- Зачем же вы у ней были?
- Она звала, жаловалась на тебя. В самом деле, как тебе не стыдно так неглижировать? четыре дня глаз не казал - шутка ли? Она, бедная, умирает! Ступай, поезжай скорее...
- Что ж вы ей сказали?
- Обыкновенно что: что ты также ее любишь без ума; что ты давно искал нежного сердца; что тебе страх как нравятся искренние излияния и без любви ты тоже не можешь жить; сказал, что напрасно она беспокоится: ты воротишься; советовал не очень стеснять тебя, позволить иногда и пошалить... а то, говорю, вы наскучите друг другу... ну, обыкновенно, что говорится в таких случаях. Она стала такая веселая, проговорилась, что у вас положено быть свадьбе, что и жена моя тут вмешалась. А мне ни слова - каковы! Ну, что ж: дай бог! у этой хоть что-нибудь есть; проживете вдвоем. Я сказал ей, что ты непременно исполнишь свое обещание... Я уж нынче постарался для тебя, Александр, в благодарность за услугу, которую ты мне оказал... уверил ее, что ты любишь так пламенно, так нежно...
{...любишь так пламенно, так нежно - у Пушкина: "...Любил так
искренно, так нежно" (из стих. "Я вас любил...").}
- Что вы наделали, дядюшка! - заговорил Александр, меняясь в лице, - я... я не люблю ее больше!.. я не хочу жениться!.. Я холоден к ней, как лед!.. скорей в воду... чем...
- Ба, ба, ба! - сказал Петр Иваныч с притворным изумлением, - тебя ли я слышу? Да не ты ли говорил - помнишь? - что презираешь человеческую натуру и особенно женскую; что нет сердца в мире, достойного тебя?.. Что еще ты говорил?.. дай бог память...
- Ради бога, ни слова, дядюшка: довольно и этого упрека; зачем еще нравоучение? Вы думаете, что я так не понимаю... О люди! люди!
Он вдруг начал хохотать, а с ним и дядя.
- Вот так-то лучше! - сказал Петр Иваныч,- я говорил, что ты сам будешь смеяться над собою - вот оно...
И опять оба захохотали.
- Ну-ка, скажи, - продолжал Петр Иваныч,- какого ты мнения теперь об этой... как ее?.. Пашенька, что ли, с бородавкой-то?
- Дядюшка, это не великодушно!
- Нет, я только говорю, чтоб узнать, все ли ты еще презираешь ее?
- Оставьте это, ради бога, а лучше помогите мне теперь выйти из ужасного положения. Вы так умны, так рассудительны...
- А! теперь комплименты, лесть! Нет, ты женись-ка поди.
- Ни за что, дядюшка! Умоляю, помогите!..
- То-то и есть, Александр: хорошо, что я давно догадался о твоих проделках...
- Как, давно!
- Да так: я знаю о твоей связи с самого начала.
- Вам, верно, сказала ma tante.
- Как не так! я ей сказал. Что тут мудреного? у тебя все на лице было написано. Ну, не тужи: я уж помог тебе.
- Как? когда?
- Сегодня же утром. Не беспокойся: Тафаева больше не станет тревожить тебя...
- Как же вы сделали? Что вы ей сказали?
- Долго повторять, Александр: скучно.
- Но, может быть, вы бог знает что наговорили ей. Она ненавидит, презирает меня...
- Не все ли равно? я успокоил ее - этого и довольно; сказал, что ты любить не можешь, что не стоит о тебе и хлопотать...
- Что ж она?
- Она теперь даже рада, что ты оставил ее.
- Как, рада! - сказал Александр задумчиво.
- Так, рада.
- Вы не заметили в ней ни сожаления, ни тоски? ей все равно? Это ни на что не похоже!
Он начал в беспокойстве ходить по комнате.
- Рада, покойна! - твердил он, - прошу покорнейше! сейчас же еду к ней.
