угольник? оре-хо-вый, массивный? Абрикосовое еще варенье стояло... из
собственных абрикосов. Ах, что за варенье было! Четыре банки они этого
варенья взяли, все, что было. Конечно, абрикосов они не растили, варенья
этого не варили, но... они тоже хотят варенья, а потому!.. Конечно, это уже
другая геометрия... Эвклид-то уже, говорят, провалился с треском, и теперь
по Эйнштейну... Да, о чем это я?.. Вот так па-мять!..
Доктор потирает вспотевший лоб и смотрит виновато-жалко. Я его навожу
на мысли.
- А, угольник... Наталья Семеновна очень его ценила... приданое ведь ее
было! И звали мы его все - "Абрикосовый угольник"! Понимаете вы отлично, как
в каждой семье милые условности свои есть, интимности... поэзия такая
семейная, ей одной только и понятная! В вещах ведь часть души человеческой
остается, прилипает... У нас еще диван был, "Костей" звали...
Студент-репетитор на нем спал, Костя. И "Костю" забрали... Забрали у меня,
например, портрет отца-генерала... единственное воспоминание! "Генерала
забрать!" Забрали! И генерал-то мирный, ботаникой занимался...
- Так вы про угольник, доктор...
- Да-да... Когда мы еще молодые с ней были... Неужели это было?! Лет
тридцать тому приехали мы сюда, и я засадил пустырь миндалями, и все надо
мной смеялись. Миндальный доктор! А когда сад вошел в силу, когда зацвел...
сон!, розовато-молочный сон!.. И Наталья Семеновна помню, сказала как-то:
"Хорошо умереть в такую пору, в этой цветочной сказке!" А умерла она в грязь
и холод в доме ограбленном, оскверненном... Да, со стеклянной дверцей, на
ключике... Право, нисколько не хуже гроба! Стекло я вынул и забрал досками.
Почему непременно шестигранник?! Трехгранник и проще, и символично: три -
едино! Под бока чурочки подложил, чтобы держался, - и совсем удобно! Купить
гроб - не осилишь, а напрокат... - теперь напрокат берут, до кладбища
прокатиться!., а там выпрастывают... - нет: Наталья Семеновна была в высшей
степени чистоплотна, а тут... вроде постели вечной, и вдруг из-под
какого-нибудь венерика-кошкоеда или еще-хуже! А тут свое, и даже любимым
вареньем пахнет!..
И он запер свою Наталью Семеновну на ключик.
- Хотели бандаж мой взять! ремни приглянулись... Забыли! А у меня
бандаж... по моему рисунку у Швабе сделан! Теперь ни Швабе... ни... один
Грабе! Все забрали. Старухины юбки, нянькины - и то взяли. "Я, - говорит, -
с трудом пошилась!" Швырнули одну: "Ты, - говорят, - раба!" Все гармоньи
взяли. Я туляк, еще с гимназии полюбил гармонью... Концертные были, с
серебряными ладами... Затряслись даже, как увидали... Гармонь! Тут же и
перебирать один принялся... польку...
Штаны на докторе - не штаны, а фантастика: по желтому полю цветочки в
клетках.
- Из фартуков няниных, что осталось. А внизу у меня дерюжина, да только
в краске, маляры об нее кисти, бывало, вытирали. А пиджачок этот еще в
Лондоне был куплен, износу нет. Цвет, конечно, залакировался, а был
голубиный...
Я всегда думал, что пиджак черный, с кофейной искрой.
- Это все пустяки, а вот... все градусники у меня отобрали, и
максимальные, и... Три барометра было, гигрометр, химические весы, колбы...
Реактивы хотели...- думали, что настойки! Схватили бутылку - спирт!! Да
нашатырный! Буржуем обозвали.
- А который теперь час, доктор?
- Де-крет! - пугливо-строго говорит доктор и поднимает черный от грязи
палец. - Часы теперь строго воспрещены, буржуазный предрассудок!
Нет, он не собирается уходить. Он переполнен своим и разбрасывает
"излишки".
- Но я без часов могу, потому что читал когда-то Жюля Верна...
Он прищуривается на солнце, растопыривает пальцы и глядит в развилку.
Он поматывает пальцем то к Кастели, то к седловине за Бабуганом. - Помните,
у Жюль Верна... Сайрус Смит в "Таинственном острове" или Паганель!.. Как это
давно было, и как все-таки хорошо, что было, и у нас тогда они не изъяли
книги! И я в том же роде изловчаюсь. Могу до пяти минут с точностью, если
солнце... Сейчас... без десяти минут час. Мысленными линиями по вершинам,
зная максимальную высоту... А вот в туман или вечернее время... по звездам
еще не изловчился. Ах, как без часов скучно! У нас все по часам было.
Ложились без четверти десять, вставал я в половине пятого ровно. И сорок уже
лет так. Трое часиков было - взяли. Английские очень жаль, луковицей.
Старинные лорды такие часы любили, часы на совесть. Но какая история
роковая!.. Неужели вам не рассказывал?! Необходимо опубликовать Это о-чень
важно, в предупреждение человечеству! Чрезвычайно важно!..
- Ну, расскажите, доктор!
"МЕМЕНТО МОРИ"
Доктор поглядел на меня с укором.
- Вы как будто не верите, что это имеет отношение к человечеству...
история с моей "луковицей"? Напрасно. В этом вы сейчас убедитесь. Есть в
вещах роковое что-то... не то чтобы роковое, а "амулетное". Как хотите
толкуйте, а я говорю серьезно: во всех этих газетах, которые вот "влияют"...
