-- Но ведь...-- с захрипом сказал он (просто-то стало просто, а выговорить всЈ же неудобно),--любовь-это ж... Это ж не вся жизнь. Это ж... иногда. С какого-то возраста. И до какого-то...
-- Ас какого? А с какого? -- сердито допрашивала Ася, будто он еЈ оскорбил.-- В нашем возрасте вся и сладость, а когда ж ещЈ? А что в жизни ещЈ есть, кроме любви?
В поднятых бровках так была она уверена, что ничего возразить нельзя -- ДЈмка ничего и не возражал. Да ему послушать-то надо было, а не возражать. {95}
Она довернулась к нему, наклонилась и, ни одной руки не протянув, будто обе протягивала через развалины всех стен на земле:
-- Это-наше всегда! и это-сегодня! А кто что языками мелет -- этого не наслушаешься, то ли будет, то ли нет. Любовь!! -- и всЈ!!
Она с ним до того была проста, будто они уже сто вечеров толковали, толковали, толковали... И кажется, если б не было тут этой санитарки с семячками, медсестры, двух шашистов да шаркающих по коридору больных,-- то хоть сейчас, тут, в этом закоулке, в их самом лучшем возрасте она готова была помочь ему понять, чем люди живы.
И постоянно, даже во сне грызущая, только что грызшая ДЈмкина нога забылась, и не было у него больной ноги. ДЈмка смотрел в распахнувшийся Асин ворот, и рот его приоткрылся. То, что вызывало такое отвращение, когда делала мать,-- в первый раз представилось ему ни перед кем на свете не виноватым, ничем не испачканным -- достойным перевесом всего дурного на земле.
-- А ты -- что?.. -- полушЈпотом спросила Ася, готовая рассмеяться, но с сочувствием.-- А ты до сих пор не..? Лопушок, ты ещЈ не..?
Ударило ДЈмку горячим в уши, в лицо, в лоб, будто его захватили на краже. За двадцать минут этой девчЈнкой сбитый со всего, в чЈм он укреплялся годами, с пересохшим горлом он, как пощаду выпрашивая, спросил:
-- А ты?..
Как под халатом была у неЈ только сорочка, да грудь, да душа, так и под словами она ничего от него не скрывала, она не видела, зачем прятать:
-- Фу, да у нас -- половина девчЈнок!.. А одна ещЈ в восьмом забеременела! А одну на квартире поймали, где... за деньги, понимаешь? У неЈ уже своя сберкнижка была! А как открылось? -- в дневнике забыла, а учительница нашла. Да чем раньше, тем интересней!.. И чего откладывать? -- атомный век!.. -------- 11
ВсЈ-таки субботний вечер с его незримым облегчением как-то чувствовался и в палатах ракового корпуса, хотя неизвестно почему: ведь от болезней своих больные не освобождались на воскресенье, ни тем более от размышлений о них. Освобождались они от разговоров с врачами и от главной части лечения -- и вот этому-то, очевидно, и рада была какая-то вечно-детская струнка в человеке.
Когда после разговора с Асей ДЈмка, осторожно ступая на ногу, занывающую всЈ сильней, одолел лестницу и вошЈл в свою палату, тут было оживлЈнно, как никогда.
Не только свои все и Сибгатов были в сборе, но ещЈ и гости {96} с первого этажа, среди них знакомые, как старый кореец Ни, отпущенный из радиологической палаты (пока в языке у него стояли радиевые иголки, его держали под замком, как банковую ценность), и совсем новенькие. Один новичок -- русский, очень представительный мужчина с высоким серым зачЈсом, с поражЈнным горлом -- только шЈпотом он говорил, сидел как раз на Демкиной койке. И все слушали -- даже Мурсалимов и Егенбердиев, кто и по-русски не понимал.
