Александр ожил. Он опять стал творить особый мир, несколько помудрее первого. Тетка поддерживала в нем это расположение, но тайком, когда Петр Иваныч спал или уезжал на завод и в английский клуб.
Она расспрашивала Александра о занятиях. А уж как это нравилось ему! Он рассказывал ей план своих сочинений и иногда, в виде совета, требовал одобрения.
Она часто спорила с ним, но еще чаше соглашалась.
Александр привязался к труду, как привязываются к последней надежде. "За этим, - говорил он тетке, - ведь уж нет ничего: там голая степь, без воды, без зелени, мрак, пустыня; - что тогда будет жизнь? хоть в гроб ложись!" И он работал неутомимо.
Иногда угасшая любовь придет на память, он взволнуется - и за перо: и напишет трогательную элегию. В другой раз желчь хлынет к сердцу и поднимет со дна недавно бушевавшую там ненависть и презрение к людям - смотришь - и родится несколько энергических стихов. В то же время он обдумывал и писал повесть. Он потратил на нее много размышления, чувства, материального труда и около полугода времени. Вот, наконец, повесть готова, пересмотрена и переписана набело. Тетка была в восхищении.
В этой повести действие происходило уже не в Америке, а где-то в тамбовской деревне. Действующие лица были обыкновенные люди: клеветники, лжецы и всякого рода изверги - во фраках, изменницы в корсетах и в шляпках. Все было прилично, на своих местах.
- Я думаю, ma tante, это можно показать дядюшке?
- Да, да, конечно, - отвечала она, - а впрочем... не лучше ли отдать напечатать так, без него? Он всегда против этого: скажет что-нибудь... Вы знаете, это кажется ему ребячеством.
- Нет, лучше показать! - отвечал Александр. - Я после вашего суда и собственного сознания не боюсь никого, а между тем пусть он увидит...
Показали. Петр Иваныч, увидя тетрадь, немного нахмурился и покачал головой.
- Что это, вы вдвоем сочинили? - спросил он, - что-то много. Да как мелко писано: охота же писать!
- Ты погоди качать головой, - отвечала жена, - а прежде выслушай. - Прочтите нам, Александр. Только ты выслушай внимательно, не дремли и скажи потом своп приговор. Недостатки везде можно найти, если захочешь искать их. А ты будь снисходителен.
- Нет, зачем? будьте только справедливы, - прибавил Александр.
- Нечего делать; я выслушаю, - сказал Петр Иваныч со вздохом, - только с условием, во-первых, не после обеда вскоре читать, а то я за себя не ручаюсь, что не засну. Этого, Александр, на свой счет не принимай; что бы ни читали после обеда, а меня всегда клонит сон; а во-вторых, если это что-нибудь дельное, то я скажу свое мнение, а нет - я буду только молчать, а вы там как себе хотите.
Стали читать. Петр Иваныч ни разу не вздремнул, слушал, не сводя глаз с Александра, даже редко мигал, а два раза так одобрительно кивнул головой.
- Видишь! - сказала жена вполголоса. - Я тебе говорила.
Он и ей кивнул.
Читали два вечера сряду. В первый вечер, после чтения, Петр Иваныч рассказал, к удивлению жены, все, что будет дальше.
- Ты почему знаешь? - спросила она.
- Мудрено! Идея уж не новая, - тысячу раз писали об этом. Дальше и читать бы не нужно, да посмотрим, как она развилась у него.
Когда, на другой вечер, Александр дочитывал последнюю страницу, Петр Иваныч позвонил. Вошел человек.
- Приготовь одеться, - сказал он. - Извини, Александр, что перервал: тороплюсь, - опоздаю в клуб к висту. Александр кончил. Петр Иваныч проворно пошел вон.
- Ну, до свиданья! - сказал он жене и Александру. - Я уж не заеду сюда.
- Постой! постой! - закричала жена, - что ж ты ничего не скажешь о повести?
- По уговору не следует! - отвечал он и хотел итти.
- Это упрямство! - сказала она. - О, он упрям - я его знаю! Вы не смотрите на это, Александр.
"Это недоброжелательство! - подумал Александр. - Он меня хочет втоптать в грязь, стащить в свою сферу. Все-таки он умный чиновник, заводчик - и больше ничего, а я поэт..."
- Это из рук вон, Петр Иваныч! - начала жена чуть не со слезами. - Ты хоть что-нибудь скажи. Я видала, что ты в знак одобрения качал головой, стало быть, тебе понравилось. Только по упрямству не хочешь сознаться. Как сознаться, что нам нравится повесть! Мы слишком умны для этого. Признайся, что хорошо.
- Я качал головой потому, что и из этой повести видно, что Александр умен, но он неумно сделал, что написал ее.
- Однакож, дядюшка, суд такого рода...
- Послушай: ведь ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника. Я даже вот что сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику журнала: посмотрим, что он скажет. Ты его знаешь и, вероятно, положишься на его суд. Он человек опытный.
- Хорошо, посмотрим.
Петр Иваныч сел к столу и наскоро написал несколько строк, потом передал письмо Александру.
