- Ну что, достали? - раздалось со всех сторон.
Сурков только что хотел отвечать, но, увидев Адуева с племянником, вдруг остановился и поглядел на них с удивлением.
- Предчувствует! - сказал Петр Иваныч тихо племяннику. - Ба! да он с тростью: что это значит?
- Это что? - спросил он Суркова, показывая на трость.
- Давеча выходил из коляски... оступился и немного хромаю, - отвечал тот, покашливая.
- Вздор! - шепнул Петр Иваныч Александру. - Заметь набалдашник: видишь золотую львиную голову? Третьего дня он хвастался мне, что заплатил за нее Барбье шестьсот рублей, и теперь показывает; вот тебе образчик средств, какими он действует. Сражайся и сбей его вон с этой позиции.
Петр Иваныч указал в окно на дом, бывший напротив.
- Помни, что вазы твои, и одушевись, - прибавил он.
- На завтрашний спектакль имеете билет? - спросил Сурков Тафаеву, подходя к ней торжественно.
- Нет.
- Позвольте вам вручить! - продолжал он и досказал весь ответ Загорецкого из "Горе от ума".
Усы офицера слегка зашевелились от улыбки. Петр Иваныч искоса поглядел на племянника, а Юлия Павловна покраснела. Она стала приглашать Петра Иваныча в ложу.
- Очень вам благодарен, - отвечал он, - но я завтра дежурный в театре при жене; а вот позвольте представить вам взамен молодого человека...
Он показал на Александра.
- Я хотела просить и его; нас только трое: я с кузиной, да...
- Он вам заменит и меня, - сказал Петр Иваныч, - а в случае нужды и этого повесу.
Он указал на Суркова и начал что-то тихо говорить ей. Она при этом два раза украдкою взглянула на Александра и улыбнулась.
- Благодарю, - отвечал Сурков, - только не худо было бы предложить этот замен пораньше, когда не было билета: я бы посмотрел тогда, как бы заменили меня.
- Ах! я вам очень благодарна за вашу любезность, - с живостью сказала хозяйка Суркову, - но не пригласила вас в ложу потому, что у вас есть кресло. Вы, верно, предпочтете быть прямо против сцены... особенно в балете...
- Нет, нет, лукавите, вы не думаете этого: променять место подле вас - ни за что!
- Но оно уж обещано ..
- Как? Кому?
- М. Рене.
Она показала на одного из бородатых иностранцев.
- Oui, madame m'a fait cet honneur... [Да, сударыня оказала мне эту честь (франц.)] - живо забормотал тот.
Сурков, разиня рот, поглядел на него, потом на Тафаеву.
- Я переменюсь с ним: я предложу ему кресло, - сказал он.
- Попробуйте.
Бородач и руками и ногами.эээ
- Покорно вас благодарю! - сказал Сурков Петру Иванычу, косясь на Александра, - этим я вам обязан.
- Не стоит благодарности. Да не хочешь ли в мою ложу? нас только двое с женой: ты же давно с ней не видался: поволочился бы.
Сурков с досадой отвернулся от него. Петр Иваныч тихонько уехал. Юлия посадила Александра подле себя и говорила с ним целый час. Сурков вмешивался несколько раз в разговор, но как-то некстати. Заговорил что-то о балете и получил в ответ да, когда надо было сказать нет, и наоборот: ясно, что его не слушали. Потом вдруг перескочил к устрицам, уверяя, что он съел их утром сто восемьдесят штук, - и не получил даже взгляда. Он сказал еще несколько общих мест и, не видя никакого толку, схватил шляпу и вертелся около Юлии, давая ей заметить, что он недоволен и сбирается уехать. Но она не заметила.
- Я уезжаю! - сказал он, наконец, выразительно. - Прощайте!
В этих словах слышалась худо скрытая досада.
- Уже! - отвечала она покойно. - Завтра дадите взглянуть на себя в ложе хоть на одну минуту?
