Смекни!
smekni.com

Солнце мертвых (стр. 29 из 37)

сдувающий с гор камни? Она стоит на пороге - уже в пути.

- Здравствуйте. А я за горы, вино менять...

На ней кофта, на голове ситцевый платок, босая. За спиной - бочонок на

полотенце, пудовый. На груди, на веревках, перевитые тряпками - чтобы не

побились! - четыре бутылки. Походное снаряжение.

Я понимаю, что значит это - "за горы". За полсотни верст, через

перевал, где уже снег выпал, она понесет трудовое свое вино, - потащит через

леса, через мосты над оврагами, где боятся ездить автомобили. Там

останавливают проезжих. Там - зеленые, красные, кто еще?.. Там висят над

железным мостом, на сучьях, - семеро. Кто они - неизвестно. Кто их повесил -

никто не знает. Там прочитывают бумаги, выпрастывают карманы... Коммунист? -

в лес уводят. Зеленый? - укладывают на месте. Гражданин? - пошлину заплати,

ступай. Там волчья грызня и свалка. Незатихающий бой людей железного века -

в камнях.

И она, слабенькая, мать Таня, - идет туда. Сутки идет - не ночует, не

останавливается, несет и несет вино. Выгадает пять фунтов хлеба. Идет оттуда

с мукой. А через три дня опять - вино, и опять горы, горы...

- Трудно, да ведь де-ти... Пять раз ходила, в шестой. Сплю когда, во

сне вижу - иду, иду... лес да горы, а вино за спиной - буль-буль...

плещется. Когда идешь - спишь... буль-буль... Ноги обила, а обувку где же!

Кормимся...

Когда-то она жила, как люди, стирала на приезжих. Чисто водила детей,

сытенькая всегда была. Прокофий сапожничал, читал Библию и поджидал Правду.

Пришла - навалила камень.

- Не обижают на дороге?

- Всего бывало. Вышли из лесу, остановили. Ну, еще молодая я... "Пойдем

жить в лес с нами!" Дети у меня, говорю, а то бы с вами осталась!

Посмеялись, хлебушка дали... Попались добрые люди, страдающих понимают...

- "Зеленые", что не хотят неволи?

- А не знаю... - робко говорит Таня. - Один сала кусок сунул. Говорит -

снеси детям... у меня, говорит, тоже дети... А то было, под городом... вот

дойду!.. вино у меня отняли... В ногах валялась... "Молчи, - говорит, -

спикулянка!" Пошла назад, холодная-голодная, насилу добралась... Спасибо,

татаре в долг опять вина дали.

Звери, люди - все одинаковые, с лицами человечьими, бьются, смеются,

плачут. Выдернутся из камня - опять в камень. Камней, лесов и бурь не боится

Таня. Боится: потащат в лес, досыта насмеются, вино все выпьют, ее всю

выпьют... - ступай, веселая!

- Приду - испеку им хлебца. Едят, меня дожидаются, одни...

Когда-то мальвы в саду цвели, голуби ворковали, постукивала швейная

машинка. Когда-то она, нарядная, ходила с Прокофием к обедне, девочек вела

за ручки, а Прокофий нес на руках наследника.

- Боюсь - не выдержу. Только судьбу обманываю. Если помощи не дадут -

все погибнем.

Востроносенькая, синеглазая, приветливая, она недавно была красива.

Теперь - скелет большеглазый, большеглазы и девочки. Спасется, если примет

повадившегося заглядывать толстошею-матроса с пункта. Пусть, хоть матросом

спасет семью. Все летит в прах, горит.

- Ну, живите... хлебца я вам порезала, по бумажкам. Христос с вами...

Соседка заглядывает когда...

Прощай, подвижница!

На меня смотрит девочка, показывает на щепку: - Па... ла... ход...

у-у-у...

Мальчик косточкой по стеклу стучит.

Ушла Таня. Смотрю на Чатырдаг - ясный-ясный. Там выпал снег. Туда, за

его громаду, полезет с бочонком Таня, а он будет ее сдувать. Будут орлы

кружиться... А вино - весело за спиной - буль-буль-буль...

ПОД ВЕТРОМ

Миндальные сады доктора... Надо зайти проститься. Я совершаю последний

круг, последнее нисхождение. Делать внизу мне нечего: сидеть на горе легче.

Охлестывает меня ветвями, воет-визжит кругом. Покалывает и прячет синее

море - играют на нем барашки. Белеет через деревья дом доктора. Дубовые

колоды вделаны на века. Стены - крепость. Водоемы хранят и в жары студеную -

зимних дождей - воду. Продал доктор свой крепкий дом и перебрался в новый -

из тонких досок, - в скворешник-гробик.

А вот и доктор. Он стоит перед домиком, неподвижно, раскинув руки, как

огородное чучело. Ветер треплет его лохмотья.

- Ветром занесло к вам... доктор... проститься перед... зимой!

- Да-да... - бросает он озабоченно, а его, кисель киселем, лицо

продолжает смотреть кверху. - Зрение проверяю... Вчера отчетливо различал, а

сегодня шишек не вижу...

- Ветром посбивало!

- Вы думаете... Но я и сучков не вижу. Десять дней принимаю один

миндаль... горький. Нет, оставьте! Я не имею охоты продолжаться. Обидно, что

не кончу работу, потеряю глаза... Заключительные главы - "апофеоз русской

интеллигенции", не успею! Слепну, ясно. Вчера один коллега, который каждый

день умеет есть пирожки, прислал пирожок... но такие боли... опиум принял и

уснул. Перед утром видел ее, Наталью Семеновну... Положила голову на

плечо... "Скоро... Миша!" Конечно - скоро. А ведь должен же быть хоть там

какой-нибудь мир, где есть какой-нибудь смысл?! Ибо хотим смысла! И вот, под

опиумом мне все открылось, но... забыл! Два часа вспоминал... а как я был

счастлив! Помню... про "дядюшку" что-то...