- Вот люди! - заметил Петр Иваныч,- вот сердце: живи им - хорошо будет. Да не ты ли боялся, чтоб она не прислала за тобой? не ты ли просил помочь? а теперь встревожился, что она, расставаясь с тобой, не умирает с тоски.
- Рада, довольна! - говорил, ходя взад и вперед, Александр, и не слушая дяди. - А! так она не любила меня! ни тоски, ни слез. Нет, я увижу ее.
Петр Иваныч пожал плечами.
- Воля ваша: я не могу оставить так, дядюшка! - прибавил Александр, хватаясь за шляпу.
- Ну, так поди к ней опять: тогда и не отвяжешься, а уж ко мне потом не приставай: я не стану вмешиваться; и теперь вмешался только потому, что сам же ввел тебя в это положение. Ну, полно, что еще повесил нос?
- Стыдно жить на свете!.. - сказал со вздохом Александр.
- И не заниматься делом, - примолвил дядя. - Полно! приходи сегодня к нам: за обедом посмеемся над твоей историей, а потом прокатаемся на завод.
- Как я мелок, ничтожен! - говорил в раздумье Александр, - нет у меня сердца! я жалок, нищ духом!
- А все от любви! - прервал Петр Иваныч. - Какое глупое занятие: предоставь его какому-нибудь Суркову. А ты дельный малый: можешь заняться чем-нибудь поважнее. Полно тебе гоняться за женщинами.
- Но ведь вы любите же вашу жену?..
- Да, конечно. Я очень к ней привык, но это не мешает мне делать свое дело. Ну, прощай же, приходи.
Александр сидел смущенный, угрюмый. К нему подкрался Евсей с сапогом, в который опустил руку.
- Извольте-ка посмотреть, сударь, - сказал он умильно, - какая вакса-то: вычистишь, словно зеркало, а всего четвертак стоит.
Александр очнулся, посмотрел машинально на сапог, потом на Евсея.
- Пошел вон! - сказал он, - ты дурак!
- В деревню бы послать... - начал опять Евсей.
- Пошел, говорю тебе, пошел! - закричал Александр, почти плача, - ты измучил меня, ты своими сапогами сведешь меня в могилу... ты... варвар!
Евсей проворно убрался в переднюю.
IV
- Отчего это Александр не ходит к нам? месяца три не видал, - спросил однажды Петр Иваныч у жены, воротясь откуда-то домой.
- Я уж потеряла надежду когда-нибудь увидеться с ним, - отвечала она.
- Да что с ним. Опять влюблен, что ли?
- Не знаю.
- Он здоров?
- Здоров.
- Напиши, пожалуйста, к нему, мне нужно поговорить с ним. У них опять перемены в службе, а он, я думаю, и не знает. Не понимаю, что за беспечность.
- Я уж десять раз писала, звала. Он говорит, что некогда, а сам играет с какими-то чудаками в шашки или удит рыбу. Поди ты лучше сам: ты бы узнал, что с ним.
- Нет, не хочется. Послать человека.
- Александр не пойдет.
- Попробуем.
Послали. Человек вскоре воротился.
- Ну что, он дома? - спросил Петр Иваныч.
- Дома-с. Кланяться приказали.
- Что он делает?
- Лежат на диване.
- Как, об эту пору?
- Они, слышь, всегда лежат.
- Да что ж он, спит?
- Никак нет-с. Я сам сначала думал, что почивают, да глазки-то у них открыты: на потолок изволят смотреть.
Петр Иваныч пожал плечами.
- Он придет сюда? - спросил он.
- Никак нет-с. "Кланяйся, говорит, доложи дяденьке, чтоб извинили: не так, дескать, здоров"; и вам, сударыня, кланяться приказали.
- Что еще там с ним? Это удивительно, право! Ведь уродится же этакой! Не вели откладывать кареты. Нечего делать, съезжу. Но уж, право, в последний раз.
И Петр Иваныч застал Александра на диване. Он, при входе дяди, привстал и сел.
- Ты нездоров? - спросил Петр Иваныч.
