-- Где твоя СВТ? -- свистящим шепотом спросил он курсанта.
-- Тут! -- к чему-то готово отозвался курсант. -- И немецкий автомат тоже... А твоя?
У него опять голодно зарычал живот, и курсант еще круче выгнул спину и сказал:
-- Вот же сволочь! Ему хоть бы что...
В буреломном грохоте леса неожиданно явственно -- и совсем недалеко -- вспыхнула раздерганная ружейная пальба и раздались крики, потом несколько раз -- знакомо по учебному полигону -- звучно взорвались противотанковые гранаты, и все откатилось в сторону, и Алексей обнял курсанта и затрясся в сухом истерическом плаче.
-- Тихо! Цыц, в душу твою!.. -- обернулся курсант и стал ловить горячими пальцами прыгающие губы
Алексея. -- Ты что... -- Он осекся, с писком сглотнул слюну и отнял руку. -- Это вы, товарищ лейтенант? Не бойтесь! Нас тут не найдут... Вот увидите! -- зашептал он в глаз Алексею.
-- Вставай! -- крикнул Алексей. -- Там... Там все гибнут, а ты... Вставай! Пошли! Ну?!
-- Не надо, товарищ лейтенант! Мы ничего не сможем... Нам надо остаться живыми, слышите? Мы их, гадов, потом всех... Вот увидите!.. Мы их потом всех, как вчера ночью! -- исступленно просил курсант и медленно, заклинающе нес ладонь ко рту Алексея.
Алексей ударил его в подбородок, и курсант встал на колени, упершись каской в корневище.
-- Стреляй тогда! -- тоже в полный голос крикнул он, и лицо его стало как бинт. -- Или давай сперва я тебя! Лучше это самим, чем они нас... раненых... в плен...
И Алексей впервые понял, что смерть многолика. Курсант -- Алексей видел это по его жутко косившим к переносице глазам, по готовно подавшемуся на пистолет левому плечу, по мизинцу правой руки, одиноко пытавшемуся оторвать зачем-то пуговицу на шинели, -- курсант не боялся этой смерти и почти торопил ее, чтобы не встретиться с той, другой, которая была там, наверху. "Что это, страх или инстинктивное сознание пользы жертвы? -- мелькнуло у Алексея. -- Лучше это самим, чем они нас... раненых... в плен". "Мы их потом всех, как вчера ночью!.. "
Тогда-то и открылось Алексею его собственное поведение, и, увидя себя со стороны, он сразу же принял последнее предложение курсанта -- самих себя, но еще до этого мига его мозг пронизала мысль: "А что же я сам? Я ведь об этом не думал! А может, думал, но только не запомнил того? Что сказал бы я Рюмину перед его пистолетом? То же, что этот курсант? Нет! Это было бы неправдой! Я ни о чем не думал!.. Нет, думал. О роте, о своем взводе, о нем, Рюмине... И больше всего о себе... Но о себе не я думал! То все возникало без меня, и я не хочу этого! Не хочу!.. " Веруя в смертную решимость курсанта и гася в себе чей-то безгласный вопль о спасении, Алексей выбросил руку с пистолетом и разжал пальцы. Курсант обморочно отшатнулся, но тут же схватил пистолет.
-- Психический! -- измученно прошептал курсант и лег.
Они лежали валетом и слышали, как над ними остановились двое и стали мочиться в обрыв воронки, под корень. Это были немцы. Они перебросились несколькими фразами, и скоро все стихло. Ушли.
Ночь была глухой и пустынной. Сквозь белесую пелену туч звезды просачивались желтыми маслеными пятнами, а по земле синим томленым чадом стлался туман, и все окружающее казалось полуверным и расплывчатым. Курсант шел в двух шагах сзади с винтовкой на правом плече и с автоматом на левом, и, оглядываясь, Алексей каждый раз встречал его радостно-смущенные глаза. Он был из третьего взвода. Фамилию его Алексей не помнил, а спрашивать не хотелось. Не хотелось ничего: ни думать, ни разговаривать, ни жить, и все свое тело Алексей ощущал как что-то постороннее и ненужное. Он был пуст, ко всему глух и невосприимчив, и он не мог прибавить или убавить шаг -- ноги двигались самостоятельно, без всякого его усилия и воли. Где-то далеко справа размеренно работали тяжелые орудия. Сначала слышалось обрывистое "дон-дон", а через десять шагов впереди на краю света ворчали взрывы, и Алексей невольно забирал влево, на север.
-- Так и дурак кашу съест, была бы ложка, -- сказал раздумчиво курсант, прислушиваясь.
Алексей промолчал.
-- Воюют-то они чем, -- подождав, снова начал курсант, -- минометами, пикировщиками да танками?
-- Это ты кому следует скажешь, чем они воюют... А как мы с тобой воевали нынче... тоже доложишь! -- озлобленно проговорил Алексей, не оборачиваясь.
-- Нынче никто из нас не воевал, товарищ лейтенант! -- угрюмо сообщил курсант. -- И докладывать мне некому и нечего. Я весь день пролежал один в воронке...
-- Один? А я где был? -- парализованно остановился Алексей.
-- Не знаю. Мало ли... Там кто-то все время стрелял из пистолета по "юнкерсам". Кажется, сбил одного... Может, это вы были?
-- Вот гад! -- изумленно, самому себе сказал Алексей. -- Рота погибла, а он... Вот же гад.
-- Да кому это нужно, чтоб мы тоже там погибли? -- так же изумленно, шепотом спросил курсант. -- Немцам?
-- Ты знаешь, о чем я говорю!
-- Может, и знаю. Об НКВД, наверно?
-- Вот-вот. И о своей и твоей совести...