- Какое коварство! Одну минуту, когда знаете, что за место подле вас я не взял бы места в раю.
- Если в театральном, верю!
Ему уж не хотелось уезжать. Досада его прошла от брошенного Юлиею ласкового слова на прощанье. Но все видели, что он раскланивался: надо было поневоле уходить, и он ушел, оглядываясь как собачонка, которая пошла было вслед за своим господином, но которую гонят назад.
Юлии Павловне было двадцать три, двадцать четыре года. Петр Иваныч угадал: она в самом деле была слабонервна, но это не мешало ей быть вместе очень хорошенькой, умной и грациозной женщиной. Только она была робка, мечтательна, чувствительна, как большая часть нервных женщин. Черты лица нежные, тонкие, взгляд кроткий и всегда задумчивый, частию грустный - без причины или, если хотите, по причине нерв.
На мир и жизнь она глядела не совсем благосклонно, задумывалась над вопросом о своем существовании и находила, что она лишняя здесь. Но, боже сохрани, если кто, даже случайно, проговаривался при ней о могиле, о смерти - она бледнела. От ее взгляда ускользала светлая сторона жизни. В саду, в роще она выбирала для прогулки темную, густую аллею и равнодушно глядела на смеющийся пейзаж. В театре смотрела всегда драму, комедию редко, водевиль никогда; зажимала уши от доходивших до нее случайно звуков веселой песни, никогда не улыбалась шутке.
В другое время черты ее лица выражали томление, но не страдальческое, не болезненное, а томление будто неги. Видно было, что она внутренне боролась с какою-нибудь обольстительною мечтою - и изнемогала. После такой борьбы долго она была молчалива, грустна, потом вдруг впадала в безотчетно веселое расположение духа, не изменяя, однакоже, своему характеру: что веселило ее - не развеселило бы другого. Все нервы! А послушать этих дам, так чего они не скажут! слова: судьба, симпатия, безотчетное влечение, неведомая грусть, смутные желания - так и толкают одно другое, а кончится все-таки вздохом, словом нервы и флакончиком со спиртом.
- Как вы угадали меня! - сказала Тафаева Александру при прощанье. - Из мужчин никто, даже муж, не могли понять хорошенько моего характера.
А дело в том, что чуть ли Александр и сам не был таков. То-то было раздолье ему!
- До свидания.
Она подала ему руку.
- Надеюсь, что теперь вы без дядюшки найдете ко мне дорогу? - прибавила она.
Настала зима. Александр обыкновенно обедал по пятницам у дяди. Но вот уж прошло четыре пятницы, он не являлся, не заходил и в другие дни. Лизавета Александровна сердилась; Петр Иваныч ворчал, что он заставлял понапрасну ждать себя лишние полчаса.
А между тем Александр был не без дела; он исполнял поручение дяди. Сурков уж давно перестал ездить к Тафаевой и везде объявил, что у них все кончено, что он разорвал с ней связь. Однажды вечером - это было в четверг - Александр, воротясь домой, нашел у себя на столе две вазы и записку от дяди. Петр Иваныч благодарил его за дружеское усердие и звал на другой день по обыкновению обедать. Александр задумался, как будто это приглашение расстроивало его планы. На другой день, однакоже, он пошел к Петру Иванычу за час до обеда.
- Что с тобой? совсем тебя не видать? забыли нас? - закидали его вопросами и дядя и тетка.
- Ну! удружил, - продолжал Петр Иваныч, - сверх ожидания! а скромничал: "Не могу, говорит, не умею!" - не умеет! Я хотел давно повидаться с тобой, да тебя нельзя поймать. Ну, очень благодарен! Получил вазы в целости?
- Получил. Но я их назад пришлю.
- Зачем? ни, ни: они по всем правам твои.
- Нет! - сказал Александр решительно, - я не возьму этого подарка.
- Ну, как хочешь! они нравятся жене: она возьмет.
- Я не знала, Александр, - сказала Лизавета Александровна с лукавою улыбкой, - что вы так искусны на эти дела... мне ни слова...