А речь держал Костоглотов. Он сидел не на койке, а выше, на своЈм подоконнике, и этим тоже выражал значительность момента. (При строгих сестрах ему б так не дали рассиживаться, но дежурил медбрат Тургун, свойский парень, который правильно понимал, что от этого медицина не перевернЈтся.) Одну ногу в носке Костоглотов поставил на свою койку, а вторую, согнув в колене, положил на колено первой, как гитару, и, чуть покачиваясь, возбуждЈнный, громко на всю палату рассуждал:
-- Вот был такой философ Декарт. Он говорил: всЈ подвергай сомнению!
-- Но это не относится к нашей действительности! -- напомнил Русанов, поднимая палец.
-- Нет, конечно, нет,-- даже удивился возражению Костоглотов.-- Я только хочу сказать, что мы не должны как кролики доверяться врачам. Вот пожалуйста, я читаю книгу,-- он приподнял с подоконника раскрытую книгу большого формата,-- Абрикосов и Струков, Патологическая анатомия, учебник для вузов. И тут говорится, что связь хода опухоли с центральной нервной деятельностью ещЈ очень слабо изучена. А связь удивительная! Даже прямо написано,-- он нашЈл строчку,-- редко, но бывают случаи с а м о п р о и з в о л ь н о г о и с ц е л е н и я! Вы чувствуете, как написано? Не излечения, а и с ц е л е н и я! А?
Движение прошло по палате. Как будто из распахнутой большой книги выпорхнуло осязаемой радужной бабочкой самопроизвольное исцеление, и каждый подставлял лоб и щЈки, чтоб оно благодетельно коснулось его налету.
-- Самопроизвольное! -- отложив книгу, тряс Костоглотов растопыренными руками, а ногу по-прежнему держал как гитару.-- Это значит вот вдруг по необъяснимой причине опухоль трогается в обратном направлении! Она уменьшается, рассасывается и наконец еЈ нет! А?
Все молчали, рты приоткрывши сказке. Чтобы опухоль, его опухоль, вот эта губительная, всю его жизнь перековеркавшая опухоль -- и вдруг бы сама изошла, истекла, иссякла, кончилась?..
Все молчали, подставляя бабочке лицо, только угрюмый Поддуев заскрипел кроватью и, безнадЈжно набычившись, прохрипел:
-- Для этого надо, наверно... чистую совесть.
Не все даже поняли: это он -- сюда, к разговору, или своЈ что-то.
Павел Николаевич, который на этот раз не только со вниманием, а даже отчасти с симпатией слушал соседа-Оглоеда, отмахнулся: {97}
-- При чЈм тут совесть? Стыдитесь, товарищ Поддуев! Но Костоглотов принял на ходу:
-- Это ты здорово рубанул, Ефрем! Здорово! ВсЈ может быть, ни хрена мы не знаем. Вот например, после войны читал я журнал, так там интереснейшую вещь... Оказывается у человека на переходе к голове есть какой-то кровемозговой барьер, и те вещества или там микробы, которые убивают человека, пока они не пройдут через этот барьер в мозг -- человек жив. Так отчего ж это зависит?..
Молодой геолог, который придя в палату, не покидал книг и сейчас сидел с книгой на койке, у другого окна, близ Костоглотова, иногда поднимал голову на спор. Поднял и сейчас. Слушали гости, слушали и свои. А Федерау у печки с ещЈ чистой белой, но уже обречЈнной шеей, комочком лежал на боку и слушал с подушки.
-- ...А зависит, оказывается, в этом барьере от соотношения солей калия и натрия. Какие-то из этих солей, не помню, допустим натрия, если перевешивают, то ничто человека не берЈт, через барьер не проходит и он не умирает. А перевешивают, наоборот, соли калия -- барьер уже не защищает, и человек умирает. А от чего зависят натрий и калий? Вот это -- самое интересное! Их соотношение зависит-от настроения человека!! Понимаете? Значит, если человек бодр, если он духовно стоек -- в барьере перевешивает натрий, и никакая болезнь не доведЈт его до смерти! Но достаточно ему упасть духом -- и сразу перевесит калий, и можно заказывать гроб.