- Как, про "дядюшку"?!

- Как будто смешно... но... У чeловества, у нас, у нас! дядюшки не

было! Такого, положительного, с бородой честной, с духом-то земляным,

своим... с чемоданчиком-саквояжиком, пусть хоть и рыженьким, потертым, в

котором и книги расчетные, и пряники с богомолья, и крестики от

преподобного... и водица святая... и хоро-шая плетка!

- Не понимаю, доктор!..

- Может быть, это от миндаля с опиумом? - прищурился доктор хитро. - Я

про интеллигенцию говорю! Были в ней только... полюсы, северный и южный!

Стойте, ветра не бойтесь... нам с вами ветер не повредит! не может

повредить! Один полюс, хоть северный, - "высоты духа"! Рафинад! Они только

тем и занимались, что из банкротства в банкротство... и дух испустили! Гнили

сладостно и в том наслаждение получали. Одну и ту же гнилушку под разными

соусами подавали, - какое же, скажите, питание в... гнилушке, хоть бы с

фимиамами?! А другой полюс... - плоть трепетная и... гну-усная, тоже под

соусами ароматными... - дерзатели-рвачи-стервецы! Эти ничего не подавали, а

больше по санитарной части: все - долой! и - хочу жрать! Но под музыку! с

барабаном! жрать хочу всенародно и даже... всечеловечно! А между ними

"болть" колыхалась, молочишко снятое! Оно теперь, понятно, сквасилось и... А

"дядюшки"-то и не было! который ни туда, ни сюда! А - погоди, малец: тебя

надо в бане выпарить, голову вычесать, рубаху чистую на тебя надеть, вот

тебе крестик от преподобного и... букварь! и плетка на случай! Ядра-то не

было! Молочишко-то всю посуду заквасило... Не понимаете?! Aга! Я эту формулу

могу содержанием наполнить на двадцать томов, с историческими и всякими

комментариями! В лучшем случае у нас вместо дядюшки-то кузен был! А чего от

кузена ждать?! Рецептики у кузена всегда больше презервативного и ртутного

характера. Он из "Варьете" на две минуты к бабушке перед соборованием, а

потом к мадам Анго, на утренний туалет, а там к кузине, а там пищеварением

занимается, стишками побалует и в клуб - друзья дожидаются доклад об

"устремлениях" послушать... И подметки у него всегда протертые! Да, дядюшка!

По нем скоро весь земной шар будет тосковать... ибо уж если ступит - знает,

куда нога попадет! И в саквояже у него

всегда свое! И в книжке у него все, до "нищему на паперти подано - 2

копейки"! А у кузена больше на манжетке написано - "в "Палермо" метрдотелю

5", и не поймешь, как и за что, да и пять ли!

Он потер глаза и принялся проверять по шишкам.

- Да, слабеют. Вчера дубовую дверь ночью ломали, лезли... да крепка! А

окна, как видите, на три аршина, - предусмотрено! Так они все мотыги и

лопаты забрали. Так с культурой! Передком еще тащилась, а как передок со

шкворня, - задний то стан и налетел - хряп! Ну... звери сломали клетку, змеи

разбили стеклянный ящик...

Я вижу, как он задыхается от ветра, пригибающего кипарисы, но уходить

не хочет и к себе не зовет. Просит стоять за деревом: так не дует.

- Конечно, отвлеченности теперь страшно утомляют, но без них нельзя

даже здесь! А теперь обобщения неизбежны, ибо итоги, итоги подводим! Решать

надо! Вот вчера умер уже семнадцатый! от голода! По... третьего дня в Алупке

расстреляли двенадцать офицеров! Вернулись из Болгарии на фелуге, по семьям

стосковались. И я как раз видел тот самый автомобиль, как поехали

расправляться за то, что воротились к родине, от тоски по ней!! Сидел там...

по-эт, по виду! Волосы по плечам, как вороново крыло... в глазах -

мечтательное, до одухотворенности! что-то такое - не от мира сего!

Героическое дерзание! Он, в каких-то облаках пребывающий, приказал!!! рабам

приказал убить двенадцать русских героев, к родине воротившихся! Стойте!! -

подбежал ко мне доктор и схватил за руку... - Чего-то мы не учитываем! Не

все умирают! Значит, жизнь будет идти... она идет, идет уже тем, что есть

которые убивают! и только! в этом и жизнь - в убивании! Телефоны работают:

"Убить?" - "Убить". - "Едем!" - "Торопитесь!" Это уже вид функции

принимает!! Значит, ясно: надо... уходить.

- А надежда, доктор? А расплата?!

- Функция! - говорю. Какая может быть тут надежда?! А расплата -

укрепление функции. Мерси покорно. Гниение конституциональное! Вы имеете

понятие о газоидальной гангрене? Вы не слышите этого шипенья?! Ну, слушайте.

Почему вчера не были на собрании? Смот-рите, могут и убить! Я вам сейчас...

Доктор вытащил из какой-то складки заплат розовенький листок бумаги,

затрещавший в ветре.

- Стой, не дерись... сейчас выпущу... Читайте, на розовеньком-то: "Явка

обязательна, под страхом предания суду революционного трибунала!" Значит,

вплоть до... функции! Я не потому пошел, а... выступал сам маэстро! Н-ну,