Половину того стола, застеленного кумачом, занимал бронзированный бюст Сталина -- крупней головой и плечами, чем обычный человек. А рядом со Сталиным стояла нянечка, тоже дородная, широкогубая. По-субботнему не ожидая себе никакой гонки, она перед собой на столе расстелила газету, высыпала туда семячек и сочно лускала их на ту же газету, сплевывая без помощи рук. Она, может, и подошла-то на минутку, но никак не могла отстать от семячек.
Репродуктор со стены хрипленько давал танцевальную музыку. ЕщЈ за столиком двое больных играли в шашки.
А девушка, как ДЈма видел уголком глаза, сидела на стуле у стенки просто так, ничего не делая, но сидела пряменькая, и одной рукой стягивала халат у шеи, где никогда не бывало застЈжек, если женщины сами не пришивали. Сидел желтоволосый тающий ангел, руками нельзя прикоснуться. А как славно было бы потолковать о чЈм-нибудь!.. Да и о ноге.
Сам на себя сердясь, ДЈмка просматривал газеты. ЕщЈ спохватился он сейчас, что бережа время, никакого не делал зачЈса на лбу, просто стригся под машинку сплошь. И теперь выглядел перед ней как болван.
И вдруг ангел сам сказал: {91}
-- Что ты робкий такой? Второй день ходишь -- не подойдЈшь. ДЈма взрогнул, окинулся. Да! -- кому ж ещЈ? Это ему говорили! Хохолок или султанчик, как на цветке, качался на голове.
-- Ты что -- пуганый, да? Бери стул, волоки сюда, познакомимся.
-- Я -- не пуганый.-- Но в голосе подвернулось что-то и помешало ему сказать звонко.
-- Ну так тащи, мостись.
Он взял стул и, вдвое стараясь не хромать, понЈс его к ней в одной руке, поставил у стенки рядом. И руку протянул:
-- ДЈма.
-- Ася,-- вложила та свою мягонькую и вынула. Он сел, и оказалось совсем смешно -- ровно рядышком сидят, как жених и невеста. Да и смотреть на неЈ плохо. Приподнялся, переставил стул вольней.
-- Ты что ж сидишь, ничего не делаешь? -- спросил ДЈма.
-- А зачем делать? Я делаю.
-- А что ты делаешь?
-- Музыку слушаю. Танцую мысленно. А ты, небось, не умеешь?
-- Мысленно?
-- Да хоть ногами!
ДЈмка чмокнул отрицательно.
-- Я сразу вижу, не протЈртый. Мы б с тобой тут покрутились,-- огляделась Ася,-- да негде. Да и что это за танцы? Просто так слушаю, потому что молчание меня всегда угнетает.
-- А какие танцы хорошие? -- с удовольствием разговаривал ДЈмка.-- Танго? Ася вздохнула:
-- Какое танго, это бабушки танцевали! Настоящий танец сейчас рок-н-ролл. У нас его ещЈ не танцуют. В Москве, и то мастера.
ДЈма не все слова еЈ улавливал, а просто приятно было разговаривать и прямо на неЈ иметь право смотреть. Глаза у неЈ были странные -- с призеленью. Но ведь глаза не покрасишь, какие есть. А всЈ равно приятные.
-- Тот ещЈ танец! -- прищЈлкнула Ася.-- Только точно не могу показать, сама не видела. А как же ты время проводишь? Песни поЈшь?
-- Да не. Песен не пою.
-- Отчего, мы -- поЈм. Когда молчание угнетает. Что ж ты делаешь? На аккордеоне?
-- Не...-- застыживался ДЈмка. Никуда он против неЈ не годился.
Не мог же он ей так прямо ляпнуть, что его разжигает общественная жизнь!..
Ася просто-таки недоумевала: вот интересный попался тип!
-- Ты, может, в атлетике работаешь? Я, между прочим, в пятиборьи неплохо работаю. Я сто сорок сантимертов делаю и тринадцать две десятых делаю. {92}
-- Я -- не...-- Горько было ДЈмке сознавать, какой он перед ней ничтожный. Вот умеют же люди создавать себе развязную жизнь! А ДЈмка никогда не сумеет...-- В футбол немножко...