"Таймc" или.. как там... "Чикаго трибюн", "Тан", понятно... - непременно
опубликуйте! Я уже не смогу, я без пяти минут новопреставленный раб... не
божий, не божий, а... человеческий! и даже не человеческий!!.. Да чей же я
раб, скажите?! Ну, оставим. А вы... должны опубликовать! Так и опубликуйте:
""Мементо мори", или "Луковица" бывшего доктора, нечеловеческого раба
Михаила". Это очень удачно будет: "нечеловеческого"! Или лучше:
нечеловечьего!
Он, чудак, говорил серьезно, даже взволнованно.
- Это случилось лет пятьдесят тому... в тысяча восемьсот... Нет,
конечно... ровно сорок лет тому, в восемьдесят первом году. Мы с покойной
Натальей Семеновной путешествовали по Европе, совершали нашу свадебную и,
понятно, "образовательную" поездку. В Париже мы погостили недолго, меня
упорно тянуло в Англию. Англия! Заманчивая страна свободы, Габеас-Корпус...
парламент самый широкий... Герцен! Тогда я был молод, только университет
окончил, ну, конечно, революционная эта фебрис... Ведь без этой "фебрис" вы
человек погибший! Да еще в то-то героическое время! Только-только взорвали
"Освободителя", блестящий такой почин, такие огнесверкающие перспективы, в
двери стучится со-ци-ализм, с трепетом ждет Европа... температурку-то
понимаете?! Две вещи российский интеллигент должен был всегда иметь при
себе: паспорт и... "фебрис революционис"! О паспорте правительство попечение
имело, а что касается "фебрис"-то этой самой... тут круговая порука всех
российских интеллигентов пеклась и контроль держала, и их во-ждей! Чуть было
не сказал - козлов! Но не в обиду вождям, а по русской пословице нашей:
"куда козел - туда и стадо"! Разные, конечно, и вожди эти самые бывали...
были и такие, что и в России-то никогда не живали... бывали и такие, что...
собственную мамашу удавят ради "прямолинейности"-то и "стройности" системы
своей-чужой, а ты... дрожи! Там хоть ты и пустое место, и пьяница, и дубина
сто восемьдесят четвертой пробы, и из карманов носовые платки можешь...
только дрожи и дрожи дрожью этой самой, правительству невыносимой - и вот
тебе авансом билет на свободный вход в царство "высокое и прекрасное". И не
без выгоды даже. Я не дрожал полной-то дрожью, а лихорадило не без приятного
жара! Без слез, но подрагивал. Ах, зачем я не оставляю в поучение поколениям
"записок интеллигента Т-ва Мануфактур и Кo"?! Теперь все равно, без пользы.
Смотрите-ка, повалилась кляча!..
Да, Лярва легла, вытянув голову к недоступной тени. Ноги ее сводило.
Пораженный ее новым видом, павлин проснулся и закричал пустынно. Из тенистой
канавки, под дачкой, выбралась тощая Белка и огляделась.
- Как в трагедии греческой! - усмехнулся доктор. - Разыгрывается под
солнцем. А "герои"-то!... за амфитеатром... - обвел он рукою горы. - То есть
боги. В их власти и эта кляча несчастная, как и мы. Впрочем, мы с вами можем
за "хор" сойти. Ибо мы, хоть и "в действии", но прорицать можем. Финал-то
нам виден: смерть! Вы согласны?
- Вполне. Все - обреченные.
- До этого дой-ти надо! Дошли? Прекрасно. О чем я начал? Память совсем
никуда... Да, "фебрис" эта... Габеас-Корпус, Герцен, Гамбетта, Гарибальди,
Гладстоун!.. Странная штука, вы замечаете - все "глаголи"! Тут, обратите
внимание, что-то мистическое и как бы символи-сти-ческое! Гла-голи! Конечно,
и в Англии я глаголил. И "мощи" заповедные посещал, и поклонялся им не без
трепета, и фимиам воскурял. И даже в Гайд-Парке пару горячих подал. Воздух
самый какую-то особенную прививку там делает: непременно хулой колыбельку
свою - правда, грязненькую, но все-таки колыбельку - обдашь, грязненькие
очки наденешь. И конечно: "Да здравствует Революция - с прописной буквы,
понятно, из уважения, - и переат полицеа!" И вот, пошел покупать часы. Зашли
мы с Наташей... Тогда я ее Наталочкой звал, а в Лондоне - Ната и Нэлни, на
английский манер. А теперь... на ключике в угольничке абрикосовом!.. Да так
и предстанет перед Судиею на Страшный суд! - скрипуче засмеялся доктор. -
Вострубит Архангел, как надлежит по предуказанному ритуалу: "Эй, вставайте,
вси умерщвленные, на инспекторский смотр!" И восстанут - кто с чем. Из
морских глубин, с чугунными ядрами на ногах, из оврагов предстанут, с
заколоченными землею ртами, с вывернутыми руками... из подвалов даже - с
пробитыми черепами предстанут на суд и подадут обвинение! А моя-то Наталья
Семеновна - на клю-чик! Да ведь хохот-то какой, грохот подымется! водевиль!
И еще... ах-ха-ха-а!.. с... с абри... косовым... вареньем... в
мешковине...из-под картошки в мешочек обряжена!.. ведь все, все забрали у
нее, все рубашечки... все платья... для женского пола своего... все
"излишки"! ведь в ее-то платьях... шелковое зеленое ее помню... Настюшка