- Ловка! - Колька-графолог жевал бублик и ехидно поглядывал на меня: - А твой хирург расквасился.
Наконец Надежда Васильевна нехотя вскинула виолончель на плечо, и они разошлись.
Дядя Шура прошел мимо меня, не заметив. До меня ли ему: он не видел никого и ничего. Наскочил на какую-то женщину, извинился. Радостная улыбка не сходила у него с лица.
- Ну, - Колька-графолог подтолкнул меня, - надо действовать.
- Хорошо, - послушно согласился я. - Сейчас я ей все объясню. - Я угрожающе сунул бублик в карман, как будто это пистолет, и устремился в погоню за Надеждой Васильевной.
Я обогнал ее и преградил дорогу.
Нет, она не изменилась. Она была такая же прекрасная, как раньше, а может быть, даже лучше, потому что похудела и глаза у нее от этого увеличились. Это было самое обидное.
- А, Боря, здравствуй! - весело сказала она. - Откуда свалился?
- Из метро вышел и увидел вас, - многозначительно ответил я и стал ждать, как она начнет передо мной оправдываться.
Но нет, она и не думала оправдываться, опустила руку на мое плечо и радостно предложила:
- Проводи меня немного, а то я, как всегда, опаздываю.
И я вдруг чему-то обрадовался и незаметно для себя пошел рядом с нею.
- Понеси виолончель, - попросила она.
И ее виолончель оказалась у меня в руках, и блаженная улыбочка, какая только что озаряла лицо дяди Шуры, поползла по моим губам.
Тут я увидел Кольку-графолога, который почему-то шел к нам навстречу, хотя мы расстались около метро. Он усиленно вращал глазами, но, честно говоря, я узнал его только в тот момент, когда он сильно толкнул меня в бок.
Виолончель испуганно звякнула, и я остановился.
- Ты чего? - спросила Надежда Васильевна.
"Ну и подлец! - подумал я про себя. - Ну и дамский угодник! Из-за каких-то лучистых глаз готов был предать идею! Хорошо, что графолог меня вовремя остановил. Молодец!"
Я отвернулся, чтобы не видеть лица и гипнотических глаз Надежды Васильевны, и процедил:
- И дядю Шуру, между прочим, я тоже видел, - и протянул ей виолончель.
- А-а-а, - неопределенно ответила она, еще не понимая, в чем дело, и взяла виолончель.
Похоже было, что мой выпад никак на нее не подействовал. Ну что ж, пойдем дальше, расхрабрился я, это нам не трудно, наша дорога не дальняя. Я достал из кармана недоеденный бублик, вгрызся в него зубами и спросил:
- Правда, он очень изменился, похудел?
- Жизнь наладится, он и поправится, - ответила она.
- А когда она наладится? - не отставал я и ехидно, на манер Кольки-графолога, добавил: - Вы ведь знаете все наперед.
- Месяца через два, - сказала Надежда Васильевна.
- Через два? - переспросил я. - А по-моему, гораздо раньше, если им никто не будет мешать.
- Вот как, - сказала Надежда Васильевна, точно хотела спросить: "Что с тобой случилось, друг мой?"
Она так грустно и странно посмотрела на меня, словно открыла во мне что-то неприятное.
Я потом часто вспоминал ее взгляд.
Какой-то прохожий толкнул ее, зацепившись за виолончель. Она резко сняла ее, оторвала ремнем пуговицу у пальто, не обратив на это никакого внимания. Ее длинные волосы, торопливо завернутые в пучок - вероятно, она спешила на свидание к дяди Шуре и не успела аккуратно причесаться, - от резких жестов рассыпались и упали ей на лицо. Отбросив их, она, не глядя на меня, покинула поле боя.
Она убегала от меня в который раз, на ходу занимаясь своим любимым делом: перебрасывая виолончель из одной руки в другую.
Тут ко мне подошел Колька-графолог и одобрительно хмыкнул.
- По-моему, я ее победил, - неуверенно сказал я.
- Ну конечно, - поддержал Колька. - Видел, как она рванула!
- Может, я слишком сурово? - спросил я.
- Ситуация требовала решительных поступков, - сказал Колька.
- Все же ее жалко, - признался я.
- Ты выполнил свой долг, - сказал Колька.
Его маленькое подвижное лицо приобрело окаменелость: он явно презирал меня за нерешительность.
Необдуманная лихость овладела мной, и я, чтобы не отставать от Кольки-графолога, сказал:
- Мавр сделал свое дело, мавр может уйти!
- Тоже тетя Оля? - догадался Колька. - Это надо запомнить.
Я кивнул: она, моя учительница. Правда, тетя Оля всегда произносила эти слова горьким, недовольным голосом и они ей служили присказкой к какому-нибудь высказыванию, вроде: "Нет ничего горше самовлюбленной юности. Все-то они знают, все-то понимают, во все лезут, все решают и поэтому бьют очень сильно". Я же, как видите, ограничился только первой ее фразой.
- Даже пуговицу не успела поднять, - хихикнул я.
Но тут мне почему-то стало стыдно: собственно, над чем я так усердно хихикал? Я наклонился, поднял пуговицу и опустил в карман.
Наша жизнь потихоньку, не без моего участия, налаживалась. Я старался и, казалось, действовал успешно. Только вчера, например, я отвел дядю Шуру и Наташку в зоопарк. Они ведь не были там с тех пор, как у них в доме появилась Надежда Васильевна. И все это я сделал ловко и тонко, никто из них даже не догадался, что их случайная встреча была мною подготовлена. Я крепко усвоил слова тети Оли: "Если хочешь сделать что-нибудь кому-нибудь приятное, делай это незаметно, без усилий, невзначай".