-- Ну, моя совесть чиста! -- сказал курсант. -- Я вчера ночью честно, один на один, троих подсадил, как миленьких... А из НКВД с нами никого не было. Ни вчера, ни нынче. Так что нечего...
Он обиженно замолчал и пошел рядом, но через минуту спросил почти весело:
-- А вы как... многих вчера, товарищ лейтенант?
-- Одного, -- не сразу, устало сказал Алексей. -- Худой, как скелет...
Курсант удивленно и немного насмешливо посмотрел на него сбоку.
-- Щупали, что ли?
-- Документы проверял... Он офицер был, -- солгал Алексей и рукавом отер лицо.
-- А я, дурак, и не подумал насчет трофеев! -- сокрушенно сказал курсант. -- Один вот только автомат прихватил...
Они дважды присаживались в поле и молча курили перемешанную с песком и галетными крошками махорку курсанта, запрятав цигарки в рукава, потом опять шли на северо-восток, потому что орудия по-прежнему били справа. Когда посреди неожиданно обозначилась в полумгле бурая горбатина леса, курсант сцепил локоть Алексея и захлебно крикнул:
-- Немцы! Над самыми верхушками... Четверо!..
Было все сразу -- волна горячего испуга ("Он сошел с ума!"), вид четырех гигантов, возвышавшихся над лесом тускло блестевшими касками ("Я тоже?") и голос капитана Рюмина:
-- Свои! Подходите!
Лес был шагах в двадцати, и на бегу курсант не то смеялся, не то плакал и до боли сжимал локоть Алексея. Как только под ногами с морозным сухим треском стала ломаться рыжая заросль, Алексей догадался, что это всего-навсего подсолнечные будылья, и перестал противиться руке курсанта и сам закричал что-то слезно и призывно... 10
Это оказались те самые скирды, где четыре дня тому назад роту встретил майор в белом полушубке. Скирды узнали еще издали, с опушки леса, и Рюмин, шедший впереди, так и не понял -- сам ли он замедлил шаг или же курсанты с Алексеем настигли его, и он очутился в середине и даже немного позади группы. Так, в тесной кучке, все шестеро и подошли к ним, и сразу же каждый почувствовал ту предельную усталость, когда тело начинает гудеть и дрожать и хочется единственного -- упасть и не вставать больше. Остановившись, Рюмин удивленно и опасливо оглядел скирды, лес, светлеющее небо, потом перевел взгляд на Алексея и спросил его снова:
-- Все? Больше никого?
Алексей ничего не ответил -- это было сказано в десятый раз, -- и тем же изнуренным и бесстрастным голосом Рюмин произнес:
-- Тогда обождем здесь.
Курсанты один за другим молча нырнули в готовую дыру в западной стенке крайнего справа скирда, и, когда Алексей тоже наклонился над ямкой, Рюмин просительно тронул его за плечо и с отчаянным усилием сказал:
-- Не нужно туда! Сделаем сами...
Они подошли к соседнему скирду, и Рюмин, захватив в горсть несколько травинок, понес их к себе, как букет, а потом стоял и с неестественно пристальным, почти тупым любопытством следил за тем, как легко и хватко Алексей вынимал из скирда круглые охапки слежавшегося клевера и тимофеевки.
-- Все. Давайте, товарищ капитан, -- сказал Алексей.
-- Что? -- непонимающе спросил Рюмин.
-- Заходите, а я свяжу затычку.
Рюмин согнулся, но пролаз был низок, и он опустился на колени и локти и пополз в пахучую темень дыры под немым страдающим взглядом Алексея. И хотя влезть в дыру можно и нужно было иначе -- задом, уперев руки в колени, Алексей зачем-то в точности повторил прием Рюмина. Он загородил затычкой вход и лег, стараясь не задеть капитана, и, затаясь, несколько минут ждал какого-то страшного разговора с Рюминым. Но Рюмин молчал, изредка сухо и громко сглатывая слюну. В недрах скирда шуршали и попискивали мыши, и пахло сокровенным, очень давним и полузабытым, и от всего этого томительно-больно замирало сердце, и в нем росла запуганно-тайная радость сознания, что можно еще заснуть.
Было светло и спросонок зябко, потому что затычка валялась в стороне, -- видно, Рюмин отбросил ее ударом кулака. Он лежал на животе, наполовину высунувшись из устья дыры, и, уложив подбородок в ладони, глядел в небо. Там, над лесом, метались три фиалково-голубых "ястребка", а вокруг них с острым звоном спиралями ходили на больших скоростях четыре "мессершмитта". Алексей впервые видел воздушный бой и, подтянувшись к пролазу, принял позу Рюмина. Маленькие, кургузые "ястребки", зайдя друг другу в хвост, кружили теперь на одной высоте, а "мессершмитты" разрозненно и с дальних расстояний кидались на них сверху, с боков и снизу, и тот "ястребок", который ближе других оказывался к атакующему врагу, сразу же подпрыгивал и кувыркался, но места в кругу не терял.
-- Хорошо обороняются, правда, товарищ капитан? -- возбужденно спросил Алексей.
Рюмин не обернулся: на лес убито падал, медленно перевертываясь, наш истребитель, а прямо над ним свечой шел в небо грязно-желтый, длинный и победно остервенелый "мессершмитт".
-- Мерзавец! Ведь все это давно было показано нам в Испании! -- прошептал Рюмин. -- Негодяй! -- убежденно-страстно повторил он, и Алексей не знал, о ком он говорит.
Вслед за первым почти одновременно погибли оба оставшихся "ястребка" -- один, дымя и заваливаясь на крыло, потянул на запад, второй отвесно рухнул где-то за лесом. Рюмин повернулся на бок, поочередно подтянул ноги и сел.