- Это дядюшка придумал, - отвечал сконфуженный Александр, - я тут ровно ничего, он и меня научил...
- Да, да, слушай его: он сам не умеет. А так обработал дельцо... Очень, очень благодарен! А дуралей-то мой, Сурков, чуть с ума не сошел. Насмешил меня. Недели две назад тому вбегает ко мне сам не свой: я сейчас понял, зачем, только не показываю виду, пишу, будто ничего не знаю. "А! это ты, говорю: что скажешь хорошего?" Он улыбнулся, хотел притвориться покойным... а у самого чуть не слезы на глазах. "Ничего, говорит, хорошего: я приехал к вам с дурными вестями". Я поглядел на него будто с удивлением. "Что такое?" - спрашиваю. "Да о вашем, говорит, племяннике!" - "А что? ты пугаешь меня, скажи скорей!" - спрашиваю я. Тут спокойствие его лопнуло: он начал кричать, беситься. Я откатился от него с креслами - нельзя говорить: так и брызжет. "Сами, говорит, жаловались, что он мало занимается, а вы же его и приучаете к безделью". - "Я?" - "Да, вы: кто его познакомил с Julie?" Надо тебе сказать, что он со второго дня знакомства с женщиной уж начинает звать ее полуименем. "Что ж за беда?" - говорю я. "А та беда, говорит, что он у ней теперь с утра до вечера сидит..."
Александр вдруг покраснел.
- Видишь ведь, как лжет от злости, думал я, - продолжал Петр Иваныч, поглядывая на племянника, - станет Александр сидеть там с утра до вечера! об этом я его не просил; так ли?
Петр Иваныч остановил на племяннике свой холодный и покойный взор, который показался Александру просто огненным.
- Да... я иногда... захожу... - бормотал Александр.
- Иногда - это разница, - продолжал дядя, - я так и просил; не каждый же день. Я знал, что он лжет. Что там делать каждый день? соскучишься!
- Нет! она очень умная женщина... прекрасно воспитана... любит музыку... - говорил Александр невнятно, с расстановкою, и почесал глаз, хотя он не чесался, погладил левый висок, потом достал платок и отер губы.
Лизавета Александровна пристально, украдкою, взглянула на него, отвернулась к окну и улыбнулась.
- А! ну, тем лучше, - сказал Петр Иваныч,- если тебе не было скучно; а я все боялся, не наделал ли я тебе неприятных хлопот. Вот я говорю Суркову: "Спасибо, милый, что ты принимаешь участие в моем племяннике; очень, очень благодарен тебе... только не преувеличиваешь ли ты дела? Беда не так еще велика..." - "Как не беда! - закричал он, - он, говорит, делом не занимается; молодой человек должен трудиться..." - "И это не беда, говорю я, - тебе что за нужда?" - "Как, говорит, что за нужда: он вздумал действовать против меня хитростями..." - "А, вот где беда!" - стал я дразнить. "Внушает, говорит, Юлии чорт знает что про меня... Она совсем теперь переменилась ко мне. Я проучу его, молокососа, - извини, повторяю его слова, - где, говорит, ему со мной бороться? он только клеветой взял; надеюсь, что вы вразумите его..." - "Пожурю, - говорю я, - непременно пожурю; только, полно, правда ли это? чем он тебе надосадил?" Ты ей там цветы, что ли, дарил?.. - Петр Иваныч опять остановился, как будто ожидая ответа. Александр молчал. Петр Иваныч продолжал: - "Как, говорит, неправда? зачем он ей каждый день букет цветов носит? теперь, говорит, зима... чего это стоит?.. я знаю, говорит, что значат эти букеты". Вот что, подумал я сам про себя, свой-то человек: нет, я вижу, родство не пустая вещь: стал ли бы ты так хлопотать для другого? "Только точно ли каждый день? - говорю я. - Постой, я спрошу его: ты, пожалуй, солжешь". И верно соврал! да? Не может быть, чтоб ты...