- Господи, господи боже мой! - говорила Анна Павловна, качая головой, - жизнь-то наша! Да как же это могло случиться? он еще на той неделе с вами же поклон прислал!
- Да, матушка! ну, да ом давненько прихварывал, старик старый: диво, как до сих пор еще не свалился!
- Что за старый! он годом только постарше моего покойника. Ну, царство ему небесное! - сказала, крестясь, Анна Павловна. - Жаль бедной Федосьи Петровны: осталась с деточками на руках. Шутка ли: пятеро, и все почти девочки! А когда похороны?
- Завтра.
- Видно, у всякого свое горе, Антон Иваныч; вот я так сына провожаю.
- Что делать, Анна Павловна, все мы человеки! "Терпи", сказано в священном писании.
- Уж не погневайтесь, что потревожила вас - вместе размыкать горе; вы нас так любите, как родной.
- Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полом рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся... а как, думаю, не поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
- Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что не забываете нас! И подлинно сама не своя: такая пустота в голове, ничего не вижу! в горле совсем от слез перегорело. Прошу закусить: вы и устали и, чай, проголодались.
- Покорно благодарю-с. Признаться, мимоездом пропустил маленькую у Петра Сергеича да перехватил кусочек. Ну, да это не помешает. Батюшка подойдет, пусть благословит! Да вот он и на крыльце!
Пришел священник. Приехала и Марья Карповна с дочерью, полной и румяной девушкой, с улыбкой и заплаканными глазами. Глаза и все выражение лица Софьи явно говорили: "Я буду любить просто, без затей, буду ходить за мужем, как нянька, слушаться его во всем и никогда не казаться умнее его; да и как можно быть умнее мужа? это грех! Стану прилежно заниматься хозяйством, шить; рожу ему полдюжины детей, буду их сама кормить, нянчить, одевать и обшивать". Полнота и свежесть щек ее и пышность груди подтверждали обещание насчет детей. Но слезы на глазах и грустная улыбка придавали ей в эту минуту не такой прозаический интерес.
Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: "Это Агафье Никитишне". Сели за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна все плакала и украдкой утирала слезы.
- Полно вам, матушка Анна Павловна, слезы-то тратить! - сказал Антон Иваныч с притворной досадой, наполнив рюмку наливкой. - Что вы его, на убой, что ли, отправляете? - Потом, выпив до, половины рюмку, почавкал губами.
- Что за наливка! какой аромат пошел! Этакой, матушка, у нас и по губернии-то не найдешь! - сказал он с выражением большого удовольствия.
- Это тре... те... годнич... ная! - проговорила, всхлипывая, Анна Павловна, - нынче для вас... только... откупорила.
- Эх, Анна Павловна, и смотреть-то на вас тошно, - начал опять Антон Иваныч, - вот некому бить-то вас; бил бы да бил!
- Сами посудите, Антон Иваныч, один сын, и тот с глаз долой: умру - некому и похоронить.
- А мы-то на что? что я вам, чужой, что ли? Да куда еще торопитесь умирать? того гляди, замуж бы не вышли! вот бы поплясал на свадьбе! Да полноте плакать-то!
- Не могу, Антон Иваныч, право не могу; не знаю сама, откуда слезы берутся.
- Этакого молодца взаперти держать! Дайте-ка ему волю, он расправит крылышки, да вот каких чудес наделает: нахватает там чинов!
- Вашими бы устами да мед пить! Да что вы мало взяли пирожка? возьмите еще!
- Возьму-с: вот только этот кусок съем.
- За ваше здоровье, Александр Федорыч! счастливого пути! да возвращайтесь скорее; да женитесь-ка! Что вы, Софья Васильевна, вспыхнули?
- Я ничего .. я так...
- Ох, молодежь, молодежь! хе, хе, хе!
- С вами горя не чувствуешь, Антон Иваныч, - сказала Анна Павловна, - так умеете утешить; дай бог вам здоровья! Да выкушайте еще наливочки.
- Выпью, матушка, выпью, как не выпить на прощанье!
Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Ее подвезли к крыльцу. Люди выбегали один за другим. Тог нес чемодан, другой - узел, третий - мешок, и опять уходил за чем-нибудь Как мухи сладкую каплю, люди облепили повозку, и всякий совался туда с руками.
- Вот так лучше положить чемодан, - говорил один, - а тут бы коробок с провизией.
- А куда же они ноги денут? - отвечал другой, - лучше чемодан вдоль, а коробок можно сбоку поставить.
- Так тогда перина будет скатываться, коли чемодан вдоль: лучше поперек. Что еще? уклали ли сапоги-то?
- Я не знаю. Кто укладывал?
- Я не укладывал. Поди-ка погляди - нет ли там наверху?
- Да поди ты.
- А ты что? мне, видишь, некогда!
- Вит еще, вот это не забудьте! - кричала девка, просовывая мимо голов руку с узелком.
- Давай сюда!
- Суньте и это как-нибудь в чемодан; давеча забыли, - говорила другая, привставая на подножку и подавая щеточку и гребенку.
- Куда теперь совать? - сердито закричал на нее дородный лакей, - пошла ты прочь! видишь, чемодан под самым низом!