Тетя Оля сама тоже любила поступать "невзначай". Бывало, придет к нам, а в сумке у нее при этом с десяток пирожных. Или билеты в кино. Она выбрасывала их в последнюю минуту, когда уже уходила.
И я тоже, действуя ее методом, привел Наташку невзначай к больнице дяди Шуры.
- Смотри, куда мы попали, - сказал я.
- Папина больница, - удивилась Наташка.
- Может, зайдем? - предложил я. - Сделаем ему приятное.
И мы зашли и дождались его, и все было просто замечательно, потому что мы попали в зоопарк, как когда-то. Правда, в зоопарке нам не очень понравилось: всех зверей из летних вольеров перевели в зимние помещения, и звери были не такие веселые. Конечно, без солнца и неба.
...Как-то я сидел дома, и вдруг до меня долетела откуда-то музыка. Я прижался ухом к стене. Не было никакого сомнения: в квартире у дяди Шуры играла виолончель.
Значит, все же вернулась Надежда Васильевна?! Вернулась, несмотря на мою просьбу. Теперь Наташка наверняка что-нибудь выкинет. Сбежит в цирк или уйдет к цыганам...
Дверь мне открыл сам дядя Шура, и звуки виолончели обрушились на меня.
- А, это ты, мыслитель! - равнодушно произнес дядя Шура, хотя вид у него был явно возбужденный.
И "мыслителем" он меня почему-то обругал, и в комнату не приглашал. Неужто она наябедничала? Ну что ж, ничего не поделаешь, оказался лишним, хотя почему-то было чертовски обидно. Всегда обидно, когда тебя не понимают.
- Скажите Наташке, пусть зайдет ко мне.
Я человек гордый и никогда никому навязываться не собирался.
- А ты не зайдешь? - спросил дядя Шура. Он обнял меня за плечи: - Всем мыслителям трудно живется. Они вечно размышляют, размышляют... А по мне, надо жить проще и естественней. Если что-то непонятно, возьми и скажи. - Он остановился: - Послушай. Как играет!.. А ты думаешь, я не прав?
- Словами всего не выскажешь, - сказал я. - Я вам не помешаю? - Я боялся встречи с Надеждой Васильевной.
- Не помешаешь, - резко сказал дядя Шура и первый вошел в комнату.
Я остановился на пороге и огляделся.
Никакой Надежды Васильевны в комнате не было, но около дивана стоял магнитофон. Его динамики были включены на полную силу. И более того: я почему-то впервые заметил, что комната дяди Шуры приняла прежний вид, какой она была еще до Надежды Васильевны.
Дядя Шура с размаху плюхнулся на диван.
- Что-то вы мне не нравитесь, - сказал я, стараясь перекричать магнитофон.
- Я сам себе не нравлюсь, - ответил дядя Шура.
- Что-нибудь случилось? - спросил я.
- Ничего, - ответил дядя Шура. - Или, точнее, случилось все, что могло случиться.
В это время появилась из своей комнаты ее светлость Наталья Александровна, наклонилась к магнитофону и убрала звук.
Дядя Шура протянул руку к магнитофону и снова усилил звук. Он устало закрыл глаза.
Наташка обиженно повернулась и ушла.
Да, подумал я, в этом доме явно не хватает тети Оли с ее нежностью и добротой и неожиданными точными словами, против которых нечего возразить. А у меня пока, хотя я и старательный ее ученик, толком ничего не получается.
Я подумал, что, может быть, Наташка и я далеко не во всем правы.
Теперь, когда вся эта история канула в лету, я часто вспоминаю ее, но никак не могу понять, как я мог совершить столько необдуманных, неблагородных поступков. Честно, меня до сих пор это пугает. А вдруг со мной случится снова что-нибудь в этом роде? Или еще похуже.
Ведь назвал я благородного Петьку, хозяина Рэды, вором!
Я его встретил совершенно неожиданно в школьном коридоре. Искал-искал, бегал-бегал, а нашел у себя под носом.
Когда я его увидел, то не сразу понял, что это он. Прошел несколько шагов вперед и оглянулся.
И он оглянулся, и наши глаза встретились. А в следующий момент мы одновременно перешли на стремительный бег по школьным коридорам, лестницам, закоулкам, сбивая на ходу встречных ребят. И когда я его схватил, то некоторое время не мог произнести ни слова, так задохнулся от быстрого бега. Он оказался вертким и сильным.
- Теперь ты, - сказал я, отдышавшись, - от меня не убежишь.
- А я, - сказал он нагло, - и не собираюсь.
- "Не собираюсь"! - передразнил я его.
- Не собираюсь, - повторил Петька.
- Может быть, скажешь, что ты от меня и не убегал?
- Убегал.
- Почему? - спросил я, угрожающе сжимая Петькино плечо.
- Потому что ты за мной гонялся, - ответил он.
- Ну вот, а теперь я тебя поймал, - сказал я тоном победителя. - Когда отдашь собаку?
- Никогда! - ответил Петька.
- Никогда?! - возмутился я и сильно тряхнул Петьку.
- Это моя собака, - упрямо сказал он.
- А ну, пошли в класс! - Я почти волоком протащил его по коридору. - Там ты у меня попляшешь... на виду у всех.