Александр потряс отрицательно головой.
- Ну, так возьми сигару да рассказывай, а я буду слушать обоими ушами, - сказал Петр Иваныч и живо принялся есть.
- Вы знаете графа Новинского? - спросил Александр, помолчав.
- Графа Платона?
- Да.
- Приятели; а что?
- Поздравляю вас с таким приятелем - подлец!
Петр Иваныч вдруг перестал жевать и с удивлением посмотрел на племянника.
- Вот тебе на! - сказал он, - а ты разве знаешь его?
- Очень хорошо.
- Давно ли?
- Месяца три.
- Как же так? Я лет пять его знаю и все считал порядочным человеком, да и от кого ни послышишь - все хвалят, а ты вдруг так уничтожил его.
- Давно ли вы стали защищать людей, дядюшка? а прежде, бывало...
- Я и прежде защищал порядочных людей. А ты давно ли стал бранить их, перестал называть ангелами?
- Пока не знал, а теперь... о люди, люди! жалкий род, достойный слез и смеха*! Сознаюсь, кругом виноват, что не слушал вас, когда вы советовали остерегаться всякого...
{...жалкий род, достойный слез и смеха - из стихотворения А. С.
Пушкина "Полководец"}
- И теперь посоветую; остерегаться не мешает: если окажется негодяй - не обманешься, а порядочный человек - приятно ошибешься.
- Укажите, где порядочные люди? - говорил Александр с презрением.
- Вот хоть мы с тобой - чем не порядочные? Граф, если уж о нем зашла речь, тоже порядочный человек; да мало ли? У всех есть что-нибудь дурное... а не все дурно и не все дурны.
- Все, все! - решительно сказал Александр.
- А ты?
- Я? я по крайней мере унесу из толпы разбитое, но чистое от низостей сердце, душу растерзанную, но без упрека во лжи, в притворстве, в измене, не заражусь...
- Ну, хорошо, посмотрим. Что же сделал тебе граф?
- Что сделал? похитил все у меня.
- Говори определительнее. Под словом все можно разуметь бог знает что, пожалуй деньги: он этого не сделает...
- То, что для меня дороже всех сокровищ в мире, - сказал Александр.
- Что ж бы это такое было?
- Все - счастье, жизнь.
- Ведь ты жив!
- К сожалению - да! Но эта жизнь хуже ста смертей.
- Скажи же прямо, что случилось?
- Ужасно! - воскликнул Александр. - Боже! боже!
- Э! да не отбил ли он у тебя твою красавицу, эту... как ее? да! он мастер на это: тебе трудно тягаться с ним. Повеса! повеса! - сказал Петр Иваныч, положив в рот кусок индейки.
- Он дорого заплатит за свое мастерство! - сказал Александр, вспыхнув, - я не уступлю без спора... Смерть решит, кому из нас владеть Наденькой. Я истреблю этого пошлого волокиту! не жить ему, не наслаждаться похищенным сокровищем... Я сотру его с лица земли!..
Петр Иваныч засмеялся.
- Провинция! - сказал он, - a propos [Кстати (франц.)] о графе, Александр, - он не говорил, привезли ли ему из-за границы фарфор? Он весной выписывал партию: хотелось бы взглянуть...
- Не о фарфоре речь, дядюшка; вы слышали, что я сказал? - грозно перебил Александр.
- Мм-м! - промычал утвердительно дядя, обгладывая косточку.
- Что же вы скажете?
- Да ничего. Я слушаю, что ты говоришь.
- Выслушайте хоть раз в жизни внимательно: я пришел за делом, я хочу успокоиться, разрешить миллион мучительных вопросов, которые волнуют меня... я растерялся... не помню сам себя, помогите мне...
- Изволь, я к твоим услугам; скажи только, что нужно... я даже готов деньгами... если только не на пустяки...
- Пустяки! нет, не пустяки, когда, может быть, через несколько часов меня не станет на свете, или я сделаюсь убийцей... а вы смеетесь, хладнокровно ужинаете.
- Прошу покорно! сам, я думаю, наужинался, а другой не ужинай!
- Я двое суток не знаю, что такое есть.
- О, это в самом деле что-нибудь важное?
- Скажите одно слово: окажете ли вы мне величайшую услугу?
- Какую?
- Согласитесь ли вы быть моим свидетелем?..
- Котлеты совсем холодные! - заметил Петр Иваныч с неудовольствием, отодвигая от себя блюдо.
- Вы смеетесь, дядюшка?
- Сам посуди, как слушать серьезно такой вздор: зовет в секунданты!
- Что же вы?
- Разумеется что: не пойду.
- Хорошо; найдется другой, посторонний, кто примет участие в моей горькой обиде. Вы только возьмите на себя труд поговорить с графом, узнать условия...
- Не могу: у меня язык не поворотится предложить ему такую глупость.
- Так прощайте! - сказал Александр, взяв шляпу.
- Что! уж ты идешь? вина не хочешь выпить?..
Александр пошел было к дверям, но у дверей сел на стул в величайшем унынии.
- К кому пойти, в ком искать участия?.. - сказал он тихо.
- Послушай, Александр! - начал Петр Иваныч, отирая салфеткой рот и подвигая к племяннику кресло, - я вижу, что с тобой точно надо поговорить не шутя. Поговорим же. Ты пришел ко мне за помощью: я помогу тебе, только иначе, нежели как ты думаешь, и с уговором - слушаться. Не зови никого в свидетели: проку не будет. Из пустяков сделаешь историю, она разнесется везде, тебя осмеют или, еще хуже, сделают неприятность. Никто не пойдет, а если, наконец, найдется какой-нибудь сумасшедший, так все напрасно: граф не станет драться; я его знаю.
