— Какие подняты паруса?
— Нижние, марселя и бом-кливера, сэр!
— Поставить трюмселя! Эй, вы там! Послать десяток молодцов на фор-стень-стакселя! Шевелись!
— Есть, есть, сэр!
— Отпустить грот-брамсель! Шкоты и брасы! Поживей, ребята!
— Есть, сэр!
— Руль под ветер — с левого борта! Приготовься взять на абордаж! Лево руля, еще левей! Ну, ребята, дружней! Так держать!
— Так держать, сэр!
Плот миновал середину реки, мальчики повернули его по течению и налегли на весла. Уровень воды в реке был невысок, и скорость течения была не больше двух-трех миль. Прошло три четверти часа или час; все это время мальчики почти не разговаривали. Теперь плот проходил мимо Сент-Питерсберга. Дватри мерцающих огонька виднелись там, где над широкой туманной гладью реки, усеянной отражающимися звездами, дремал городок, не подозревая о том, какое важное совершается событие. Черный Мститель все еще стоял со скрещенными на груди руками, «бросая последний взгляд» на те места, где он когда-то был счастлив, а потом страдал. Ему хотелось бы, чтоб «она» видела, как он несется по бурным волнам навстречу опасности и смерти, не зная страха и приветствуя свою гибель мрачной улыбкой. Сделав совсем небольшое усилие воображения, он передвинул остров Джексона подальше, так, чтобы его не видно было из города, и теперь «бросал последний взгляд на родной город» с болью и радостью в сердце. Остальные пираты тоже «бросали последний взгляд», и все они смотрели так долго, что едва не дали течению снести их плот ниже острова. Однако они вовремя заметили свою оплошность и сумели исправить ее. Около двух часов утра плот сел на мель в двухстах ярдах выше острова, и мальчики вброд перетаскали на берег все свои пожитки. На маленьком плоту нашелся старый парус, и они растянули его между кустами вместо навеса, чтобы укрыть провизию, сами они были намерены спать под открытым небом, как и полагается пиратам.
Они развели костер у поваленного дерева в двадцати — тридцати шагах от темной чащи леса, поджарили на ужин целую сковородку свиной грудинки и съели половину кукурузных лепешек, захваченных с собой. Им казалось, что это замечательно весело — пировать на воле в девственном лесу на необитаемом и еще не исследованном острове, далеко от человеческого жилья, и они решили больше не возвращаться к цивилизованной жизни. Взвивающееся к небу пламя костра освещало их лица, бросая красные отблески на колонны стволов, уходящие в глубь лесного храма, на лакированную листву и на плети дикого винограда.
Когда исчез последний ломтик поджаристой грудинки и был съеден последний кусок кукурузной лепешки, мальчики разлеглись на траве, сытые и довольные. Можно было бы выбрать место попрохладнее, но им не хотелось отказывать себе в романтическом удовольствии греться у походного костра.
— Правда, весело? — сказал Джо.
— Еще бы! — отозвался Том. — Что сказали бы наши ребята, если бы увидели нас?
— Что сказали бы? Да все на свете отдали бы, только бы очутиться на нашем месте. Верно, Гекки?
— Я тоже так думаю, — сказал Гек. — Я-то доволен, для меня это дело подходящее. Мне ничего лучше не надо. Сказать по правде, мне ведь и поесть не всегда удается досыта; а потом... здесь тебя не тронут, никто не будет приставать к человеку.
— Такая жизнь как раз по мне, — сказал Том. — И утром не надо вставать рано, и в школу ходить не надо, и умываться тоже, да и мало ли у них там всякой чепухи. Понимаешь, Джо, если ты пират, так тебе ничего не надо делать, пока ты на берегу; а вот отшельнику так надо все время молиться, да и не очень-то весело быть всегда одному.
— Да, это верно, — сказал Джо. — Я, знаешь ли, об этом как-то не думал раньше. А теперь, когда я попробовал, мне больше хочется быть пиратом.
— Видишь ли, — сказал Том, — отшельники нынче не в почете. Это не то что в старое время, ну, а пиратов и теперь уважают. Да еще отшельнику надо спать на самом что ни на есть жестком, носить рубище и посыпать главу пеплом, и на дожде стоять мокнуть и...
— А для чего ему носить рубище и посыпать главу пеплом? — спросил Гек.
— Не знаю. Так уж полагается. Все отшельники так делают. И тебе пришлось бы, если б ты пошел в отшельники.
— Ну, это дудки, — сказал Гек.
— А как бы ты делал?
— Не знаю. Только не так.
— Да ведь пришлось бы. Как же без этого?
— Ну, я бы не вытерпел. Взял бы и убежал.
— Убежал! Хорош бы ты был отшельник. Просто безобразие!
Кровавая Рука ничего не ответил, так как нашел себе более интересное занятие. Он только что кончил вырезать трубку из кукурузного початка, а теперь приделал к ней черенок, набил табачными листьями, прижал сверху угольком и пустил целое облако душистого дыма — удовольствие было полное, и он весь в него ушел. Остальные пираты только завидовали этому царственному пороку и втайне решили обучиться ему поскорее, не откладывая дела в долгий ящик! Вдруг Гекльберри спросил:
— А вообще, что делают пираты?
Том ответил:
— О, им очень весело живется: они захватывают корабли, жгут их, а деньги берут себе и зарывают в каком-нибудь заколдованном месте на своем острове, чтоб их стерегли всякие там призраки; а всех людей на корабле убивают — сбрасывают с доски в море.