"Я, на старости лет, пустился в авторство, - писал он, - что делать: хочется прославиться, взять и тут, - с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем повесть. Просмотрите ее, и если годится, то напечатайте в вашем журнале, разумеется, за деньги: вы знаете, я даром работать не люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже подписать мою фамилию, стало быть, не лгу".
Уверенный в благоприятном отзыве о повести, Александр покойно ожидал ответа. Он даже радовался, что дядя упомянул в записке о деньгах.
"Очень, очень умно, - думал он, - Маменька жалуется, что хлеб дешев: пожалуй, не скоро пришлет денег; а тут оно и кстати получить тысячи полторы".
Прошло, однакоже, недели три, ответа все не было. Вот, наконец, однажды утром к Петру Иванычу принесли большой пакет и письмо.
- А! назад прислали! - сказал он, лукаво взглянув на жену.
Он не распечатал записки и не показал жене, как она ни просила. В тот же день вечером, перед тем, как ехать в клуб, он сам отправился к племяннику.
Дверь была не заперта. Он вошел. Евсей храпел, растянувшись в передней диагонально на полу. Светильня страшно нагорела и свесилась с подсвечника. Он заглянул в другую комнату: темно.
"О провинция!" - проворчал Петр Иваныч.
Он растолкал Евсея, показал ему на дверь, на свечку и погрозил тростью. В третьей комнате за столом сидел Александр, положив руки на стол, а на руки голову, и тоже спал. Перед ним лежала бумага. Петр Иваныч взглянул - стихи.
Он взял бумагу и прочитал следующее:
Весны пора прекрасная минула,
Исчез навек волшебный миг любви,
Она в груди могильным сном уснула
И пламенем не пробежит в крови!
На алтаре ее осиротелом
Давно другой кумир воздвигнул я,
Молюсь ему... но...
{Весны пора прекрасная минула и т. д. - строки из романтического
стихотворения И. А. Гончарова "Романс", помещенного в рукописном
альманахе Майковых "Подснежник", 1835.}
- И сам уснул! Молись, милый, не ленись! - сказал вслух Петр Иваныч. - Свои же стихи, да как уходили тебя! Зачем другого приговора? сам изрек себе.
- А! - сказал Александр, потягиваясь, - вы все еще против моих сочинений! Скажите, дядюшка, откровенно, что заставляет вас так настойчиво преследовать талант, когда нельзя не признать...
- Да зависть, Александр. Посуди сам: ты приобретешь славу, почет, может быть, еще бессмертие, а я останусь темным человеком и принужден буду довольствоваться названием полезного труженика. А ведь я тоже Адуев! воля твоя, обидно! Что я такое? прожил век свой тихо, безвестно, исполнил только свое дело и был еще горд и счастлив этим. Не жалкий ли удел? Когда умру, то есть ничего не буду чувствовать и знать, струны вещие баянов* не станут говорить обо мне, отдаленные века, потомство, мир не наполнятся моим именем, не узнают, что жил на свете статский советник Петр Иваныч Адуев, и я не буду утешаться этим в гробе, если я и гроб уцелеем как-нибудь до потомства. Какая разница ты: когда, расширяся шумящими крылами, будешь летать под облаками, мне придется утешаться только тем, что в массе человеческих трудов есть капля и моего меда*, как говорит твой любимый автор.
{...струны вещие баянов - в третьей песне поэмы "Руслан и Людмила"
А. С. Пушкина: "И струны громкие Баянов..."
...расширяся шумящими крылами... летать под облаками... капля и
моего меда - в басне И. А. Крылова "Орел и Пчела":
"Когда, расширяся шумящими крылами.
Ношуся я под облаками.
........................................
Что в них и моего хоть капля меду есть".}
- Оставьте его, ради бога, в стороне; что он за любимый автор! Издевается только над ближним.
- А! издевается! Не с тех ли пор ты разлюбил Крылова, как увидел у него свой портрет? A propos! знаешь ли, что твоя будущая слава, твое бессмертие у меня в кармане? но я желал бы лучше, чтоб там были твои деньги: это вернее.
- Какая слава?
- А ответ на мою записку.
- Ах! дайте, ради бога, скорее. Что он пишет?
- Я не читал; прочитай сам, да вслух.
- И вы могли утерпеть?
- Да мне-то что?
- Как что! Ведь я ваш родной племянник: как не полюбопытствовать? Какая холодность! это эгоизм, дядюшка!
- Может быть: я не запираюсь. Впрочем, я знаю, что тут написано. На, читай!
Александр начал читать громко, а Петр Иваныч постукивал палкой по сапогам. В записке было вот что:
"Что это за мистификация, мой любезнейший Петр Иваныч? Вы пишете повести! Да кто ж вам поверит? И вы думали обморочить меня, старого воробья! А если б, чего боже сохрани, это была правда, если б вы оторвали на время ваше перо от дорогих, в буквальном смысле, строк, из которых каждая, конечно, не один червонец стоит, и перестав выводить почтенные итоги, произвели бы лежащую передо мною повесть, то я и тогда сказал бы вам, что хрупкие произведения вашего завода гораздо прочнее этого творения..."
У Александра голос вдруг упал.