Петр Иваныч был добр; и если не по любви к жене, то по чувству справедливости он дал бы бог знает что, чтоб поправить зло; но как поправить? Не одну ночь провел он без сна с тех пор, как доктор сообщил ему свои опасения насчет здоровья жены, стараясь отыскать средства, примирить ее сердце с настоящим ее положением и восстановить угасающие силы. И теперь, стоя у камина, он размышлял о том же. Ему пришло в голову, что, может быть, в ней уже таится зародыш опасной болезни, что она убита бесцветной и пустой жизнью...
Холодный пот выступал у него на лбу. Он терялся в средствах, чувствуя, что для изобретения их нужно больше сердца, чем головы. А где ему взять его? Ему что-то говорило, что если б он мог пасть к ее ногам, с любовью заключить ее в объятия и голосом страсти сказать ей, что жил только для нее, что цель всех трудов, суеты, карьеры, стяжания - была она, что его методический образ поведения с ней внушен был ему только пламенным, настойчивым, ревнивым желанием укрепить за собой ее сердце... Он понимал, что такие слова были бы действием гальванизма на труп, что она вдруг процвела бы здоровьем, счастьем, и на воды не понадобилось бы ехать.
Но сказать и доказать - две вещи разные. Чтоб доказать это, надо точно иметь страсть. А порывшись в душе своей, Петр Иваныч не нашел там и следа страсти. Он чувствовал только, что жена была необходима ему, - это правда, но наравне с прочими необходимостями жизни, необходима по привычке. Он, пожалуй, непрочь бы притвориться, сыграть роль любовника, как ни смешно в пятьдесят лет вдруг заговорить языком страсти; но обманешь ли женщину страстью, когда ее нет? Достанет ли потом столько героизма и уменья, чтоб дотянуть на плечах эту роль до той черты, за которой умолкают требования сердца? И не убьет ли ее окончательно оскорбленная гордость, когда она заметит, что то, что несколько лет назад было бы волшебным напитком для нее, подносится ей теперь как лекарство? Нет, он по-своему отчетливо взвесил и обсудил этот поздний шаг и не решился на него. Он думал сделать, может быть, то же, но иначе, так, как это теперь было нужно и возможно. У него уже три месяца шевелилась мысль, которая прежде показалась бы ему нелепостью, а теперь - другое дело! Он берег ее на случай крайности: крайность настала, и он решился исполнить свой план.
"Если это не поможет, - думал он, - тогда нет спасенья! будь, что будет!"
Петр Иваныч решительными шагами подошел к жене и взял ее за руку.
- Ты знаешь, Лиза, - сказал он, - какую роль я играю в службе: я считаюсь самым дельным чиновником в министерстве. Нынешний год буду представлен в тайные советники и, конечно, получу. Не думай, чтоб карьера моя кончилась этим: я могу еще итти вперед... и пошел бы...
Она смотрела на него с удивлением, ожидая, к чему это поведет.
- Я никогда не сомневалась в твоих способностях, - сказала она. - Я вполне уверена, что ты не остановишься на половине дороги, а пойдешь до конца...
- Нет, не пойду: я на днях подам в отставку.
- В отставку? - спросила она с изумлением, выпрямившись.
- Да.
- Зачем?
- Слушай еще. Тебе известно, что я расчелся с своими компаньонами и завод принадлежит мне одному. Он приносит мне до сорока тысяч чистого барыша, без всяких хлопот. Он идет как заведенная машина.
- Знаю; так что ж? - спросила Лизавета Александровна.
- Я его продам.
- Что ты, Петр Иваныч! Что с тобой? - с возрастающим изумлением говорила Лизавета Александровна, глядя на него с испугом, - для чего все это? Я не опомнюсь, понять не могу...
- Не-уже-ли не можешь понять?
- Нет!.. - в недоумении сказала Лизавета Александровна.
- Ты не можешь понять, что, глядя, как ты скучаешь, как твое здоровье терпит... от климата, я подорожу своей карьерой, заводом, не увезу тебя вон отсюда? не посвящу остатка жизни тебе? Лиза! неужели ты считала меня неспособным к жертве?.. - прибавил он с упреком.
- Так это для меня! - сказала Лизавета Александровна, едва приходя в себя, - нет, Петр Иваныч! - живо заговорила она, сильно встревоженная, - ради бога, никакой жертвы для меня! Я не приму ее - слышишь ли? решительно не приму! Чтоб ты перестал трудиться, отличаться, богатеть - и для меня! Боже сохрани! Я не стою этой жертвы! Прости меня: я была мелка для тебя, ничтожна, слаба, чтобы понять и оценить твои высокие цели, благородные труды... Тебе не такую женщину надо было...
- Еще великодушие! - сказал Петр Иваныч, пожимая плечами. - Мои намерения неизменны, Лиза!
- Боже, боже, что я наделала! Я была брошена как камень на твоем пути; я мешаю тебе... Что за странная моя судьба! - прибавила она почти с отчаянием. - Если человеку не хочется, не нужно жить... неужели бог не сжалится, не возьмет меня? Мешать тебе...
- Напрасно ты думаешь, что эта жертва тяжела для меня. Полно жить этой деревянной жизнью! Я хочу отдохнуть, успокоиться; а где я успокоюсь, как не наедине с тобой?.. Мы поедем в Италию.