— А женщин увозят к себе на остров, — сказал Джо, — женщин они не убивают.
— Да, — подтвердил Том, — женщин они не убивают — они очень великодушны. А женщины всегда красавицы.
— А как они одеты! Вот это да! Сплошь в золото, серебро и брильянты! — с восторгом прибавил Джо.
— Кто? — спросил Гек.
— Да пираты, кто же еще.
Гек невесело оглядел свой костюм.
— По-моему, я в пираты не гожусь — не так одет, — заметил он с сожалением в голосе, — а другого у меня ничего нет.
Однако мальчики доказали ему, что богатые костюмы появятся сами собой, как только они начнут жизнь, полную приключений. Они дали ему понять, что, пожалуй, лохмотья какнибудь сойдут для начала, хотя состоятельные пираты обыкновенно приступают к делу с богатым гардеробом.
Мало-помалу разговор оборвался, и у маленьких беглецов начали слипаться глаза. Кровавая Рука выронил трубку и заснул крепким сном, как спят люди усталые и с чистой совестью. Гроза Океанов и Черный Мститель Испанских морей уснули не так легко. Они помолились лежа и про себя, потому что некому было заставить их стать на колени и прочесть молитвы вслух; сказать по правде, они было думали совсем не молиться, но побоялись заходить так далеко, — а то как бы их не разразило громом, специально посланным с небес. Вдруг сразу все смешалось, и они готовы были погрузиться в сон. Но тут явилась незваная гостья, которую нельзя было прогнать: это была совесть. В их душу начало закрадываться смутное опасение, что они, может быть, поступили нехорошо, убежав из дому, а когда им вспомнилась краденая свинина, тут-то и начались истинные мучения. Они попробовали отделаться от своей совести, напомнив ей, что сотни раз таскали конфеты и яблоки; но она не поддавалась на такие шитые белыми нитками хитрости. В конце концов, сам собой напрашивался вот какой вывод, и его никак нельзя было обойти: взять потихоньку что-нибудь сладкое — значит, стянуть, взять же кусок грудинки, окорок или другие ценности — значит, просто-напросто украсть; а на этот счет имеется заповедь в Библии. И про себя они решили, что, пока будут пиратами, ни за что не запятнают себя таким преступлением, как кража. Тогда совесть успокоилась и объявила перемирие, и непоследовательные пираты мирно уснули.
ГЛАВА XIV
Проснувшись утром, Том не сразу понял, где находится. Он сел, протер глаза и осмотрелся. И только тогда пришел в себя. Занималось прохладное серое утро, и глубокое безмолвие лесов было проникнуто отрадным чувством мира и покоя. Не шевелился ни один листок, ни один звук не нарушал величавого раздумья природы. Бусинки росы висели на листьях и травах. Белый слой пепла лежал на головнях костра, и тонкий синий дымок поднимался кверху. Джо с Геком еще спали.
И вот где-то в глубине леса чирикнула птица, ей ответила другая, и сейчас же послышалась стукотня дятла. Постепенно стал белеть мутный серьга свет прохладного утра, так же постепенно множились звуки, и все оживало на глазах. Мальчик, задумавшись, глядел, как пробуждается и начинает работать природа. Маленький зеленый червяк полз по мокрому от росы листу, время от времени поднимая в воздух две трети туловища и точно принюхиваясь, потом двигался дальше. Это он меряет лист, сказал себе Том, и когда червяк сам захотел подползти к нему поближе, Том замер, едва дыша, и то радовался, когда червяк подвигался ближе, то приходил в отчаяние, когда тот колебался, не свернуть ли ему в сторону. И когда наконец червяк остановился на минуту в тягостном раздумье, приподняв изогнутое крючком туловище, а потом решительно переполз на ногу Тома и пустился путешествовать по ней, мальчик возликовал всем сердцем: это значило, что у него будет новый костюм — конечно, раззолоченный мундир пирата. Вот неизвестно откуда появилась процессия муравьев, путешествующих по своим делам; один из них, понатужившись, отважно взвалил на спину дохлого паука впятеро больше себя самого и потащил вверх по стволу дерева. Коричневая с крапинками божья коровка взбиралась по травинке на головокружительную высоту. Том наклонился к ней и сказал:
Божья коровка, скорей улетай.
В твоем доме пожар, своих деток спасай.
Она сейчас же послушалась и улетела, и Том нисколько не удивился: он давно знал, что божьи коровки очень легковерны, и не раз обманывал бедняжек, пользуясь их простотой. Потом протащился мимо навозный жук, изо всех сил толкая перед собой шар; и Том дотронулся до жука пальцем, чтобы посмотреть, как он подожмет лапки, притворяясь мертвым. Птицы к этому времени распелись вовсю. Дрозд-пересмешник сел на дерево над головой Тома и трель за трелью принялся передразнивать пение своих соседей. Потом вспышкой голубого огня метнулась вниз крикливая сойка, села на ветку так близко от Тома, что он мог бы достать до нее рукой, и, наклонив голову набок, стала разглядывать чужаков с ненасытным любопытством. Серая белка и еще какой-то зверек покрупнее, лисьей породы, пробежали мимо, изредка останавливаясь на бегу и сердито цокая на мальчиков: должно быть, звери в этом лесу никогда еще не видели человека и не знали, пугаться им или нет. Все живое теперь проснулось и зашевелилось; длинные копья солнечного света пронизывали густую листву; две-три бабочки гонялись одна за другой, перепархивая с места на место.