Раза дал... не дыхнул бы! А за им -
стража! Наши же сволочи, красноармейцы, с винтовками из камней лезут! За то
им рыбки дают... Отобрал! Да еще речь произнес, ругал: пролетарскую
дисциплину подрываете! Комиссар, понятно...
- Власть-то ваша.
Пашка сверкнул глазами и стиснул зубы.
- Говорю - под зябры ухватили! А вы - ва-ша! Всю нашу снасть, дорожки,
крючья, баркасы - все забрали, в Комитет, под замок. Прикажут: выходи в
море! Рабочие сапоги, как на берег сошли, - отбирают! Совсем рабами
поделали. Ладно, не выезжать! В подвал троих посадили, - некуда податься!
Депутата послали в центр, шум сделали... Три недели в море не выходили!
Отбили половину улова, а уж ход камсы кончился. Седьмой месяц и вертимся,
затощали. Что выдумали: "Вы - говорят - весь город должны кормить, у нас
коммуна!" Присосались - корми! Белужку как-то закрючили... - выдали по
кусочку мыла, а белужку... в Симферополь, главным своим, в подарок! Бы-ло
когда при царе?! Тогда нам за белужку, бывало... любую цену, как Ливадия
знак подаст! Свобода-то когда была, мать их!.. Да раньше-то я на себя, ежели
я счастливый, сколько мог добывать? У меня тройка триковая была, часы на
двенадцати камнях, сапоги лаковые... от девок отбою не было. А теперь вся
девка у них, на прикорме, каких полюбовниц себе набрали... из хорошего даже
роду! Попа нашего два раза забирали, в Ялты возили! Уж мы ручательство
подавали! Нам без попа нельзя, в море ходим! Уйду, мочи моей не стало... на
Одест подамся, а там - к румынам... А что народу погубили! Которые у
Врангеля были по мобилизации солдаты, раздели до гульчиков, разули, голыми
погнали через горы! Пла-кали мы, как сбили их на базаре... кто в одеялке,
кто вовсе дрожит в одной рубахе, без нижнего... как над людями измывались! В
подвалах морили... потом, кого расстрелили, кого куда... не доищутся. А
всех, кто в милиции служил из хлеба, простые же солдатики... всех до единого
расстрелили! Сколько-то тыщ. И все этот проклятый... Бэла-Кун, а у него
полюбовница была, секретарша, Землячка прозывается, а настоящая фамилия
неизвестна... вот зверь, стерьва! Ходил я за одного хлопотать... показали
мне там одного, главного чекиста... Михельсон, по фамилии... рыжеватый,
тощий, глаза зеленые, злые, как у змеи... главные эти трое орудовали... без
милосердия! Мой товарищ сидел, рассказывал... Ночью - тревога! Выстроят на
дворе всех, придет какой в красной шапке, пьяный... Подойдет к какому,
глянет в глаза... - р-раз! - кулаком по морде. А потом - убрать! Выкликнут
там сколько-нибудь - в расход!
Я говорю Пашке: - Вашим же именем все творится.
Нет, он не понимает.
- Вашим именем грабили, бросали людей в море, расстреливали сотни
тысяч...
- Стойте! - кричит Пашка. - Это самые паскуды!
Мы стараемся перекричать ветер.
- Ва-шим же... именем!
- Подменили! окрутили!
- Воспользовались, как дубинкой! Убили будущее, что в народе было...
поманили вас на грабеж... а вы предали своих братьев!.. Теперь вам же на шею
сели! Заплатили и вы!.. и платите! Вон и Николай заплатил, и Кулеш, и...
Он пучит глаза на меня, он уже давно сам чует.
- На Волге уж... миллионы... заплатили! Не проливается даром кровь!..
Возме-рится!
- Дурак наш народ... - говорит Пашка, хмурясь. - Вот когда всех на
берегу выстроят да в руки по ложке дадут, да прикажут - море выхлебывай,
туды-ть твою растуды-ть!.. - вот тогда поймут. Теперь видим, к чему вся
склока. Кому могила, а им светел день. Уйду! На Гирла уйду, ну их к ляду!..
Пашка забирает мешок. Только теперь я вижу, как его подтянуло и как
обносился он.
- Пшени-чка-а... Пять верст гнались...
Голос срывается ветром. Он безнадежно машет и пригибается от вихря к
земле, хватается за рогульки на винограднике, путается за них ногами.
Дальше, ниже. Вот и миндальные сады доктора. В ветре мальчишки рубят...
а, пусть! Прощай, сады! Не зацветут по весне, не засвищут дрозды по зорям.
Шумит Чатырдаг... долло... ййййййй.... - север по садам свищет, ревет в
порубках... И море через сады видно... - погнал Чатырдаг на море купать
барашков! Визжат-воют голые миндали, секутся ветками, - хлещет их Чатырдаг
бичами - до-лоййййй...- давний пустырь зовет, стирает сады миндальные, воли
хочет. Забился под горку доктор... да жив ли?..
Ветром срывает меня с тропинки, и я круто срываюсь в балку, цапаюсь за
шиповник. Вот куда я попал! Ну, что же... зайду проститься - совершаю
последний круг! Взгляну на праведницу в проклятой жизни...
ПРАВЕДНИЦА-ПОДВИЖНИЦА
Лачуга, слепленная из глины. Сухие мальвы треплются на ветру, тряпки
рвутся на частоколе. Одноногий цыпленок уткнулся головкой в закрытую
сараюшку, стынет - калека. И все - калечное. На крыше - флюгер, работа
покойного Кулеша-соседа, - арап железный подрыгивает, лягает ногой
серебряной, сапогом: веселенькая работа-дар. Помер Кулеш, и сапожник помер,
Прокофий, что читал Библию. Остался арап железный лягать сапогом ветер.
Познал Прокофий Антихриста - и помер. Знаю, как он помер. Все ходил по
заборам, по пустым окнам - читал приказы, разглядывал печати: "антихристову
печать" отыскивал. Придет в лачугу и сядет в угол.
- Ну, чего ты, Прокофья... вон починка! - скажет ему жена Таня.
- Де-крет! декрет!! - шепчет Прокофий в ужасе. - Полотенца, рубахи
приносить велит! Жду, все жду...
- Ну, чего ждешь-то, глупый? Хоть бы пожалел детей-то!..
- Знака настоящего жду... тогда!..
- Измучил ты меня! ...Ну, какого тебе знака еще... Господи!
- Декрет готовит! Кресты чтобы ему приносили, тогда и печать положит...
слежу...
Понес Прокофий полотенце - "по декрету". Подал полотенце.
- А рубахи нету? - спросили. - Рубахи очень нужны шахтерам, товарищ!..
- По-следняя! - дрогнувшим голосом сказал Прокофий и приложил руку к
сердцу. - А когда крест... снимать будете?
Его хотели арестовать, но знающие сказали, что это сумасшедший
сапожник. Он вышел на набережную, пошел к военному пункту и запел: "Боже,
Царя храни!" Его тяжко избили на берегу, посадили в подвал и увезли за горы.
Он скоро помер.
Я смотрю на сиротливую лачугу. Вот плетешок на обрывчике - его работы.
Пустой хлевок: давно проданы свинки, последнее хозяйство. "Одноножка" одна
осталась - детям. Две девочки-голоножки возят на ниточках щепки - играют в
пароходы. За окошком мальчик грозится сухою косточкой.
Я хочу повидать Таню. А, вот она. Куда собралась она в такой ветер,