Он взял шляпу.
- Куда вы? - спросила она с удивлением.
- Домой.
- Еще нет одиннадцати часов.
- Мне надо писать к маменьке: я давно не писал к ней.
- Как давно: вы третьегодня писали.
Он молчал: сказать было нечего. Он точно писал и как-то вскользь сказал ей тогда об этом, но забыл; а любовь не забывает ни одной мелочи. В глазах ее все, что ни касается до любимого предмета, все важный факт. В уме любящего человека плетется многосложная ткань из наблюдений, тонких соображений, воспоминаний, догадок обо всем, что окружает любимого человека, что творится в его сфере, что имеет на него влияние. В любви довольно одного слова, намека... чего намека! взгляда, едва приметного движения губ, чтобы составить догадку, потом перейти от нее к соображению, от соображения к решительному заключению и потом мучиться или блаженствовать от собственной мысли. Логика влюбленных, иногда фальшивая, иногда изумительно верная, быстро возводит здание догадок, подозрений, но сила любви еще быстрее разрушает его до основания: часто довольно для этого одной улыбки, слезы, много, много двух, трех слов - и прощай подозрения. Этого рода контроля ни усыпить, ни обмануть невозможно ничем. Влюбленный то вдруг заберет в голову то, чего другому бы и во сне не приснилось, то не видит того, что делается у него под носом, то проницателен до ясновидения, то недальновиден до слепоты.
Юлия вскочила с дивана, как кошка, и схватила его за руку.
- Что это значит? куда вы? - спросила она.
- Да ничего, право, ничего; ну, мне просто спать хочется: я нынче мало спал - вот и все.
- Мало спали! как же сами сказали давеча утром, что спали девять часов и что у вас даже оттого голова заболела?..
Опять нехорошо.
- Ну, голова болит... - сказал он, смутившись немного, - оттого и еду.
- А после обеда сказали, что голова прошла.
- Боже мой, какая у вас память! Это несносно! Ну, мне престо хочется домой.
- Разве вам здесь нехорошо? Что у вас там, дома?
Она, глядя ему в глаза, недоверчиво покачала головой. Он кое-как успокоил ее и уехал.
"Что, ежели я не поеду сегодня к Юлии?" - задал себе вопрос Александр, проснувшись на другой день поутру.
Он прошелся раза три по комнате. "Право, не поеду!" - прибавил он решительно.
- Евсей! одеваться. - И пошел бродить по городу.
"Как весело, как приятно гулять одному! - думал он, - пойти - куда хочется, остановиться, прочитать вывеску, заглянуть в окно магазина, зайти туда, сюда... очень, очень хорошо! Свобода - великое благо! Да! именно: свобода в обширном, высоком смысле значит - гулять одному!"
Он постукивал тростью по тротуару, весело кланялся со знакомыми Проходя по Морской, он увидел в окне одного дома знакомое лицо. Знакомый приглашал его рукой войти. Он поглядел. Ба! да это Дюмэ! И вошел, отобедал, просидел до вечера, вечером отправился в театр, из театра ужинать. О доме он старался не вспоминать: он знал, что там ждет его.
В самом деле, по возвращении он нашел до полдюжины записок на столе и сонного лакея в передней. Слуге не велено было уходить, не дождавшись его. В записках - упреки, допросы и следы слез. На другой день надо было оправдываться. Он отговорился делом по службе. Кое-как помирились.
Дня через три, и с той и с другой стороны, повторилось то же самое. Потом опять и опять. Юлия похудела, никуда не выезжала и никого не принимала, но молчала, потому что Александр сердился за упреки.
Недели через две после того Александр условился с приятелями выбрать день и повеселиться напропалую; но в то же утро он получил записку от Юлии с просьбой пробыть с ней целый день и приехать пораньше. Она писала, что она больна, грустна, что нервы ее страдают и т. п. Он рассердился, однакож поехал предупредить ее, что он не может остаться с ней, что у него много дела.
- Да, конечно: обед у Дюмэ, театр, катанье на горах - очень важные дела... - сказала она томно.
- Это что значит? - спросил он с досадой, - вы, кажется, присматриваете за мной? я этого не потерплю.
Он встал и хотел итти.
- Постойте, послушайте! - сказала она, - поговоримте.
- Мне некогда.
- Одну минуту: сядьте.
Он сел нехотя на край стула.
Она, сложив руки, беспокойно вглядывалась в него, ,как будто старалась прочесть на лице его заранее ответ на то, что ей хотелось сказать.
Он от нетерпения вертелся на месте.
- Поскорей! мне некогда! - сказал он сухо. Она вздохнула.
- Вы меня уж не любите? - спросила она, слегка качая головой.
- Старая песня! - сказал он, поглаживая шляпу рукавом.
- Как она вам надоела! - отвечала она. Он встал и начал скорыми шагами ходить по комнате. Через минуту послышалось всхлипыванье.
- Этого только недоставало! - сказал он почти с яростью, остановясь перед ней, - мало вы мучили меня!
- Я мучила! - воскликнула она и зарыдала сильнее.
- Это нестерпимо! - сказал Александр, готовясь уйти.
- Ну, не стану, не стану! - торопливо заговорила она, отирая слезы, - видите, я не плачу, только не уходите, сядьте.