И то доигрался.
-- Ну, хоть куришь? ПьЈшь? -- ещЈ с надеждой спрашивала Ася.-- Или пиво одно?
-- Пиво,-- вздохнул ДЈмка. (Он и пива в рот не брал, но нельзя ж было до конца позориться.)
-- О-о-ох! -- простонала Ася, будто ей в подвздошье ударили.-- Какие вы все ещЈ, ядрЈна палка, маменькины сынки! Никакой спортивной чести! Вот и в школе у нас такие. Нас в сентябре в мужскую перевели -- так директор себе одних прибитых оставил да отличников. А всех лучших ребят в женскую спихнул.
Она не унизить его хотела, а жалела, но всЈ ж он за прибитых обиделся.
-- А ты в каком классе? -- спросил он.
-- В десятом.
-- И кто ж вам такие причЈски разрешает?
-- Где разрешают! Бо-о-орются!.. Ну, и мы боремся! Нет, она простодушно говорила. Да хоть бы зубоскалила, хоть бы она ДЈмку кулаками колоти, а хорошо, что разговорились.
Танцевальная музыка кончилась, и стал диктор выступать о борьбе народов против позорных парижских соглашений, опасных для Франции тем, что отдавали еЈ во власть Германии, но и для Германии невыносимых тем, что отдавали еЈ во власть Франции.
-- А что ты вообще делаешь? -- допытывалась Ася своЈ.
-- Вообще -- токарем работаю,-- небрежно-достойно сказал ДЈмка.
Но и токарь не поразил Асю.
-- А сколько получаешь?
ДЈмка очень уважал свою зарплату, потому что она была кровная и первая. Но сейчас почувствовал, что -- не выговорит, сколько.
-- Да чепуху, конечно,-- выдавил он.
-- Это всЈ ерунда! -- заявила Ася с твЈрдым знанием.-- Ты бы спортсменом лучше стал! Данные у тебя есть.
-- Это уметь надо...
-- Чего уметь?! Да каждый может стать спортсменом! Только тренироваться много! А спорт как высоко оплачивается! -- везут бесплатно, кормят на тридцать рублей в день, гостиницы! А ещЈ премии! А сколько городов повидаешь!
-- Ну, ты где была?
-- В Ленинграде была, в Воронеже...
-- Ленинград понравился?
-- Ой, что ты! Пассаж! Гостиный двор! А специализированные -- по чулкам отдельно! по сумочкам отдельно!..
Ничего этого ДЈмка не представлял, и стало ему завидно. Потому что, правда, может быть всЈ именно и было хорошо, о чЈм так смело судила эта девчЈнка, а захолустно было -- во что так упирался он. {93}
Нянечка, как монумент, всЈ так же стояла над столом, рядом со Сталиным, и сплЈвывала семячки на газету не наклоняясь.
-- Как же ты -- спортсменка, а сюда попала? Он не решился бы спросить, где именно у неЈ болит. Это могло быть стыдно.
-- Да я -- на три дня, только на исследование,-- отмахнулась Ася. Одной рукой ей приходилось постоянно придерживать или поправлять расходившийся ворот.-- Халат напялили чЈрт-те какой, стыдно надеть! Тут если неделю лежать -- так с ума сойдЈшь... Ну, а ты за что попал?
-- Я?.. -- ДЈмка чмокнул. О ноге-то он и хотел поговорить, да рассудительно, а наскок его смущал.-- У меня -- на ноге...
До сих пор "у меня -- на ноге" были для него слова с большим и горьким значением. Но при Асиной лЈгкости он уж начал сомневаться, так ли уж всЈ это весит. Уже и о ноге он сказал почти как о зарплате, стесняясь.
-- И что говорят?
-- Да вот видишь... Говорить -- не говорят... А хотят -- отрезать...
Сказал -- и с отемнЈнным лицом смотрел на светлое Асино.
-- Да ты что!! -- Ася хлопнула его по плечу, как старого товарища.-- Как это -- ногу отрезать? Да они с ума сошли? Лечить не хотят! Ни за что не давайся! Лучше умереть, чем без ноги жить, что ты? Какая жизнь у калеки, что ты! Жизнь дана для счастья!
