- Да...
- Что же?
- Басни Крылова.
- Хорошая книга; да не одну же ее?
- Теперь одну. Боже мой! какие портреты людей, какая верность!
- Ты что-то сердит на людей. Ужели любовь к этой... как ее? сделала тебя таким?..
- О! я и забыл об этой глупости. Недавно я проехал по тем местам, где был так счастлив и так страдал, думал, что воспоминаниями разорву сердце на части.
- Что же, разорвал?
- Видел и дачу, и сад, и решетку, а сердце и не стукнуло.
- Ну, вот: я ведь говорил. Чем же тебе так противны люди?
- Чем! своею низостью, мелкостью души... Боже мой! когда подумаешь, сколько подлостей вращается там, где природа бросила такие чудные семена...
- Да тебе что за дело? Исправить, что ли, хочешь людей!
- Что за дело? Разве до меня не долетают брызги этой грязи, в которой купаются люди? Вы знаете, что случилось со мною, - и после всего этого не ненавидеть, не презирать людей!
- Что же случилось с тобой?
- Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе... Да и вообще противно, гадко смотреть на людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела - все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра - и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны... нет! как посмотришь - страшна, противна жизнь! А люди!..
Петр Иваныч, сидя в креслах, задремал было опять.
- Петр Иваныч! - сказала Лизавета Александровна, толкнув его тихонько.
- Хандришь, хандришь! Надо делом заниматься, - сказал Петр Иваныч, протирая глаза, - тогда и людей бранить не станешь, не за что. Чем не хороши твои знакомые? все люди порядочные.
- Да! за кого ни хватишься, так какой-нибудь зверь из басен Крылова и есть, - сказал Александр.
- Хозаровы, например?
- Целая семья животных! - перебил Александр. - Один расточает вам в глаза лесть, ласкает вас, а за глаза... я слышал, что он говорит обо мне. Другой сегодня с вами рыдает о вашей обиде, а завтра зарыдает с вашим обидчиком; сегодня смеется с вами над другим, а завтра с другим над вами... гадко!
- Ну, Лунины?
- Хороши и эти. Сам он точно тот осел, от которого соловей улетел за тридевять земель. А она такой доброй лисицей смотрит...
- Что скажешь о Сониных?
- Да хорошего ничего не скажешь. Сонин всегда даст хороший совет, когда пройдет беда, а попробуйте обратиться в нужде... так он и отпустит без ужина домой, как лисица волка. Помните, как он юлил перед вами, когда искал места чрез ваше посредство? А теперь послушайте, что говорит про вас...
- И Волочков не нравится тебе?
- Ничтожное и еще вдобавок злое животное...
Александр даже плюнул.
- Ну, отделал же! - промолвил Петр Иваныч.
- Чего же мне ждать от людей? - продолжал Александр.
- Всего: и дружбы, и любви, и штаб-офицерского чина, и денег... Ну, теперь заключи эту галлерею портретов нашими: скажи, какие мы с женой звери?
Александр ничего не отвечал, но на лице у него мелькнуло выражение тонкой, едва заметной иронии. Он улыбнулся. Ни это выражение, ни улыбка не ускользнули от Петра Иваныча. Он переглянулся с женой, та потупила глаза.
- Ну, а ты сам что за зверь? - спросил Петр Иваныч.
- Я не сделал людям зла! - с достоинством произнес Александр, - я исполнил в отношении к ним все... У меня сердце любящее; я распахнул широкие объятия для людей, а они что сделали?
- Что это, как он смешно говорит! - заметил Петр Иваныч, обратясь к жене.
- Тебе все смешно! - отвечала она.
- И сам я от людей не требовал, - продолжал Александр, - ни подвигов добра, ни великодушия, ни самоотвержения... требовал только должного, следующего мне по всем правам...
- Так ты прав? Вышел совсем сух из воды. Постой же, я выведу тебя на свежую воду...
Лизавета Александровна заметила, что супруг ее заговорил строгим тоном, и встревожилась.
- Петр Иваныч! - шептала она, - перестань...
- Нет, пусть выслушает правду. Я мигом кончу. Скажи, пожалуйста, Александр, когда ты клеймил сейчас своих знакомых то негодяями, то дураками, у тебя в сердце не зашевелилось что-нибудь похожее на угрызение совести?
- Отчего же, дядюшка?
- А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил всегда радушный прием: положим, перед теми, от кого эти люди добивались чего-нибудь, они хитрили, строили им козни, как ты говоришь; а в тебе им нечего было искать: что же заставило их зазывать тебя к себе, ласкать?.. Нехорошо, Александр!.. - прибавил серьезно Петр Иваныч. - Другой за одно это, если б и знал за ними какие-нибудь грешки, так промолчал бы.
Александр весь вспыхнул.
- Я приписывал их внимательность к себе вашей рекомендации, - отвечал он, но уже без достоинства, а довольно смиренно. - Притом это светские отношения...
- Ну, хорошо; возьмем несветские. Я уж доказывал тебе, не знаю только, доказал ли, что к своей этой... как ее? Сашеньке, что ли? ты был несправедлив. Ты полтора года был у них в доме как свой: жил там с утра до вечера, да еще был любим этой презренной девчонкой, как ты ее называешь. Кажется, это не презрения заслуживает...
- А зачем она изменила?
- То есть полюбила другого? И это мы решили удовлетворительно. Да неужели ты думаешь, что если б она продолжала любить тебя, ты бы не разлюбил ее?
- Я? никогда.