Она старалась улыбнуться, а слезы так и капали на щеки. Александр почувствовал жалость. Он сел и начал качать ногой. Он стал задавать себе мысленно вопрос за вопросом и дошел до заключения, что он охладел, не любит Юлию. А за что? Бог знает! Она любит его с каждым днем сильнее и сильнее; не оттого ли? Боже мой! какое противоречие! Все условия счастья тут. Ничто не препятствует им, даже и другое чувство не отвлекает, а он охладел! О жизнь! Но как успокоить Юлию? Пожертвовать собой? влачить с нею скучные, долгие дни; притворяться - он не умеет, а не притворяться - значит видеть ежеминутно слезы, слышать упреки, мучить ее и себя... Заговорить ей вдруг о дядиной теории измен и охлаждений - прошу покорнейше: она, ничего не видя, плачет, а тогда! что делать?
Юлия, видя, что он молчит, взяла его за руку и поглядела ему в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость, оскорбленное самолюбие, стыд. Она выпрямила голову, стан, покраснела от досады.
- Оставьте меня! - сказала она отрывисто.
Он проворно пошел вон, без всякого возражения. Но когда шум шагов его стал затихать, она бросилась вслед за ним.
- Александр Федорыч! Александр Федорыч! - закричала она. . Он воротился.
- Куда же вы?
- Да ведь вы велели уйти.
- А вы и рады бежать. Останьтесь!
- Мне некогда!
Она взяла его за руку и - опять полилась нежная, пламенная речь, мольбы, слезы. Он ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, - стоял точно деревянный, переминаясь с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и упреки. Кто бы узнал в ней кроткую, слабонервную женщину? Локоны у ней распустились, глаза горели лихорадочным блеском, щеки пылали, черты лица странно разложились. "Как она нехороша!" - думал Александр, глядя на нее с гримасой.
- Я отмщу вам, - говорила она, - вы думаете, что так легко можно шутить судьбой женщины? Вкрались в сердце лестью, притворством, овладели мной совершенно, а потом кинули, когда я уж не в силах выбросить вас из памяти... нет! я вас не оставлю: я буду вас всюду преследовать. Вы никуда не уйдете от меня: поедете в деревню - и я за вами, за границу - и я туда же, всегда и везде. Я не легко расстанусь с своим счастьем. Мне все равно: какова ни будет жизнь моя.. мне больше нечего терять; но я отравлю и вашу: я отмщу, отмщу; у меня должна быть соперница! Не может быть, чтоб вы так оставили меня... я найду ее - и посмотрите, что я сделаю: вы не будете рады и жизни! С каким бы наслаждением я услыхала теперь о вашей гибели... я бы сама убила вас! - крикнула она дико, бешено.
"Как это глупо! нелепо!" - думал Александр, пожимая плечами.
Видя, что Александр равнодушен и к угрозам, она вдруг перешла в тихий, грустный тон, потом молча глядела на него.
- Сжальтесь надо мной! - заговорила она, - не покидайте меня; что я теперь без вас буду делать? я не вынесу разлуки. Я умру! Подумайте: женщины любят иначе, нежели мужчины: нежнее, сильнее. Для них любовь - все, особенно для меня: другие кокетничают, любят свет, шум, суету; я не привыкла к этому, у меня другой характер. Я люблю тишину, уединение, книги, музыку, но вас более всего на свете... Александр обнаружил Нетерпение.
- Ну, хорошо! не любите меня, - с живостию продолжала она, - но исполните ваше обещание; женитесь на мне, будьте только со мной... вы будете свободны: делайте, что хотите, даже любите, кого хотите, лишь бы я иногда, изредка видела вас... О, ради бога, сжальтесь, сжальтесь!..
Она заплакала и не могла продолжать. Волнение истощило ее, она упала на диван, закрыла глаза, зубы ее стиснулись, рот судорожно искривился. С ней сделался истерический припадок. Через час она опомнилась, пришла в себя. Около нее суетилась горничная. Она огляделась кругом. "А где же?.." - спросила она.
- Они уехали!
- Уехал! - уныло повторила она и долго сидела молча и неподвижно.
На другой день записка за запиской к Александру. Он не являлся и не давал ответа. На третий, на четвертый день то же. Юлия написала к Петру Иванычу, приглашая его к себе по важному делу. Жену его она не любила, потому что она была молода, хороша и приходилась Александру теткой.
Петр Иваныч застал ее не шутя больной, чуть не умирающей. Он пробыл у ней часа два, потом отправился к Александру.
- Каков притворщик, а! - сказал он.
- Что такое? - спросил Александр.
- Смотрите, как будто не его дело! Не умеет влюбить в себя женщину, а сам с ума сводит.
- Я не понимаю, дядюшка...
- Чего тут не понимать? понимаешь! Я был у Тафаевой: она мне все сказала.
- Как! - пробормотал Александр в сильном смущении. - Все сказала!
- Все. Как она любит тебя! Счастливец! Ну, вот ты все плакал, что не находишь страсти: вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует, плачет, бесится... Только зачем вы меня путаете в свои дела? Вот ты женщин стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней. Я думал, за каким там делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский совет... она как-то говорила... а вот за каким: ну дело!