Да, конечно, она опять была права! Какая жизнь с костылЈм? Вот сейчас бы он сидел рядом с ней -- а где б костыль держал? А как бы -- культю?.. Да он и стула бы сам не поднЈс, это б она ему подносила. Нет, без ноги -- не жизнь.
Жизнь дана для счастья.
-- И давно ты здесь?
-- Да уж сколько? -- ДЈма соображал.-- Недели три.
-- Ужас какой! -- Ася перевела плечами.-- Вот скучища! Ни радио, ни аккордеона! И что там за разговорчики в палате, воображаю!
И опять не захотелось ДЈмке признаться, что он целыми днями занимается, учится. Все его ценности не выстаивали против быстрого воздуха из Асиных губ, казались сейчас преувеличенными и даже картонными.
Усмехнувшись (а про себя он над этим ничуть не усмехался), ДЈмка сказал:
-- Вот обсуждали, например -- чем люди живы?
-- Как это?
-- Ну,-- зачем живут, что ли?
-- Хо! -- У Аси на всЈ был ответ.-- Нам тоже такое сочинение давали: "для чего живЈт человек?" И план даЈт: о хлопкоробах, о доярках, о героях гражданской войны, подвиг Павла Корчагина и как ты к нему относишься, подвиг Матросова и как ты к нему относишься...
-- А как относишься? {94}
-- Ну -- как? Значит: повторил бы сам или нет. Обязательно требует. Мы пишем все -- повторил бы, зачем портить отношения перед экзаменами? А Сашка Громов спрашивает: а можно я напишу всЈ не так, а как я думаю? Я тебе дам, говорит, "как я думаю"! Я тебе такой кол закачу!.. Одна девчЈнка написала, вот потеха: "Я ещЈ не знаю, люблю ли я свою родину, или нет". Та как заквакает: "Это -- страшная мысль! Как ты можешь не любить?" "Да наверно и люблю, но не знаю. Проверить надо." -- "Нечего и проверять! Ты с молоком матери должна была всосать и любовь к Родине! К следующему уроку всЈ заново перепиши!" Вообще, мы еЈ Жабой зовЈм. Входит в класс -- никогда не улыбнЈтся. Ну, да понятно: старая дева, личная жизнь не удалась, на нас вымещает. Особенно не любит хорошеньких.
Ася обронила это, уверенно зная, какая мордочка чего стоит. Она, видно, не прошла никакой стадии болезни, болей, вымучивания, потери аппетита и сна, она ещЈ не потеряла свежести, румянца, она просто прибежала из своих спортивных залов, со своих танцевальных площадок на три дня на исследование.
-- А хорошие преподаватели -- есть? -- спросил ДЈмка, чтоб только она не замолкала, говорила что-нибудь, а ему на неЈ посматривать.
-- Не, нету! Индюки надутые! Да вообще -- школа!.. говорить не хочется!
ЕЈ весЈлое здоровье перехлЈстывалось и к ДЈмке. Он сидел, благодарный ей за болтовню, уже совсем не стеснЈнный, разнятый. Ему ни в чЈм не хотелось с ней спорить, во всЈм хотелось соглашаться, вопреки своим убеждениям: и что жизнь -- для счастья, и что ноги -- не отдавать. Если б нога не грызла и не напоминала, что он увязил еЈ и ещЈ сколько вытащит -- полголени? по колено? или полбедра? А из-за ноги и вопрос "чем люди живы?" оставался для него из главных. И он спросил:
-- Ну, а правда, как ты думаешь? Для чего... человек живЈт? Нет, этой девчЈнке всЈ было ясно! Она посмотрела на ДЈмку зеленоватыми глазами, как бы не веря, что это он не разыгрывает, это он серьЈзно спрашивает.
-- Как для чего? Для любви, конечно!
Для любви!.. "Для любви" и Толстой говорил, да в каком смысле? И учительница вон от них требовала "для любви" -- да в каком смысле? ДЈмка всЈ-таки привык до точности доходить и своей головой обрабатывать.