Смекни!
smekni.com

Солнце мертвых (стр. 1 из 37)

Солнце мертвых

Автор: Шмелев И.С.

Эпопея

Аннотация издательства:

Эпопея "Солнце мертвых" - безусловно, одна из самых трагических книг за

всю историю человечества. История одичания людей в братоубийственной

Гражданской войне написана не просто свидетелем событий, а выдающимся

русским писателем, может быть, одним из самых крупных писателей ХХ века.

Масштабы творческого наследия Ивана Сергеевича Шмелева мы еще не осознали в

полной мере.

Впервые собранные воедино и приложенные к настоящему изданию "Солнца

мертвых", письма автора к наркому Луначарскому и к писателю Вересаеву дают

книге как бы новое дыхание, увеличивают и без того громадный и эмоциональный

заряд произведения.

Учитывая условия выживания людей в наших сегодняшних "горячих точках",

эпопея "Солнце мертвых", к сожалению, опять актуальна.

Как сказал по поводу этой книги Томас Манн:

"Читайте, если у вас хватит смелости:"

Реквием

"Мы в Берлине! Неведомо для чего. Бежал от своего гopя. Тщетно... Мы с

Олей разбиты душой и мыкаемся бесцельно... И даже впервые видимая заграница

- не трогает... Мертвой душе свобода не нужна...

Итак, я, может быть, попаду в Париж. Потом увижу Гент, Остенде, Брюгге,

затем Италия на один или два месяца. И - Москва! Смерть - в Москве. Может

быть, в Крыму. Уеду умирать туда. Туда, да. Там у нас есть маленькая дачка.

Там мы расстались с нашим бесценным, нашей радостью, нашей жизнью... -

Сережей. - Так я любил его, так любил и так потерял страшно. О, если бы

чудо! Чудо, чуда хочу! Кошмар это, что я в Берлине. Зачем? Ночь, за окном

дождь, огни плачут... Почему мы здесь и одни, совсем одни, Юля! Одни. Пойми

это! Бесцельные, ненужные. И это не сон, не искус, это будто бы жизнь. О,

тяжко!.."

Так писал, вырвавшись из красной России за границу, Иван Сергеевич

Шмелев своей любимой племяннице и душеприказчице Ю.А.Кутыриной в январе 1922

года.

Он еще не знал, что никогда не вернется на родину, еще таил надежду,

что его единственный сын Сергей, расстрелянный во время большого террора

конца 1920 - начала 1921 годов в Крыму, жив, еще не отошел от пережитого в

маленькой, вымороженной и голодной Алуште. И еще не родился замысел

названного "эпопеей" реквиема - "Солнца мертвых".

Эпопея создавалась в марте-сентябре 1923 года в Париже и у Буниных, в

Грассе. На калейдоскоп страшных впечатлений должна была лечь траурная тень

личной трагедии. В "Солнце мертвых" о погибшем сыне - ни слова, но именно

глубокая человеческая боль, которую Шмелев не мог унять даже выстраданным

словом, придает всему повествованию огромную масштабность. Многие знаменитые

писатели, а среди них Томас Манн, Герхард Гауптман, Сельма Лагерлеф, считали

"Солнце мертвых" самым сильным из созданного Шмелевым. Эмигрантская критика

- Николай Кульман, Петр Пильский, Юлий Айхенвальд, Владимир Ладыженский,

Александр Амфитеатров - встретили шмелевскую эпопею восторженными откликами.

Но, пожалуй, наиболее проникновенно написал о "Солнце мертвых" прекрасный

прозаик Иван Лукаш:

"Эта замечательная книга вышла в свет и хлынула, как откровение, на всю

Европу, лихорадочно переводится на "большие" языки...

Читал ее за полночь, задыхаясь.

О чем книга И. С. Шмелева?

О смерти русского человека и русской земли.

О смерти русских трав и зверей, русских садов и русского неба.

О смерти русского солнца.

О смерти всей вселенной, - когда умерла Россия - о мертвом солнце

мертвых..."

Несмотря на ужас пережитого, Шмелев против русского человека не

озлобился, хотя жизнь "новую" проклял. Но и там, под чужим небом, желал

упокоиться в России, в любимой им Москве, 3 июля 1959 года Юлия

Александровна Кутырина писала автору этих строк:

"Важный вопрос для меня, как помочь мне - душеприказчице (по воле

завещания Ивана Сергеевича, моего незабвенного дяди Вани) выполнить его

волю: перевезти его прах и его жены в Москву, для успокоения рядом с могилой

отца его в Донском монастыре..."

Творчество Шмелева, его память освещает солнце - вечно живое солнце

русского страдания и русского подвижничества.

Олег Михайлов

УТРО

За глиняной стенкой, в тревожном сне, слышу я тяжелую поступь и треск

колючего сушняка...

Это опять Тамарка напирает на мой забор, красавица симменталка, белая,

в рыжих пятнах, - опора семьи, что живет повыше меня, на горке. Каждый день

бутылки три молока - пенного, теплого, пахнущего живой коровой! Когда молоко

вскипает, начинают играть на нем золотые блестки жира и появляется

пеночка...

Не надо думать о таких пустяках - чего они лезут в голову!

Итак, новое утро...

Да, сон я видел... странный какой-то сон, чего не бывает в жизни.

Все эти месяцы снятся мне пышные сны. С чего? Явь моя так убога...