- Не станет! так в нем нет ни капли благородства! - с злостью заметил Александр, - я не полагал, чтоб он был низок до такой степени!
- Он не низок, а только умен.
- Так, по вашему мнению, я глуп?
- Н... нет, влюблен, - сказал Петр Иваныч с расстановкой.
- Если вы, дядюшка, намерены объяснять мне бессмысленность дуэли как предрассудка, то я предупреждаю вас - это напрасный труд: я останусь тверд.
- Нет: это уж давно доказано, что драться - глупость вообще; да все дерутся; мало ли ослов? их не вразумишь. Я хочу только доказать, что тебе именно драться не следует.
- Любопытно, как вы убедите меня.
- Вот послушай. Скажи-ка, ты на кого особенно сердит: на графа или на нее... как ее... Анюта, что ли?
- Я его ненавижу, ее презираю, - сказал Александр.
- Начнем с графа: положим, он примет твой вызов, положим даже, что ты найдешь дурака свидетеля - что ж из этого? Граф убьет тебя как муху, а после над тобой же все будут смеяться; хорошо мщение! А ты ведь не этого хочешь: тебе бы вон хотелось истребить графа.
- Неизвестно, кто кого убьет, - сказал Александр.
- Наверное он тебя. Ты ведь, кажется, вовсе стрелять не умеешь, а по правилам первый выстрел - его.
- Тут решит божий суд.
- Ну, так воля твоя, - он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что суд божий и попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его - что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты... А главное, ты бы на другой же день стал рвать на себе волосы с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной...
Александр презрительно пожал плечами.
- Вы так ловко рассуждаете об этом, дядюшка, - сказал он, - рассудите же, что мне делать в моем положении?
- Ничего! оставить дело так: оно уж испорчено.
- Оставить счастье в его руках, оставить его гордым обладателем... о! может ли остановить меня какая-нибудь угроза? Вы не знаете моих мучений! вы не любили никогда, если думали помешать мне этой холодной моралью .. в ваших жилах течет молоко, а не кровь..,
- Полно дичь пороть, Александр! мало ли на свете таких, как твоя - Марья или Софья, что ли, как ее?
- Ее зовут Надеждой.
- Надежда? а какая же Софья?
- Софья... это в деревне, - сказал Александр нехотя.
- Видишь ли? - продолжал дядя, - там Софья, тут Надежда, в другом месте Марья. Сердце - преглубокий колодезь: долго не дощупаешься дна. Оно любит до старости...
- Нет, сердце любит однажды...
- И ты повторяешь слышанное от других! Сердце любит до тех пор, пока не истратит своих сил. Оно живет своею жизнию и так же, как и все в человеке, имеет свою молодость и старость. Не удалась одна любовь, оно только замирает, молчит до другой; в другой помешали, разлучили - способность любить опять останется неупотребленной до третьего, до четвертого раза, до тех пор, пока, наконец, сердце не положит всех сил своих в одной какой-нибудь счастливой встрече, где ничто не мешает, а потом медленно и постепенно охладеет. Иным любовь удалась с первого раза, вот они и кричат, что можно любить только однажды. Пока человек не стар, здоров...
- Вы все, дядюшка, говорите о молодости, следовательно о материальной любви...
- О молодости говорю, потому что старческая любовь есть ошибка, уродливость. И что за материальная любовь? Такой любви нет, или это не любовь, так точно, как нет одной идеальной. В любви равно участвуют и душа и тело; в противном случае любовь неполна: мы не духи и не звери. Сам же говоришь: "Течет в жилах молоко, а не кровь". - Ну, так вот видишь ли: с одной стороны, возьми кровь в жилах - это материальное, с другой - самолюбие, привычку - это духовное; вот тебе и любовь! На чем я остановился... да! в солдаты: кроме того, после этой истории красавица тебя на глаза к себе не пустит. Ты попустому повредил бы и ей, и себе, - видишь ли? Надеюсь, этот вопрос мы с одной стороны обработали окончательно. Теперь...
Петр Иваныч налил себе вина и выпил.
- Экой болван! - сказал он, - подал холодный лафит.
Александр смолчал, поникнув головой.
- Теперь скажи, - продолжал дядя, грея стакан с вином в обеих руках, - за что ты хотел стереть графа с лица земли?
- Я уж сказал вам за что! не он ли уничтожил мое блаженство? Он, как дикий зверь, ворвался...
- В овчарню! - перебил дядя.
- Похитил все, - продолжал Александр.
- Он не похитил, а пришел да и взял. Разве он обязан был справляться, занята ли твоя красавица, или нет? Я не понимаю этой глупости, которую, правду сказать, большая часть любовников делают от сотворения мира до наших времен: Сердиться на соперника! может ли быть что-нибудь бессмысленней - стереть его с лица земли! за что? за то, что он понравился! как будто он виноват и как будто от этого дела пойдут лучше, если мы его накажем! А твоя... как ее? Катенька, что ли, разве противилась ему? сделала какое-нибудь усилие, чтоб избежать опасности? Она сама отдалась, перестала любить тебя, нечего и спорить - не воротишь! - А настаивать - это эгоизм! Требовать верности от жены - тут есть еще смысл: там заключено обязательство; от этого зависит часто существенное благосостояние семейства; да и то нельзя требовать, чтоб она никого не любила... а можно только требовать, чтоб она... того... Да и ты сам не отдал ли ее графу обеими руками? оспоривал ли ты ее?