Геолог слушал со спокойным оценивающим выражением, как сильный студент, который примерно догадывается, что будет на доске в следующей строчке. Он одобрил:
-- Физиология оптимизма. По идее хорошо. И будто упуская время, окунулся опять в книгу. Тут и Павел Николаевич ничего не возразил. Оглоед рассуждал вполне научно.
-- Так я не удивлюсь,-- развивал Костоглотов,-- что лет через сто откроют, что ещЈ какая-нибудь цезиевая соль выделяется по нашему организму при спокойной совести и не выделяется при отягощЈнной. И от этой цезиевой соли зависит, будут ли клетки расти в опухоль или опухоль рассосЈтся.
Ефрем хрипло вздохнул:
-- Я -- баб много разорил. С детьми бросал... Плакали... У меня не рассосЈтся.
-- Да при чЈм тут?! -- вышел из себя Павел Николаевич.-- Да это же махровая поповщина, так думать! Начитались вы всякой слякоти, товарищ Поддуев, и разоружились идеологически! И будете нам тут про всякое моральное усовершенствование талдыкать...
-- А что вы так прицепились к нравственному усовершенствованию? -- огрызнулся Костоглотов.-- Почему нравственное усовершенствование вызывает у вас такую изжогу? Кого оно может обижать? Только нравственных уродов! {98}
-- Вы... не забывайтесь! -- блеснул очками и оправою Павел Николаевич и в этот момент так строго, так ровно держал голову, будто никакая опухоль не подпирала еЈ справа под челюсть.-- Есть вопросы, по которым установилось определЈнное мнение! И вы уже не можете рассуждать!
-- А почему это не могу? -- тЈмными глазищами упЈрся Костоглотов в Русанова.
-- Да ладно! -- зашумели больные, примиряя их.
-- Слушайте, товарищ,-- шептал безголосый с ДЈмкиной кровати,-- вы начали насчЈт берЈзового гриба...
Но ни Русанов, ни Костоглотов не хотели уступить. Ничего они друг о друге не знали, а смотрели взаимно с ожесточением.
-- А если хотите высказаться, так будьте же хоть грамотны! -- вылепливая каждое слово по звукам, осадил своего оппонента Павел Николаевич.-- О нравственном усовершенствовании Льва Толстого и компании раз и навсегда написал Ленин! И товарищ Сталин! И Горький!
-- Простите! -- напряжЈнно сдерживаясь и вытягивая руку навстречу, ответил Костоглотов.-- Р а з и н а в с е г д а никто на земле ничего сказать не может. Потому что тогда остановилась бы жизнь. И всем последующим поколениям нечего было бы говорить.
Павел Николаевич опешил. У него покраснели верхние кончики его чутких белых ушей и на щеках кое-где выступили красные круглые пятна.
(Тут не возражать, не спорить надо было по субботнему, а надо было проверить, что это за человек, откуда он, из чьих,-- и его вопиюще-неверные взгляды не вредят ли занимаемой им должности.)
-- Я не говорю,-- спешил высказать Костоглотов,-- что я грамотен в социальных науках, мне мало пришлось их изучать. Но своим умишком я понимаю так, что Ленин упрекал Льва Толстого за нравственное усовершенствование тогда, когда оно отводило общество от борьбы с произволом, от зреющей революции. Так. Но зачем же вы затыкаете рот человеку,-- он обеими крупными кистями указал на Поддуева,-- который задумался о смысле жизни, находясь на грани еЈ со смертью? Почему вас так раздражает, что он при этом читает Толстого? Кому от этого худо? Или, может быть, Толстого надо сжечь на костре? Может быть, правительствующий Синод не довЈл дело до конца? -- Не изучав социальных наук, спутал святейший с правительствующим.