- Барыня велела; мне что за дело, хоть брось! вишь, черти какие!
- Ну, давай, что ли, сюда скорее; это можно вот тут сбоку в карман положить.
Коренная беспрестанно поднимала и трясла голову. Колокольчик издавал всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю прелесть предстоящего им путешествия, и изредка обмахивались хвостами или протягивали нижнюю губу к коренной лошади. Наконец настала роковая минута. Помолились еще.
- Сядьте, сядьте все! - повелевал Антон Иваныч, - извольте сесть, Александр Федорыч! и ты, Евсей, сядь. Сядь же, сядь! - И сам боком, на секунду, едва присел на стул. - Ну, теперь с богом!
Вот тут-то Анна Павловна заревела и повисла на шею Александру.
- Прощай, прощай, мой друг! - слышалось среди рыданий, - увижу ли я тебя?..
Дальше ничего нельзя было разобрать. В эту минуту послышался звук другого колокольчика: на двор влетела телега, запряженная тройкой. С телеги соскочил, весь в пыли, какой-то молодой человек, вбежал в комнату и бросился на шею Александру.
- Поспелов!.. - Адуев!.. - воскликнули они враз, тиская друг друга в объятиях.
- Откуда ты, как?
- Из дому, нарочно скакал целые сутки, чтоб проститься с тобой.
- Друг! друг! истинный друг! - говорил Адуев со слезами на глазах. - За сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости! О, есть дружба в мире! Навек, не правда ли? - говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него.
- До гробовой доски! - отвечал тот, тиская руку еще сильнее и наскакивая на Александра.
- Пиши ко мне! - Да, да, и ты пиши!
Анна Павловна не знала, как и обласкать Поспелова. Отъезд замедлился на полчаса. Наконец собрались.
Все пошли до рощи пешком. Софья и Александр в то время, когда переходили темные сени, бросились друг к другу.
- Саша! Милый Саша!.. - Сонечка! - шептали они, и слова замерли в поцелуе.
- Вы забудете меня там? - сказала она слезливо.
- О, как вы меня мало знаете! я ворочусь, поверьте, и никогда другая...
- Вот возьмите скорей: это мои волосы и колечко.
Он проворно спрятал и то и другое в карман.
Впереди пошли Анна Павловна с сыном и с Поспеловым, потом Марья Карловна с дочерью, наконец священник с Антоном Иванычем В некотором отдалении ехала повозка. Ямщик едва сдерживал лошадей. Дворня окружила в воротах Евсея.
- Прощай, Евсей Иваныч, прощай, голубчик, не забывай нас! - слышалось со всех сторон.
- Прощайте, братцы, прощайте, не поминайте лихом'
- Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! - говорила мать, обнимая его, - вот тебе образок; это мое благословение. Помни веру, Евсей, не уйди там у меня в бусурманы! а не то прокляну! Не пьянствуй, не воруй; служи барину верой и правдой. Прощай, прощай!..
Она закрыла лицо фартуком и отошла.
- Прощай, матушка! - лениво проворчал Евсей. К нему бросилась девчонка лет двенадцати.
- Простись с сестренкой-то! - сказала одна баба.
- И ты туда же! - говорил Евсей, целуя ее, - ну, прощай, прощай! пошла теперь, босоногая, в избу!
Отдельно от всех, последняя стояла Аграфена. Лицо у нее позеленело.
- Прощайте, Аграфена Ивановна! - сказал протяжно, возвысив голос, Евсей и протянул к ней руки.
Она дала себя обнять, но не отвечала на объятие; только лицо ее искривилось.
- На вот тебе! - сказала она, вынув из-под передника и сунув ему мешок с чем-то. - То-то, чай, там с петербургскими-то загуляешь! - прибавила она, поглядев на него искоса. И в этом взгляде выразилась вся тоска ее и вся ревность.
- Я загуляю, я? - начал Евсей. - Да разрази меня на этом месте господь, лопни мои глаза! чтоб мне сквозь землю провалиться, коли я там что-нибудь этакое...
- Ладно! ладно' - недоверчиво бормотала Аграфена, - а сам-то - у!
- Ах, чуть не забыл! - сказал Евсей и достал из кармана засаленную колоду карт. - Нате, Аграфена Ивановна, вам на память; ведь вам здесь негде взять.
Она протянула руку.
- Подари мне, Евсей Иваныч! - закричал из толпы Прошка.
- Тебе! да лучше сожгу, чем тебе подарю! - и он спрятал карты в карман.
- Да мне-то отдай, дурачина! - сказала Аграфена.
- Нет, Аграфена Ивановна, что хотите делайте, а не отдам; вы с ним станете играть. Прощайте!
Он, не оглянувшись, махнул рукой и лениво пошел вслед за повозкой, которую бы, кажется, вместе с Александром, ямщиком и лошадьми мог унести на своих плечах.
- Проклятый! - говорила Аграфена, глядя ему вслед и утирая концом платка капавшие слезы.
У рощи остановились. Пока Анна Павловна рыдала и прощалась с сыном, Антон Иваныч потрепал одну лошадь по шее, потом взял ее за ноздри и потряс в обе стороны, чем та, казалось, вовсе была недовольна, потому что оскалила зубы и тотчас же фыркнула.