И двугорбая постель.
Над постелью бывший шах,
Рамкиакушках и бусах,-
В рамках - чучела в бурнусах
И солдаты при часах.
Чайник ноет и плюет.
На окне обрывок книжки:
"Фаршированные пышки",
"Шведский яблочный компот".
Пахнет мыльною водой,
Старым салом и угаром.
На полу пред самоваром
Кот сидит как неживой.
Пусто в кухне. "Тик" да "так".
А за дверью на площадке
Кто-то пьяненький и сладкий
Ноет: "Дарья, четвер-так!"
<1922>
Литературный цех
В редакции толстого журнала
Серьезных лиц густая волосатость
И двухпудовые, свинцовые слова:
"Позитивизм", "идейная предвзятость",
"Спецификация", "реальные права"...
Жестикулируя, бурля и споря,
Киты редакции не видят двух персон:
Поэт принес "Ночную песню моря",
А беллетрист - "Последний детский сон".
Поэт присел на самый кончик стула
И кверх ногами развернул журнал,
А беллетрист покорно и сутуло
У подоконника на чьи-то ноги стал.
Обносят чай... Поэт взял два стакана,
А беллетрист не взял ни одного.
В волнах серьезного табачного тумана
Они уже не ищут ничего.
Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта
Метнул глаза: "Прозаик или нет?"
Поэт и сам давно искал ответа:
"Судя по галстуку, похоже, что поэт"...
Подходит некто в сером, но по моде,
И говорит поэту: "Плач земли?.."
- "Нет, я вам дал три "Песни о восходе""
И некто отвечает: "Не пошли!"
Поэт поник. Поэт исполнен горя:
Он думал из "Восходов" сшить штаны!
"Вот здесь еще "Ночная песня моря",
А здесь - "Дыханье северной весны"".
- "Не надо, - отвечает некто в сером: -
У нас лежит сто весен и морей".
Душа поэта затянулась флером,
И розы превратились в сельдерей.
"Вам что?" И беллетрист скороговоркой:
"Я год назад прислал "Ее любовь"".
Ответили, пошаривши в конторке:
"Затеряна. Перепишите вновь".
- "А вот, не надо ль? - беллетрист запнулся. -
Здесь... семь листов - "Последний детский сон"".
Но некто в сером круто обернулся -
В соседней комнате залаял телефон.
Чрез полчаса, придя от телефона,
Он, разумеется, беднягу не узнал
И, проходя, лишь буркнул раздраженно:
"Не принято! Ведь я уже сказал!.."
На улице сморкался дождь слюнявый.
Смеркалось... Ветер. Тусклый, дальний гул.
Поэт с "Ночною песней" взял направо,
А беллетрист налево повернул.
Счастливый случай скуп и черств, как Плюшкин.
Два жемчуга опять на мостовой...
Ах, может быть, поэт был новый Пушкин1,
А беллетрист был новый Лев Толстой?!
Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку -
Надуй им жабу, тиф и дифтерит!
Пускай не продают души в рассрочку,
Пускай душа их без штанов парит...
Между 1906 и 1909
"Смех сквозь слезы"
(1809- 1909)
Ах, милый Николай Васильич Гоголь!
Когда б сейчас из гроба встать ты мог,
Любой прыщавый декадентский щеголь
Сказал бы: "Э, какой он, к черту, бог?
Знал быт, владел пером, страдал. Какая редкость!
А стиль, напевность, а прозрения печать,
А темно-звонких слов изысканная меткость?..
Нет, старичок... Ложитесь в гроб опять!"
Есть между ними, правда, и такие,
Что дерзко от тебя ведут свой тусклый род
И, лицемерно пред тобой согнувши выи,
Мечтают сладенько: "Придет и мой черед!"
Но от таких "своих", дешевых и развязных,
Удрал бы ты, как Подколесин, чрез окно...
Царят! Бог их прости, больных, пустых и грязных,
А нам они наскучили давно.
Пусть их шумят... Но где твои герои?
Все живы ли, иль, небо прокоптив,
В углах медвежьих сгнили на покое
Под сенью благостной крестьянских тучных нив?
Живут... И как живут! Ты, встав сейчас из гроба,
Ни одного из них, наверно, б не узнал:
Павлуша Чичиков - сановная особа
И в интендантстве патриотом стал -
На мертвых душ портянки поставляет
(Живым они, пожалуй, ни к чему),
Манилов в Третьей Думе заседает
И в председатели был избран... по уму.
Петрушка сдуру сделался поэтом
И что-то мажет в "Золотом руне",
Ноздрев пошел в охранное - и в этом
Нашел свое призвание вполне.
Поручик Пирогов с успехом служит в Ялте
И сам сапожников по праздникам сечет,
Чуб стал союзником и об еврейском гвалте
С большою эрудицией поет.