- Так... - отвечал Александр, зевая.
- Что же ты делаешь?
- Ничего.
- И ты можешь пробыть без дела?
- Могу.
- Я слышал, Александр, сегодня, что будто у вас Иванов выходит.
- Да, выходит.
- Кто ж на его место?
- Говорят, Иченко.
- А ты что?
- Я? ничего.
- Как ничего? Отчего же не ты?
- Не удостоивают. Что ж делать: верно, не гожусь.
- Помилуй, Александр, надо хлопотать. Ты бы съездил к директору.
- Нет, - сказал Александр, тряся головой.
- Тебе, повидимому, все равно?
- Все равно.
- Да ведь уж тебя в третий раз обходят.
- Все равно: пусть!
- Вот посмотрим, что-то скажешь, когда твой бывший подчиненный станет приказывать тебе или когда войдет, а тебе надо встать и поклониться.
- Что ж: встану и поклонюсь.
- А самолюбие?
- У меня его нет.
- Однакож у тебя есть же какие-нибудь интересы в жизни?
- Никаких. Были да прошли.
- Не может быть- одни интересы сменяются другими. Отчего ж у тебя прошли, а у других не проходят? Рано бы, кажется: тебе еще и тридцати лет нет...
Александр пожал плечами
Петру Иванычу уж и не хотелось продолжать этого разговора. Он называл все это капризами; но он знал, что по возвращении домой ему не избежать вопросов жены, и оттого нехотя продолжал:
- Ты бы развлекся чем-нибудь, посещал бы общество, - сказал он, - читал бы.
- Не хочется, дядюшка.
- Про тебя уж начинают поговаривать, что ты того... этак... тронулся от любви, делаешь бог знает что, водишься с какими-то чудаками... Я бы для одного этого пошел.
- Пусть их говорят, что хотят.
- Послушай, Александр, шутки в сторону. Это все мелочи; можешь кланяться или не кланяться, посещать общество или нет - дело не в том. Но вспомни, что тебе, как и всякому, надо сделать какую-нибудь карьеру. Думаешь ли ты иногда об этом?
- Как же не думаю: я уж сделал.
- Как так?
- Я очертил себе круг действия и не хочу выходить из этой черты. Тут я хозяин: вот моя карьера.
- Это лень.
- Может быть.
- Ты не вправе лежать на боку, когда можешь делать что-нибудь, пока есть силы. Сделано ли твое дело?
- Я делаю дело. Никто не упрекнет меня в праздности. Утро я занят в службе, а трудиться сверх того - это роскошь, произвольная обязанность. Зачем я буду хлопотать?
- Все хлопочут из чего-нибудь - иной потому, что считает своим долгом делать сколько есть сил, другой из денег, третий из почета... Ты что за исключение?
- Почет, деньги! особенно деньги! Зачем они? Ведь я сыт, одет: на это станет.
- И одет-то теперь плохо, - заметил дядя. - Да будто тебе только и надобно?
- Только.
- А роскошь умственных и душевных наслаждений, а искусство .. - начал было Петр Иваныч, подделываясь под тон Александра. - Ты можешь итти вперед: твое назначение выше; долг твой призывает тебя к благородному труду... А стремления к высокому - забыл?
- Бог с ними! Бог с ними! - сказал с беспокойством Александр. - И вы, дядюшка, начали дико говорить! Этого прежде не водилось за вами. Не для меня ли? Напрасный труд! Я стремился выше - вы помните? Что ж вышло?
- Помню, как ты вдруг сразу в министры захотел, а потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведет длинная и трудная дорога, а для писателя нужен талант, так и назад. Много вашей братьи приезжают сюда с высшими взглядами, а дела своего под носом не видят. Как понадобится бумагу написать - смотришь, и того... Я не про тебя говорю: ты доказал, что можешь заниматься, а со временем и быть чем-нибудь. Да скучно, долго ждать. Мы вдруг хотим; не удалось - и нос повесили.