Дворцы, сады... Тысячи комнат - не комнат, а зал роскошный из сказок

Шехерезады - с люстрами в голубых огнях - огнях нездешних, с серебряными

столами, на которых груды цветов - нездешних. Я хожу и хожу по залам -

ищу...

Кого я с великой мукой ищу - не знаю. В тоске, в тревоге я выглядываю в

огромные окна: за ними сады, с лужайками, с зеленеющими долинками, как на

старинных картинах. Солнце как будто светит, но это не наше солнце... -

подводный какой-то свет, бледной жести. И всюду - цветут деревья, нездешние:

высокие-высокие сирени, бледные колокольчики на них, розы поблекшие...

Странных людей я вижу. С лицами неживыми ходят, ходят они по залам в одеждах

бледных - с икон как будто, заглядывают со мною в окна. Что-то мне говорит -

я чую это щемящей болью, - что они прошли через страшное, сделали с ними

что-то, и они - вне жизни. Уже - нездешние... И невыносимая скорбь ходит со

мной в этих до жути роскошных залах...

Я рад проснуться.

Конечно, она - Тамарка. Когда молоко вскипает... Не надо думать о

молоке. Хлеб насущный? У нас на несколько дней муки... Она хорошо запрятана

по щелям - теперь опасно держать открыто: придут ночью... На огородике

помидоры - правда, еще зеленые, но они скоро покраснеют... с десяток

кукурузы, завязывается тыква... Довольно, не надо думать!..

Как не хочется подыматься! Все тело ломит, а надо ходить по балам,

рубить "кутюки" эти, дубовые корневища. Опять все то же!..

Да что такое, Тамарка у забора!.. Сопенье, похлестывание веток...

обгладывает миндаль! А сейчас подойдет к воротам и начнет выпирать калитку.

Кажется, кол приставил... На прошлой неделе она выперла ее на колу, сняла с

петель, когда все спали, и сожрала половину огорода. Конечно, голод... Сена

у Вербы нет на горке, трава давно погорела - только обглоданный граб да

камни. До поздней ночи нужно бродить Тамарке, выискивать по глубоким балкам,

по непролазным чащам. И она бродит, бродит...

А все-таки подыматься надо. Какой же сегодня день? Месяц - август. А

день... Дни теперь ни к чему, и календаря не надо. Бессрочнику все едино!

Вчера доносило благовест в городке... Я сорвал зеленый "кальвиль" - и

вспомнил: Преображение! Стоял с яблоком в балке... принес и положил тихо на

веранде. Преображение... Лежит "кальвиль" на веранде. От него теперь можно

отсчитывать дни, недели...

Надо начинать день, увертываться от мыслей. Надо так завертеться в

пустяках дня, чтобы бездумно сказать себе: еще один день убит!

Как каторжанин-бессрочник, я устало надеваю тряпье - милое мое прошлое,

изодранное по чащам. Каждый день надо ходить по балкам, царапаться с топором

по кручам: заготовлять к зиме топливо. Зачем - не знаю. Чтобы убивать время.

Мечтал когда-то сделаться Робинзоном - стал. Хуже, чем Робинзоном. У того

было будущее, надежда: а вдруг - точка на горизонте! У нас не будет никакой

точки, повек не будет. И вcе же надо ходить за топливом. Будем сидеть в

зимнюю долгую ночь у печурки, смотреть в огонь. В огне бывают видения...

Прошлое вспыхивает и гаснет... Гора хворосту выросла за эти недели, сохнет.

Надо еще, еще. Славно будет рубить зимой! Так и будут отскакивать! На целые

дни работы. Надо пользоваться погодой. Теперь хорошо, тепло - можно и

босиком или на деревяшках, а вот как задует от Чатырдага, да зарядят

дожди... Тогда плохо ходить по балкам.

Я надеваю тряпье... Старьевщик посмеется над ним, в мешок запхает. Что

понимают старьевщики! Они и живую душу крючком зацепят, чтобы выменять на

гроши. Из человеческих костей наварят клею - для будущего, из крови

настряпают "кубиков" для бульона... Раздолье теперь старьевщикам,

обновителям жизни! Возят они по ней железными крюками.

Мои лохмотья... Последние годы жизни, последние дни - на них последняя

ласка взгляда... Они не пойдут старьевщикам. Истают они под солнцем, истлеют

в дождях и ветрах, на колючих кустах по балкам, по птичьим гнездам...

Надо отворить ставни. А ну-ка, какое утро?..

Да какое же может быть утро в Крыму, у моря, в начале августа?!

Солнечное, конечно. Такое ослепительно-солнечное, роскошное, что больно

глядеть на море: колет и бьет в глаза.

Только отпахнешь дверь - и хлынет в защуренные глаза, в обмятое,

увядающее лицо солнцем пронизанная ночная свежесть горных лесов, долин

горных, налитая особенной, крымской, горечью, настоявшеюся в лесных щелях,

сорвавшеюся с лугов, от Яйлы. Это - последние волны ночного ветра: скоро

потянет с моря.

Милое утро, здравствуй!

В отлогой балке - корытом, где виноградник, еще тенисто, свежо и серо;

но глинистый скат напротив уже розово-красный, как свежая медь, и верхушки

молодок-груш, понизу виноградника, залиты алым глянцем. А хороши молодки!

Прибрались, подзолотились, понавешали на себя тяжелые бусы-грушки -

"мари-луиз".

Я тревожно обыскиваю глазами... Целы! Еще одну ночь провисели

благополучно. Не жадность это: это же хлеб наш зреет, хлеб насущный.