- Петр Иваныч! - сказала она, почти плача, - ты добр, благороден... я знаю, ты в состоянии на великодушное притворство... но, может быть, жертва бесполезна, может быть, уж... поздно, а ты бросишь свои дела...
- Пощади меня, Лиза, и не добирайся до этой мысли, - возразил Петр Иваныч, - иначе ты увидишь, что я не из железа создан... Я повторяю тебе, что я хочу жить не одной головой: во мне еще не все застыло.
Она глядела на него пристально, с недоверчивостью.
- И это... искренно? - спросила она, помолчав, - ты точно хочешь покоя, уезжаешь не для меня одной?
- Нет: и для себя.
- А если для меня, я ни за что, ни за что...
- Нет, нет! я нездоров, устал... хочу отдохнуть...
Она подала ему руку. Он с жаром поцеловал ее.
- Так едем в Италию? - спросил он.
- Хорошо, поедем, - отвечала она монотонно.
У Петра Иваныча - как гора с плеч. "Что-то будет!" - подумал он.
Долго сидели они, не зная, что сказать друг другу. Неизвестно, кто первый прервал бы молчание, если б они оставались еще вдвоем. Но вот в соседней комнате послышались торопливые шаги. Явился Александр.
Как он переменился! Как пополнел, оплешивел, как стал румян! С каким достоинством он носит свое выпуклое брюшко и орден на шее! Глаза его сияли радостью. Он с особенным чувством поцеловал руку у тетки и пожал дядину руку...
- Откуда? - спросил Петр Иваныч.
- Угадайте, - отвечал Александр значительно.
- У тебя сегодня какая-то особенная прыть, - сказал Петр Иваныч, глядя на него вопросительно.
- Бьюсь об заклад, что не угадаете! - говорил Александр.
- Лет десять или двенадцать назад однажды ты, я помню, вот этак же вбежал ко мне, - заметил Петр Иваныч, - еще разбил у меня что-то... тогда я сразу догадался, что ты влюблен, а теперь... ужели опять? Нет, не может быть: ты слишком умен, чтоб...
Он взглянул на жену и вдруг замолчал.
- Не угадываете? - спросил Александр. Дядя глядел на него и все думал.
- Уж не... женишься ли ты? - сказал он нерешительно.
- Угадали! -торжественно воскликнул Александр. - Поздравьте меня.
- В самом деле? На ком? - спросили и дядя и тетка.
- На дочери Александра Степаныча.
- Неужели? Да ведь она богатая невеста, - сказал Петр Иваныч. - И отец... ничего?
- Я сейчас от них. Отчего отцу не согласиться? Напротив, он со слезами на глазах выслушал мое предложение; обнял меня и сказал, что теперь он может умереть спокойно: что он знает, кому вверяет счастье дочери... "Идите, говорит, только по следам вашего дядюшки!"
- Он сказал это? Видишь, и тут не без дядюшки!
- А что сказала дочь? - спросила Лизавета Александровна.
- Да... она... так, как, знаете, все девицы, - отвечал Александр, - ничего не сказала, только покраснела; а когда я взял ее за руку, так пальцы ее точно играли на фортепьяно в моей руке... будто дрожали.
- Ничего не сказала! - заметила Лизавета Александровна. - Неужели вы не взяли на себя труда выведать об этом у ней до предложения? Вам все равно? Зачем же вы женитесь?
- Как зачем? Не все же так шататься! Одиночество наскучило; пришла пора, ma tante, усесться на месте, основаться, обзавестись своим домком, исполнить долг... Невеста же хорошенькая, богатая... Да вот дядюшка скажет вам, зачем жениться: он так обстоятельно рассказывает...
Петр Иваныч, тихонько от жены, махнул ему рукой, чтоб он не ссылался на него и молчал, но Александр не заметил.
- А может быть, вы не нравитесь ей? - говорила Лизавета Александровна, - может быть, она любить вас не может - что вы на это скажете?
- Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите... Да вот, я приведу ваши же слова, - продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, - женишься по любви, - говорил Александр, - любовь пройдет и будешь жить привычкой; женишься не по любви - и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся... Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили...
Он взглянул на Петра Иваныча и вдруг остановился, видя, что дядя глядит на него свирепо. Он с разинутым ртом, в недоумении, поглядел на тетку, потом опять на дядю и замолчал. Лизавета Александровна задумчиво покачала головой.
- Ну, так ты женишься? - сказал Петр Иваныч. - Вот теперь пора, с богом! А то хотел было в двадцать три года.
- Молодость, дядюшка, молодость!
- То-то молодость.
Александр задумался и потом улыбнулся.
- Что ты? - спросил Петр Иваныч.
- Так: мне пришла в голову одна несообразность...
- Какая?
- Когда я любил... - отвечал Александр в раздумье, - тогда женитьба не давалась...
- А теперь женишься, да любовь не дается, - прибавил дядя, и оба они засмеялись.
- Из этого следует, дядюшка, что вы правы, полагая привычку главным...
Петр Иваныч опять сделал ему зверское лицо. Александр замолчал, не зная, что подумать.
- Женишься на тридцать пятом году, - говорил Петр Иваныч, - это в порядке. А помнишь, как ты тут бесновался в конвульсиях, кричал, что тебя возмущают неравные браки, что невесту влекут как жертву, убранную цветами и алмазами, и толкают в объятия пожилого человека, большею частью некрасивого, с лысиной. Покажи-ка голову.