- Подожди. Переночуй здесь.
- Зачем?
- Ну, зачем... Скучно же. Думаешь, приятно полночи одной дома сидеть?
- А где тетя Маша и дядя Игорь?
- В театр пошли. Опера Свердловска приехала. А потом еще в гости к папиному знакомому.
- А тебя не взяли?
- А я не пошла.
- Почему?
- Из вредности.
- А-а...
- Конечно... Отца всю неделю просила: "Почини, почини велосипед". Он все: "Починю, починю". А сам дотянул... Все ребята на озеро сегодня уехали, а я дома осталась... Ну вот и пусть сами ходят в свой театр.
- Ну, ты тоже хороша. Дядя Игорь с утра до вечера на работе, а ты с велосипедом...
Наташка виновато шмыгнула носом.
- Он говорил: "Подожди до субботы". А в субботу его вызвали в порт. Что-то там срочное случилось. А он сейчас диспетчера порта замещает.
- Сейчас навигация в разгаре. Мы пока плыли, знаешь сколько всяких теплоходов навстречу попалось... Ну, ты все-таки давай адрес, я пойду.
- Останься, Серенький... - жалобно сказала Наташка.
Вот она всегда так, если хочет подмазаться: "Не уходи, Серенький. Сделай, Серенький". Только она Сереньким его и называет.
Раньше еще мама так называла, но это было давным-давно...
- Не уйдешь, да? Я пельменей сварю, у нас две пачки в холодильнике.
Пельмени - это, конечно, вещь, но...
- Куда ты пойдешь ночью... - уговаривала Наташка. - Это далеко, за семь кварталов, на углу Октябрьской и Челюскинцев. Уже полдвенадцатого. И холодно сейчас, вон у тебя руки в пупырышках.
Вечер и в самом деле был свежий. Серёжа, пока шел от пристани, слегка озяб. Но он сурово глянул на хитрую Наташку.
- Это от твоих рук. - Он потер ладонями голые локти. - Почему у тебя пальцы мокрые и холодные? Стирала на ночь глядя?
- Это я ревела, - сердито прналась она.
- Тоже вредности? - понимающе спросил Серёжа.
- Нет... Я боюсь одна.
Серёжа внимательно посмотрел ей в лицо. Только сейчас при свете слабой коридорной лампочки он разглядел, что глаза у Наташки красные и припухшие. Он не стал, конечно, смеяться. Никогда они не смеялись друг над другом, если одному них было по-настоящему, до слез плохо. Если человеку одиноко и страшно, кто-то должен оказаться рядом (как сегодня на станции). Хотя, по правде говоря, Серёжа не понимал: как может быть страшно в своем доме, знакомом до последнего гвоздика?
- Ладно, вари пельмени, - сказал он.
Наташка расцвела, и они пошли в комнату.
Наташа сразу превратилась в хозяйку. Цыкнула на Нока, который хотел устроиться на пушистом половике у дивана, и показала ему место у двери. А Серёже велела умываться.
- Успеется, - лениво ответил он.
Скинул сандалии и забрался на диван. Наташа неодобрительно посмотрела на Серёжины колени, темные от земли и въевшегося травяного сока, но ничего не сказала. Диван торжественно гудел всеми пружинами. Гудеть так он научился еще в те времена, когда Серёжа и Наташа устраивали на нем цирковые представления с борьбой и конными скачками.
Наташа ушла на кухню. Нок опять осторожно перебрался на половик и вопросительно посмотрел на хозяина.
- Ладно, лежи пока, - шепотом разрешил Серёжа.
Усталость мягко растекалась по телу. Но спать Серёжа не хотел. Привалившись к вышитой подушке, он оглядывал комнату. Комната была такой же привычной, своей, как и те, в которых он жил. Все знакомое-знакомое: телевор "Старт", накрытый вязаной салфеткой, черный книжный шкаф с завитушками и треснувшим стеклом, большая фотография в рамке: Наташа и дядя Игорь делают зарядку. Наташка маленькая, шестилетняя, в мальчишечьем тренировочном костюме и с громадным обручем. Дядя Игорь - с двумя двухпудовыми гирями, поднятыми к плечам, весь переплетенный мускулами, как гладиатор. И громадный.