-- Вы со своими защитными силами организма к нам в клинику на четвереньках приползли! -- резко отповедала Донцова и поднялась с его кровати.-- Вы даже не понимаете, чем вы играете! Я с вами и разговаривать не буду!
Она взмахнула рукой по-мужски и отвернулась к Азовкину, но Костоглотов с подтянутыми по одеялу коленями смотрел непримиримо, как чЈрный пЈс:
-- А я, Людмила Афанасьевна, прошу вас поговорить! Вас, может быть, интересует эксперимент, чем это кончится, а мне хочется пожить покойно. Хоть годик. Вот и всЈ.
-- Хорошо,-- бросила Донцова через плечо.-- Вас вызовут. Раздосадованная, она смотрела на Азовкина, ещЈ никак не переключаясь на новый голос и новое лицо.
Азовкин не вставал. Он сидел, держась за живот. Он поднял только голову навстречу врачам. Его губы не были сведены в один рот, а каждая губа выражала своЈ отдельное страдание. В его глазах не было никакого чувства, кроме мольбы -- мольбы к глухим о помощи.
-- Ну, что, Коля? Ну как? -- Людмила Афанасьевна обняла его с плеча на плечо.
-- Пло-хо,-- ответил он тихо, одним ртом, стараясь не выталкивать грудью воздух, потому что всякий толчок лЈгкими сразу же отдавался к животу на опухоль.
Полгода назад он шЈл с лопатой через плечо во главе комсомольского воскресника и пел во всю глотку -- а сейчас даже о боли своей не мог рассказать громче шЈпота.
-- Ну, давай, Коля, вместе подумаем,-- так же тихо говорила Донцова.-- Может быть, ты устал от лечения? Может быть, тебе больничная обстановка надоела? Надоела?
-- Да...
-- Ты ведь здешний. Может, дома отдохнЈшь? Хочешь?.. Выпишем тебя на месяц-на полтора?
-- А потом... примете?..
-- Ну, конечно, примем. Ты ж теперь наш. ОтдохнЈшь от уколов. Вместо этого купишь в аптеке лекарство и будешь класть под язык три раза в день.
-- Синэстрол?..
-- Да.
Донцова и Гангарт не знали: все эти месяцы Азовкин фанатично {42} вымаливал у каждой заступающей сестры, у каждого ночного дежурного врача лишнее снотворное, лишнее болеутоляющее, всякий лишний порошок и таблетку кроме тех, которыми его кормили и кололи по назначению. Этим запасом лекарств, набитой матерчатой сумочкой, Азовкин готовил себе спасение вот на этот день, когда врачи откажутся от него.
-- Отдохнуть тебе надо, Коленька... Отдохнуть... Было очень тихо в палате, и тем слышней, как Русанов вздохнул, выдвинул голову из рук и объявил:
-- Я уступаю, доктор. Колите!
--------
5
Как это называется? -- расстроена? угнетена? -- какой-то невидимый, но плотный тяжЈлый туман входит в грудь, а всЈ наше облегает и сдавливает к середине. И мы чувствуем только это сжатие, эту муть, не сразу даже понимаем, что именно нас так утеснило.
Вот это чувствовала Вера Корнильевна, кончая обход и спускаясь вместе с Донцовой по лестнице. Ей было очень нехорошо.
В таких случаях помогает вслушаться и разобраться: отчего это всЈ? И выставить что-то в заслон.
Вот что было: была боязнь за м а м у -- так звали между собой Людмилу Афанасьевну три еЈ ординатора-лучевика. Мамой она приходилась им и по возрасту -- им всем близ тридцати, а ей под пятьдесят; и по тому особенному рвению, с которым натаскивала их на работу: она сама была старательна до въедливости и хотела, чтоб ту же старательность и въедливость усвоили все три "дочери"; она была из последних, ещЈ охватывающих и рентгенодиагностику и рентгенотерапию, и вопреки направлению времени и дроблению знаний, добивалась, чтоб еЈ ординаторы тоже удержали обе. Не было секрета, который она таила бы для себя и не поделилась. И когда Вера Гангарт то в одном, то в другом оказывалась живей и острей еЈ, то "мама" только радовалась. Вера работала у неЈ уже восемь лет, от самого института -- и вся сила, которую она в себе теперь чувствовала, сила вытягивать умоляющих людей из запахнувшей их смерти,-- вся произошла от Людмилы Афанасьевны.
Этот Русанов мог причинить "маме" тягучие неприятности. Мудрено голову приставить, а срубить немудрено.
Да если бы только один Русанов! Это мог сделать любой больной с ожесточЈнным сердцем. Ведь всякая травля, однажды кликнутая,-- она не лежит, она бежит. Это -- не след по воде, это борозда по памяти. Можно еЈ потом заглаживать, песочком засыпать,-- но крикни опять кто-нибудь хоть спьяну: "бей врачей!" или "бей инженеров!" -- и палки уже при руках.
Клочки подозрений остались там и сям, проносятся. Совсем недавно лежал в их клинике по поводу опухоли желудка шофЈр {43}
МГБ. Он был хирургический, Вера Корнильевна не имела к нему никакого отношения, но как-то дежурила ночью и делала вечерний обход. Он жаловался на плохой сон. Она назначила ему бромурал, но узнав от сестры, что мелка расфасовка, сказала: "Дайте ему два порошка сразу!" Больной взял, Вера Корнильевна даже не заметила особенного его взгляда. И так бы не узналось, но лаборантка их клиники была этому шофЈру соседка по квартире, и навещала его в палате. Она прибежала к Вере Корнильевне взволнованная: шофЈр не выпил порошков (почему два сразу?), он не спал ночь, а теперь выспрашивал лаборантку: "Почему еЈ фамилия Гангарт? Расскажи о ней поподробней. Она отравить меня хотела. Надо ею заняться."