- Ну, так ты ничего не смыслишь. Пойдем дальше. Ты говоришь, что у тебя нет друзей, а я все думал, что у тебя их трое.
- Трое? - воскликнул Александр, - был когда-то один, да и тот...
- Трое, - настойчиво повторил Петр Иваныч. - Первый, начнем по старшинству, этот один. Не видавшись несколько лет, другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, и когда ты пришел с кислой миной, он с участием расспрашивал, не нужно ли тебе чего, стал предлагать тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег - да! а в наш век об этот пробный камень споткнется не одно чувство... нет, ты познакомь меня с ним: он, я вижу, человек порядочный... а по-твоему, коварный.
Александр стоял, потупя голову.
- Ну, как ты думаешь, кто твой второй друг? - спросил Петр Иваныч.
- Кто? - сказал с недоумением Александр, - да никто...
- Бессовестный! - перебил Петр Иваныч, - а? Лиза! и не краснеет! а я как довожусь тебе, позволь спросить?
- Вы... родственник.
- Важный титул! Нет, я думал - больше. Нехорошо, Александр: это такая черта, которая даже на школьных прописях названа гнусною и которой, кажется, у Крылова нет.
- Но вы всегда отталкивали меня... - робко говорил Александр, не поднимая глаз.
- Да, когда ты хотел обниматься.
- Вы смеялись надо мной, над чувством...
- А для чего, а зачем? - спросил Петр Иваныч.
- Вы следили за мной шаг за шагом.
- А! договорился! следил! Найми-ка себе такого гувернера! Из чего я хлопотал? Я мог бы еще прибавить кое-что, но это походило бы на пошлый упрек...
- Дядюшка!.. - сказал Александр, подходя к нему и протягивая обе руки.
- На свое место: я еще не кончил! - холодно сказал Петр Иваныч. - Третьего и лучшего друга, надеюсь, назовешь сам...
Александр опять смотрел на него и, кажется, спрашивал: "Да где же он?" Петр Иваныч указал на жену.
- Вот она.
- Петр Иваныч, - перебила Лизавета Александровна, - не умничай, ради бога, оставь...
- Нет, не мешай.
- Я умею ценить дружбу тетушки... - бормотал Александр невнятно.
- Нет, не умеешь: если б умел, ты бы не искал глазами друга на потолке, а указал бы на нее. Если б чувствовал ее дружбу, ты, из уважения к ее достоинствам, не презирал бы людей. Она одна выкупила бы в глазах твоих недостатки других. Кто осушал твои слезы да хныкал с тобой вместе? Кто во всяком твоем вздоре принимал участие, и какое участие! Разве только мать могла бы так горячо принимать к сердцу все, что до тебя касается, и та не сумела бы. Если б ты чувствовал это, ты не улыбнулся бы давеча иронически, ты бы видел, что тут нет ни лисы, ни волка, а есть женщина, которая любит тебя, как родная сестра...
- Ах, ma tante! - сказал Александр, растерянный и совсем уничтоженный этим упреком, - неужели вы думаете, что я не ценю этого и не считаю вас блистательным исключением из толпы? Боже, боже! клянусь...
- Верю, верю, Александр! - отвечала она, - вы не слушайте Петра Иваныча: он из мухи делает слона: рад случаю поумничать. Перестань, ради бога, Петр Иваныч.
- Сейчас, сейчас, кончу - еще одно последнее сказанье*! Ты сказал, что исполняешь все, чего требуют от тебя твои обязанности к другим?
{...еще одно последнее сказанье - из "Бориса Годунова" А. С.
Пушкина.}
Александр уже ни слова не отвечал и не поднимал глаз.
- Ну, скажи, любишь ли ты свою мать?
Александр вдруг ожил.
- Какой вопрос? - сказал он, - кого после этого любить мне? Я ее обожаю, я отдал бы за нее жизнь...
- Хорошо. Стало быть, тебе известно, что она живет, дышит только тобою, что всякая твоя радость и горе - радость и горе для нее. Она теперь время считает не месяцами, не неделями, а вестями о тебе и от тебя... Скажи-ка, давно ли ты писал к ней?
Александр встрепенулся.
- Недели... три, - пробормотал он.
- Нет: четыре месяца! Как прикажешь назвать такой поступок? Ну-ка, какой ты зверь? Может быть, оттого и не называешь, что у Крылова такого нет.
- А что? - вдруг с испугом спросил Александр.
- А то, что старуха больна с горя.
- Ужели? Боже! боже!
- Неправда! неправда! - сказала Лизавета Александровна и тотчас же побежала к бюро и достала оттуда письмо, которое подала Александру. - Она не больна, но очень тоскует.
- Ты балуешь его, Лиза, - сказал Петр Иваныч.
- А ты уж не в меру строг. У Александра были такие обстоятельства, которые отвлекали его на время...
- Для девчонки забыть мать - славные обстоятельства!
- Да полно, ради бога! - сказала она убедительно и указала на племянника.
Александр, прочитав письмо матери, закрыл им себе лицо.
- Не мешайте дядюшке, ma tante: пусть он гремит упреками; я заслужил хуже: я чудовище! - говорил он, делая отчаянные гримасы.
- Ну, успокойся, Александр! - сказал Петр Иваныч, - таких чудовищ много. Увлекся глупостью и на время забыл о матери - это естественно; любовь к матери - чувство покойное. У ней на свете одно - ты: от того ей естественно огорчаться. Казнить тебя тут еще не за что; скажу только словами любимого твоего автора: