- Живой? - спросила Белла.
- Почему живой? Натурально, мертвый, как положено. Только не Ильвес. Оказывается, трупы в морге перепутали...
- Чем же все это кончилось? - спросила Белла.
- Тем и кончилось. Похоронили чужого мужика. Не прерывать же трансляцию. А ночью поменяли гробы... И вообще, какая разница?! Суть одна, только разные... как бы это выразиться?
- Ипостаси, - подсказал я. Жбанков погрозил мне кулаком.
- Кошмар, - сказала Белла.
- Еще не то бывает, - воодушевился Жбанков, - я расскажу, как один повесился... Только выпьем сначала.
Я разлил остатки коньяка. Эви прикрыла рюмку ладонью.
- Уже пьяная.
- Никаких! - сказал Жбанков.
Девушки тоже закурили. Жбанков дождался тишины и продолжал:
- А как один повесился - это чистая хохма. Мужик по-черному гудел. Жена, естественно, пилит с утра до ночи. И вот он решил повеситься. Не совсем, а фиктивно. Короче - завернуть поганку. Жена пошла на работу. А он подтяжками за люстру уцепился и висит. Слышит - шаги. Жена с работы возвращается. Мужик глаза закатил. Для понта, естественно. А это была не жена. Соседка лет восьмидесяти, по делу. Заходит - висит мужик...
- Ужас, - сказала Белла.
- Старуха железная оказалась. Не то что в обморок... Подошла к мужику, стала карманы шмонать. А ему-то щекотно. Он и засмеялся. Тут старуха - раз и выключилась. И с концами. А он висит. Отцепиться не может. Приходит жена. Видит - такое дело. Бабка с концами и муж повесивши. Жена берет трубку, звонит: "Вася, у меня дома - тыща и одна ночь... Зато я теперь свободна. Приезжай..." А муж и говорит: "Я ему приеду... Я ему, пидору, глаз выколю..." Тут и жена отключилась. И тоже с концами...
- Ужас, - сказала Белла.
- Еще не такое бывает, - сказал Жбанков, - давайте выпьем!
- Баня готова, - сказала Эви.
- Это что же, раздеваться? - встревоженно спросил Жбанков, поправляя галстук.
- Естественно, - сказала Белла.
- Ногу, - говорю, - можешь отстегнуть.
- Какую ногу?
- Деревянную.
- Что? - закричал Жбанков. Потом он нагнулся и высоко задрал обе штанины. Его могучие голубоватые икры были стянуты пестрыми немодными резинками.
- Я в футбол до сих пор играю, - не унимался Жбанков. - У нас там пустырь... Малолетки тренируются... Выйдешь, бывало, с охмелюги...
- Баня готова, - сказала Эви.
Мы оказались в предбаннике. На стенах висели экзотические плакаты. Девушки исчезли за ширмой.
- Ну, Серж, понеслась душа в рай! - бормотал Жбанков.
Он разделся быстро, по-солдатски. Остался в просторных сатиновых трусах. На груди его синела пороховая татуировка. Бутылка с рюмкой, женский профиль и червовый туз. А посредине - надпись славянской вязью: "Вот что меня сгубило!"
- Пошли, - говорю.
В тесной, стилизованной под избу коробке было нестерпимо жарко. Термометр показывал девяносто градусов. Раскаленные доски пришлось окатить холодной водой.
На девушках были яркие современные купальники, по две узеньких волнующих тряпицы.
- Правила знаете? - улыбнулась Белла. - Металлические вещи нужно снять. Может быть ожог...
- Какие вещи? - спросил Жбанков.
- Шпильки, заколки, булавки...
- А зубы? - спросил Жбанков.
- Зубы можно оставить, - улыбнулась Белла и добавила: - Расскажите еще что-нибудь.
- Это - в момент. Я расскажу, как один свадьбу в дерьме утопил... - Девушки испуганно притихли. - Дружок мой на ассенизационном грузовике работал. Выгребал это самое дело. И была у него подруга, шибко грамотная. "Запах, - говорит, - от тебя нехороший". А он-то что может поделать? "Зато, - говорит, - платят нормально". "Шел бы в такси", - она ему говорит. "А какие там заработки? С воробьиный пуп?"... Год проходит. Нашла она себе друга. Без запаха. А моему дружку говорит: "Все. Разлюбила. Кранты..." Он, конечно, переживает. А у тех - свадьба. Наняли общественную столовую, пьют, гуляют... Дело к ночи... Тут мой дружок разворачивается на своем говновозе, пардон... Форточку открыл, шланг туда засунул и врубил насос... А у него в цистерне тонны четыре этого самого добра... Гостям в аккурат по колено. Шум, крики, вот тебе и "Горько!"... Милиция приехала... Общественную столовую актировать пришлось. А дружок мой получил законный семерик... Такие дела...
Девушки сидели притихшие и несколько обескураженные. Я невыносимо страдал от жары. Жбанков пребывал на вершине блаженства.
Мне все это стало надоедать. Алкоголь постепенно испарился. Я заметил, что Эви поглядывает на меня.
Не то с испугом, не то с уважением. Жбанков что-то горячо шептал Белле Константиновне.
- Давно в газете? - спрашиваю.
- Давно, - сказала Эви, - четыре месяца.
- Нравится?
- Да, очень нравится.
- А раньше?
- Что?
- Где ты до этого работала?
- Я не работала. Училась в школе.
У нее был детский рот и пушистая челка. Высказывалась она поспешно, добросовестно, слегка задыхаясь. Говорила с шершавым эстонским акцентом. Иногда чуть коверкала русские слова.
- Чего тебя в газету потянуло?
- А что?
- Много врать приходится.
- Нет. Я делаю корректуру. Сама еще не пишу. Писала статью, говорят - нехорошо...
- О чем?
- О сексе.
- О чем?!
- О сексе. Это важная тема. Надо специальные журналы и книги. Люди все равно делают секс, только много неправильное...
- А ты знаешь, как правильно?
- Да. Я ходила замуж.
- Где же твой муж?
- Утонул. Выпил коньяк и утонул. Он изучался в Тарту по химии.
- Прости, - говорю.
- Я читала много твои статьи. Очень много смешное. И очень часто многоточки... Сплошные многоточки... Я бы хотела работать в Таллинне. Здесь очень маленькая газета...
- Это еще впереди.
- Я знаю, что ты сказал про газету. Многие пишут не то самое, что есть. Я так не люблю.
- А что ты любишь?
- Я люблю стихи, люблю битлз... Сказать, что еще?
- Скажи.
- Я немного люблю тебя.
Мне показалось, что я ослышался. Чересчур это было неожиданно. Вот уж не думал, что меня так легко смутить...
- Ты очень красивый!
- В каком смысле?
- Ты - копия Омар Шариф.
- Кто такой Омар Шариф?
- О, Шариф! Это - прима!..
Жбанков неожиданно встал. Потянул на себя дверь. Неуклюже и стремительно ринулся по цементной лестнице к воде. На секунду замер, Взмахнул руками. Произвел звериный, неприличный вопль и рухнул...
Поднялся фонтан муаровых брызг. Со дна потревоженной реки всплыли какие-то банки, коряги и мусор.
Секунды три его не было видно. Затем вынырнула черная непутевая голова с безумными, как у месячного щенка, глазами. Жбанков, шатаясь, выбрался на берег. Его худые чресла были скульптурно облеплены длинными армейскими трусами.
Дважды обежав вокруг коттеджа с песней "Любо, братцы, любо!", Жбанков уселся на полку и закурил.
- Ну как? - спросила Белла.
- Нормально, - ответил фотограф, гулко хлопнув себя резинкой по животу.
- А вы? - спросила Белла, обращаясь ко мне.
- Предпочитаю душ.
В соседнем помещении имелась душевая кабина. Я умылся и стал одеваться.
"Семнадцатилетняя провинциальная дурочка, - твердил я, - выпила три рюмки коньяка и ошалела..." Я пошел в гостиную, налил себе джина с тоником. Снаружи доносились крики и плеск воды. Скоро появилась Эви, раскрасневшаяся, в мокром купальнике.
- Ты злой на меня?
- Нисколько.
- Я вижу... Дай я тебя поцелую...
Тут я снова растерялся. И это при моем жизненном опыте...
- Нехорошую игру ты затеяла, - говорю.
- Я тебя не обманываю.
- Но мы завтра уезжаем.
- Ты будешь снова приходить...
Я шагнул к ней. Попробуйте оставаться благоразумным, если рядом семнадцатилетняя девчонка, которая только что вылезла из моря. Вернее, из реки..
- Ну, что ты? Что ты? - спрашиваю.
- Так всегда целуется Джуди Гарланд, - сказала Эви. - И еще она делает так...
Поразительно устроен человек! Или я один такой?! Знаешь, что вранье, примитивное райкомовское вранье, и липа, да еще с голливудским налетом - все знаешь И счастлив, как мальчишка...
У Эви были острые лопатки, а позвоночник из холодных морских камешков... Она тихо вскрикивала и дрожала.. Хрупкая пестрая бабочка в неплотно сжатом кулаке... Тут раздалось оглушительное: - Пардон!
В дверях маячил Жбанков. Я отпустил Эви. Он поставил на стол бутылку водки. Очевидно, пустил в ход свой резерв.
- Уже первый час, - сказал я, - нас ждут в райкоме.
- Какой ты сознательный, - усмехнулся Жбанков.
Эви пошла одеваться. Белла Константиновна тоже переоделась. Теперь на ней был строгий, отчетно-перевыборный костюмчик.
И тут я подумал: ох, если бы не этот райком, не эта взбесившаяся корова!.. Жить бы тут и никаких ответственных заданий... Яхта, речка, молодые барышни... Пусть лгут, кокетничают, изображают уцененных голливудских звезд... Какое это счастье - женское притворство!.. Да, может, я ради таких вещей на свет произошел!.. Мне тридцать четыре года, и ни одного, ни единого беззаботного дня... Хотя бы день пожить без мыслей, без забот и без тоски... Нет, собирайся в райком... Это где часы, портреты, коридоры, бесконечная игра в серьезность...
- Люди! У меня открылось второе дыхание! - заявил Жбанков.
Я разлил водку. Себе - полный фужер. Эви коснулась моего рукава:
- Теперь не выпей... Потом...
- А, ладно!
- Тебя ждет Лийвак.
- Все будет хорошо.
- Что значит - будет? - рассердился Жбанков. - Все уже хорошо! У меня открылось второе дыхание! Поехали!
Белла включила приемник. Низкий баритон выпевал что-то мучительно актуальное:
"Истины нет в этом мире бушующем, Есть только миг. За него и держись... Есть только свет между прошлым и будущим, именно он называется - жизнь!"
Мы пили снова и снова. Эви сидела на полу возле моего кресла. Жбанков разглагольствовал, то и дело отлучаясь в уборную. Каждый раз он изысканно вопрошал: "Могу ли я ознакомиться с планировкой?" Неизменно добавляя: "В смысле - отлить..."
И вдруг я понял, что упустил момент, когда нужно было остановиться. Появились обманчивая легкость и кураж. Возникло ощущение силы и безнаказанности.
- В гробу я видел этот райком! Мишка, наливай!
Тут инициативу взяла Белла Константиновна:
- Мальчики, отделаемся, а потом... Я вызову машину.