И несколько недель Вера Корнильевна ждала, что ею з а й м у т с я. И все эти недели она должна была неуклонно, неошибочно и даже со вдохновением ставить диагнозы, безупречно отмерять дозы лечения и взглядом и улыбкой подбодрять больных, попавших в этот пресловутый раковый круг, и от каждого ожидать взгляда: "А ты не отравительница?"
Вот ещЈ что сегодня было особенно тяжело на обходе: что Костоглотов, один из самых успешливых больных и к которому Вера Корнильевна была особенно почему-то добра,-- Костоглотов именно так и спросил "маму", подозревая какой-то злой эксперимент над собой.
Шла удручЈнная с обхода и Людмила Афанасьевна и тоже вспоминала неприятный случай -- с Полиной Заводчиковой, скандальнейшей бабой. Не сама она была больна, но сын еЈ, а она лежала с ним в клинике. Ему вырезали внутреннюю опухоль -- и она напала в коридоре на хирурга, требуя выдать ей кусочек опухоли сына. И не будь это Лев Леонидович, пожалуй бы и получила. А дальше у неЈ была идея -- отнести этот кусочек в другую клинику, там проверить диагноз и если не сойдЈтся с первоначальным диагнозом Донцовой, то вымогать деньги или в суд подавать. Не один такой случай был на памяти у каждой из них. Теперь, после обхода, они шли договорить друг с другом то, чего нельзя было при больных, и принять решения.
С помещениями было скудно в Тринадцатом корпусе, и не находилось комнатки для врачей лучевого отделения. Они не помещались ни в операторской "гамма-пушки", ни в операторской длиннофокусных рентгеновских установок на сто двадцать и двести тысяч вольт. Было место в рентгенодиагностическом, но там постоянно темно. И поэтому свой стол, где они разбирались с текущими делами, писали истории болезни и другие бумаги, они держали в лечебном кабинете короткофокусных рентгеновских установок -- как будто мало им было за годы и годы их работы тошнотного рентгеновского воздуха с его особенным запахом и разогревом.
Они пришли и сели рядом за большой этот стол без ящиков, грубо остроганный. Вера Корнильевна перекладывала карточки стационара -- женские и мужские, разделяя, какие она сама обработает, а о каких надо решить вместе. Людмила Афанасьевна {44} угрюмо смотрела перед собой в стол, чуть выкатив нижнюю губу и постукивая карандашиком.
Вера Корнильевна с участием взглядывала на неЈ, но не решалась сказать ни о Русанове, ни о Костоглотове, ни об общей врачебной судьбе -- потому что понятное повторять ни к чему, а высказаться можно недостаточно тонко, недостаточно осторожно и только задеть, не утешить.
А Людмила Афанасьевна сказала:
-- Как же это бесит, что мы бессильны, а?! -- (Это могло быть о многих, осмотренных сегодня.) ЕщЈ постучала карандашиком.-- Но ведь нигде ошибки не было.-- (Это могло быть об Азовкине, о Мурсалимове.) -- Мы когда-то шатнулись в диагнозе, но лечили верно. И меньшей дозы мы дать не могли тоже. Нас погубила бочка.
Вот как! -- она думала о Сибгатове! Бывают же такие неблагодарные болезни, что тратишь на них утроенную изобретательность, а спасти больного нет сил. Когда Сибгатова впервые принесли на носилках, рентгенограмма показала полное разрушение почти всего крестца. Шатание было в том, что даже с консультацией профессора признали саркому кости, и лишь потом постепенно выявили, что это была гигантоклеточная опухоль, когда в кости появляется жижа, и вся кость заменяется желеподобной тканью. Однако, лечение совпадало.
Крестец нельзя отнять, нельзя выпилить -- это камень, положенный во главу угла. Оставалось -- рентгенооблучение и обязательно сразу большими дозами -- меньшие не могли помочь. И Сибгатов выздоровел! -- крестец укрепился. Он выздоровел, но от бычьих доз рентгена все окружающие ткани стали непомерно чувствительны и расположены к образованию новых, злокачественных опухолей. И так от ушиба у него вспыхнула трофическая язва. И сейчас, когда уже кровь его и ткани его отказывались принять рентген,-- сейчас бушевала новая опухоль, и нечем было еЈ сбить, еЈ только держали.
Для врача это было сознание бессилия, несовершенства методов, а для сердца -- жалость, самая обыкновенная жалость: вот есть такой кроткий, вежливый, печальный татарин Сибгатов, так способный к благодарности, но всЈ, что можно для него сделать, это -- продлить его страдания.
Сегодня утром Низамутдин Бахрамович вызывал Донцову по специальному этому поводу: ускорить оборачиваемость коек, а для того во всех неопределЈнных случаях, когда не обещается решительное улучшение, больных выписывать. И Донцова была согласна с этим: ведь в приЈмном вестибюле у них постоянно сидели ожидающие, даже по несколько суток, а из районных онко-пунктов шли просьбы разрешить прислать больного. Она была согласна в принципе, и никто, как Сибгатов, так ясно не подпадал под этот принцип,-- а вот выписать его она не могла. Слишком долгая изнурительная борьба велась за этот один человеческий крестец, чтоб уступить теперь простому разумному рассуждению, {45} чтоб отказаться даже от простого повторения ходов с ничтожной надеждой, что ошибЈтся всЈ-таки смерть, а не врач. Из-за Сибгатова у Донцовой даже изменилось направление научных интересов: она углубилась в патологию костей из одного порыва -- спасти Сибгатова. Может быть, в приЈмной сидели больные с неменьшей нуждой -- а вот она не могла отпустить Сибгатова и будет хитрить перед главврачом, сколько сможет.