Жан Хлестаков работает в "России",
Затем - в "Осведомительном бюро",
Где чувствует себя совсем в родной стихии:
Разжился, раздобрел,- вот борзое перо!..
Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки,
Попавши в плен к писателям modernes1*,
Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки,
Истасканные блудом мелких скверн...
Ах, милый Николай Васильич Гоголь!
Как хорошо, что ты не можешь встать...
Но мы живем! Боюсь - не слишком много ль
Нам надо слышать, видеть и молчать?
И в праздник твой, в твой праздник благородный,
С глубокой горечью хочу тебе сказать:
"Ты был для нас источник многоводный,
И мы к тебе пришли теперь опять, -
Но "смех сквозь слезы" радостью усталой
Не зазвенит твоим струнам в ответ...
Увы, увы... Слез более не стало,
И смеха нет".
1909
* Modernes - Модернистам (франц.).- Ред.
Стилизованный осел
(Ария для безголосых)
Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется
И вопит: "Не поэзия - шваль!"
Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял - невежда. К нечистому! Накося - выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую все это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...
<1909>
Недоразумение
Она была поэтесса,
Поэтесса бальзаковских лет.
А он был просто повеса,
Курчавый и пылкий брюнет.
Повеса пришел к поэтессе.
В полумраке дышали духи,
На софе, как в торжественной мессе,
Поэтесса гнусила стихи:
"О, сумей огнедышащей лаской
Всколыхнуть мою сонную страсть.
К пене бедер, за алой подвязкой
Ты не бойся устами припасть!
Я свежа, как дыханье левкоя,
О, сплетем же истомности тел!.."
Продолжение было такое,
Что курчавый брюнет покраснел.
Покраснел, но оправился быстро
И подумал: была не была!
Здесь не думские речи министра,
Не слова здесь нужны, а дела...
С несдержанной силой кентавра
Поэтессу повеса привлек,
Но визгливо-вульгарное: "Мавра!!"
Охладило кипучий поток.
"Простите... - вскочил он, - вы сами..."
Но в глазах ее холод и честь:
"Вы смели к порядочной даме,
Как дворник, с объятьями лезть?!"
Вот чинная Мавра. И задом
Уходит испуганный гость.
В передней растерянным взглядом
Он долго искал свою трость...
С лицом белее магнезии
Шел с лестницы пылкий брюнет:
Не понял он новой поэзии
Поэтессы бальзаковских лет.
<1909>
Переутомление
(Посвящается исписавшимся "популярностям")
Я похож на родильницу,
Я готов скрежетать...
Проклинаю чернильницу
И чернильницы мать!
Патлы дыбом взлохмаче Отупел, как овца,-
Ах, все рифмы истрачены
До конца, до конца!..
Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда,
Но этим не был я смущен, поверьте, никогда -
Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал,
И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал.
Паралич спинного мозга?
Врешь, не сдамся! Пень - мигрень,
Бебель - стебель, мозга - розга,
Юбка - губка, тень - тюлень.
Рифму, рифму! Иссякаю -
К рифме тему сам найду...
Ногти в бешенстве кусаю
И в бессильном трансе жду.
Иссяк. Что будет с моей популярностью?
Иссяк. Что будет с моим кошельком?
Назовет меня Пильский дешевой бездарностью,
А Вакс Калошин - разбитым горшком...
Нет, не сдамся... Папа - мама,
Дратва - жатва, кровь - любовь,
Драма - рама - панорама,
Бровь - свекровь - морковь... носки!
<1908>
Два толка
Одни кричат: "Что форма? Пустяки!
Когда в хрусталь налить навозной жижи -
Не станет ли хрусталь безмерно ниже?"
Другие возражают: "Дураки!
И лучшего вина в ночном сосуде
Не станут пить порядочные люди".
Им спора не решить... А жаль!
Ведь можно наливать... вино в хрусталь.
<1909>
Нетерпеливому
Не ной... Толпа тебя, как сводня,
К успеху жирному толкнет,
И в пасть рассчетливых тенет
Ты залучишь свое "сегодня".
Но знай одно - успех не шутка:
Сейчас же предъявляет счет.
Не заплатил - как проститутка,
Не доночует и уйдет.
<1910>
Недержание
У поэта умерла жена...
Он ее любил сильнее гонорара!
Скорбь егла безумна и страшна-
Но поэт не умер от удара.
После похорон пришел домой-до дна
Весь чен новым впечатленьем-
И спеша родил стихотворенье:
"у поэта умерла жена".
1909
Сиропчик
(Посвящается "детским" поэтессам)
Дама, качаясь на ветке,
Пикала: "Милые детки!
Солнышко чмокнуло кустик,
Птичка оправила бюстик
И, обнимая ромашку,
Кушает манную кашку..."
Дети, в оконные рамы
Хмуро уставясь глазами,
Полны недетской печали,